Иван Шевцов - Что за горизонтом? Страница 47

От Ююкина он знал о Лукиче и строго запретил мне с ним встречаться. Я уже много месяцев не виделась с Лидой, позвонила ей, и мы решили встретиться у нее дома. По пути к Лиде я зашла в магазин, купила торт и бутылку шампанского. Я пришла к ней в новой дубленке с капюшоном, и Лида уже в прихожей, удивленная моим нарядом, начала осыпать меня комплиментами.

— Да ты выглядишь королевой.

А когда я сняла дубленку и предстала перед ней в короткой, выше колен черной юбке и черном жакете на белой блузке, она совсем заговорила междометиями:

— О-о! Ух ты! Шикарно! Настоящая офисная девица. И хотя говорила Лида искренно, фраза «офисная девица» меня больно покоробила, — да, докатилась: кандидат исторических наук с перспективой доктора и профессора, превратилась в «офисную девицу». В этих словах было что-то непристойное, порочное, нечто среднее между куртизанкой и проституткой, хотя между той и другой я не вижу разницы. Лида с пристрастием разглядывала меня и пришла к заключению, что я очень изменилась и не в лучшую сторону.

— Ты, Ларочка, совсем не та, а какая-то другая. Только не пойму, какая. Серьезная, что ли? И офисный наряд, скажу откровенно, не идет к твоей серьезности. Сколько мы с тобой не виделись? Ох., давно. Ты как-то внезапно пропала и не давала о себе знать.

Она быстро поставила на плиту чайник, нарезала торт, а я тем временем открыла шампанское и мы уселись за стол.

— Ну, давай рассказывай, отчитайся, — потребовала дружески Лида. Мы обе были рады этой встрече. — Как там твой Егор Лукич, — почему — то сразу поинтересовалась Лида, и вопрос ее больно ударил по мне.

— Не знаю, Лидуся. Егора я потеряла.

— Как?! — воскликнула она. — Он что?

— Нет, он жив. Но я, не на счастье, а на беду рассталась с ним.

— Как, объясни?

— По глупости. Дурь на меня нашла.

— Егора потеряла, а что нашла? Замену, лучшего?

— Лучше Егора в природе не бывает.

— Так в чем же дело? Что за дурь на тебя нашла?

— Все расскажу, все выложу, как на духу. Только ты меня выслушай. Мне больше некому излить себя, поплакаться, посоветоваться. Егор да ты — вы мои самые близкие и родные.

И я рассказала ей все начистоту, ничего не тая, как на исповеди. Она слушала меня внимательно, охала, вздыхала, иногда вставляла вопросы, слова сочувствия и осуждения: «бедная», «глупая», «почему со мной не посоветовалась?»

— Словом, Лидуся, я сама загнала себя в угол из которого не вижу выхода, — с отчаянием сказала я.

— Ерунда. Выход всегда можно найти. А тут тем более, — возразила я.

— Я, Лидуся, живу, как во сне, все кажется нереальным, театром абсурда, без любви, без радости. Я приватизирована. Я для него вроде спортивного снаряда: пришел, сделал свое дело и поскорей ушел. Без слов, без ласки.

— А ты требуй от него драгоценности, и чтоб квартиру на тебя оформил. А тогда и брось его, уходи. К Егору возвращайся.

— Он не примет. Я страшно тоскую по нем. Я предала и убила его.

— Не кори себя — ты много ему отдала. Самое большое — любовь.

— Нет, я больше взяла от него. А любовь наша общая. За короткое время я как бы три жизни прошла. Сначала наша, провинциальная, скучная. Потом я вырвалась на простор, о котором мечтала, оказалась в обществе творческой интеллигенции, умных, красивых, талантливых, настоящих патриотов, моих единоверцев. Я была духовно богата. И вдруг это духовное богатство променяла на тряпки, на материальные блага. Жизнь духа поменяла на жизнь брюха, на все чуждое моему характеру, противное, на офисную юбочку. Представляю глаза Егора, если б он увидел меня в таком наряде.

— А у него, у твоего шефа есть жена?

— Жена, двое детей, сын и дочь. Студент и школьница. Это мне шофер его рассказывал. Сам он хочет казаться примерным семьянином, любящим мужем и отцом. На важные приемы, в театр ходит с женой. На разные тусовки, презентации, в казино появляется со мной. Однажды пригласил меня в ресторан. Несколько раз присутствовала на переговорах с фирмачами российскими и иностранными. Скорее в качестве обслуживающей: подавала выпивку, закуску. После той, первой бани, еще дважды приглашал меня в парилку. Все повторялось: до постели и в постели нам не о чем было говорить. До постели он как хищник-автомат. После постели — холодное бревно. Упругие мускулы, животная страсть с хищно — садистскими наклонностями. Не стесняется давать волю зубам.

— А ты не позволяй. Дала бы по зубам.

— Когда-нибудь и дам. Я хотела, чтоб он прописал меня в этой квартире. Ты понимаешь, что значит для меня свое жилье;

— Но ты была прописана у Егора. И там твое жилье.

— Я и сейчас там прописана. И Денисов сказал: зачем тебе прописка в однокомнатной квартире, когда ты прописана в трехкомнатной.

— А как он узнал?

— Он все, или многое знает обо мне. Эта квартира похожа на дом свиданий. Вечером, к концу дня приезжает, как на физзарядку. Удовлетворит свою похоть и быстро слиняет. На ночь никогда не оставался, спешит к законной жене. А я в полном одиночестве коротаю ночь, не смея отлучиться. Не доверяет, звонит по телефону, контролирует. Такова моя жизнь, Лидуся: есть только прошлое, нет настоящего и в тумане будущее.

— А как Егор? Он звонит тебе?

— Он не знает моего телефона.

— Но ты-то ему звонишь?

— Звоню. Только заговорить не решаюсь. услышу его голос, окаменею, слова произнести не могу и кладу трубку.

— Так же нельзя, подружка. Не враг он тебе. Он наверно сильно переживает. Вам бы встретиться, объясниться. Ты же поступила так ради ребенка. Он же не возражал. Так?

— Так-то оно так, он не возражал. Он даже говорил: встретишь хорошего человека, полюбишь — выходи замуж.

— Ну вот — ты и встретила.

— Встретила. Только не хорошего. И не полюбила. И наверно никогда никого не полюблю, как моего единственного Егора, милого, родного. — Я боялась, что сейчас расплачусь, разревусь. Иногда по ночам одна в квартире начиная вспоминать его ласки, и так на меня нахлынет боль и тоска, что я уткнусь головой в подушку и даю волю слезам. А Лида советовала:

— Ты позвони ему. Сейчас же, при мне позвони. Спроси, как он себя чувствует. Спроси: можно навестить? Не враги же вы. Ты ж его любишь. И он тебя любит. Такая любовь быстро не кончается.

Я опять расчувствовалась и поддалась на уговоры Лиды. Набрала его телефон, он ответил: «Я слушаю». Только не так бодро, как всегда, а как-то тихо, осторожно. У меня сжалось сердце, и я в растерянности молчала. Тогда он сказал:

— Ну говорите же, что вы молчите? Это ты, Лариса?

— Я, родной, любимый Егор. Это все я. — И не выдержала, разрыдалась прямо в телефон, и положила трубку. Лида обняла меня, стала утешать:

— Все уладится, дорогая подружка. Не падай духом. Вспомни стихи Лоси Украинки, которые ты любила читать в наши студенческие годы. Как там начинается?

И я прочитала, глотая слезы:Прочь, развейтесь тяжелые думы.Над страною весна разлита.Неужели все так же угрюмоПроплывут молодые лета…

— Ну а дальше? Ты забыла? Вспомни, — просила Лида. Нет я не забыла. Я продолжила:

Нет, я буду сквозь плач улыбаться,Песню петь даже в горькие дни,Без надежды надеясь смеяться.Прочь тяжелые думы мои.

— И правильно: песни петь, улыбаться и не терять надежды. А с этим банкиром поступай построже. Где надо и покапризничай, покажи характер. Пусть поймет, что ты и без его трех миллионов можешь прожить. Не позволяй себя унижать.

На прощанье я дала Лиде свой телефон и пообещала звонить по вечерам, коротая одиночество. Встреча с Лидой облегчила мне душу, вселила некую надежду. А главное, что она заставила меня позвонить Егору, объявиться и по-другому взглянуть на Денисова. Если в первое время он вызывал во мне симпатию и какие-то иллюзии, то теперь я понимала, что он не тот человек, с которым я могла связать свою судьбу. Он просто бревно, бездушное, безнравственное и жестокое. Он считает, что облагодетельствовал меня зарплатой, подарками вроде шубы, дубленки и прочих мелочей, и не понимает, что женщина нуждается в ласке, нежности, любви, что для нее это дороже черных колготок под черную миниюбку. Что для женщины с душой и разумом сексуальные дела далеко не предел желания. Теперь он вызывал во мне чувство отвращения. И когда он назначал мне время очередной встречи на квартире, у меня пропадало всякое желание видеть его и ложиться в постель. Я знала, что я не единственная у него из «приватизированных», и меня это оскорбляло и унижало. Что мне нравилось, так это баня, — я охотно шла в парную, нежилась под вениками, плавала в бассейне. Но, к сожалению, он не часто доставлял мне такое удовольствие. Баней пользовались его домашние, друзья, юная секретарша и даже молодящаяся Мария Степановна. Он чувствовал мое охлаждение, а вернее отчуждение к нему и вместо того, чтоб приблизить меня к себе, старался показать свою власть надо мной, наказать, унизить меня.