Марк Фишер - Психиатр Страница 49

— Но они не имеют права, это нечестно!

— Я тоже так думаю. Но закон — сложная штука. И потом, Наташа была проституткой; если она не появится в суде, они скажут, что на предварительном слушании мы принудили ее давать показания, и могут выиграть процесс.

— Это возмутительно!

— Знаю, но Пол объяснил мне, что это вполне вероятная стратегия. Он сказал, что от них можно ждать чего угодно. А я уверен, что он знает, что говорит. В конце концов, может, и не так плохо, если ты согласишься на выдвинутое ими предложение. Сумма немалая! Я знаю, что никакие деньги не дадут тебе возможности забыть о том, что произошло, но ведь и судебный приговор не в силах обеспечить это.

— Я не хочу слышать об их грязных деньгах! Пусть эти жирные свиньи будут наказаны и посажены в тюрьму!

— Хорошо, — сказал Томас, — я понимаю.

Сам он предпочитал, чтобы процесс состоялся, так как любое иное решение дела не сможет обелить его репутацию и Тамплтону ничто не помешает снова начать расследование. Но психиатр, как мог, постарался убедить Катрин принять предложение. Но если продолжать настаивать, то он рискует усилить ее раздражение.

Он собирался уходить, когда девушка спросила:

— Почему у моей двери стоит полицейский?

— Он здесь для твоей безопасности, Катрин. С тех пор как с Наташей приключилось несчастье, мы предпочитаем не рисковать…

— Он следует за мной повсюду, как собачонка. Это, в конце концов, раздражает.

— Я знаю, но придется мириться с этим до конца процесса. К сожалению, у нас есть все основания полагать, что эти люди очень опасны. И мы не знаем, что еще у них заготовлено.

Глава 44

То, на что «они способны», Томас снова испытал на себе. Напряженность событий последних дней сблизила их с Джулией, и когда, столкнувшись с ней в коридоре клиники, Томас предложил поехать к нему, она приняла приглашение, просто кивнув, но взгляд ее был волнующе настойчивым.

Состояние нервозности или возбуждения сделало их необычно молчаливыми. В любом случае о чем было говорить? Оба, казалось, прекрасно знали, чего хотят.

Лишь в какой-то момент, из элементарной вежливости, Томас все же спросил Джулию:

— Хочешь выпить?

— Нет, спасибо.

— Кофе?

— Нет, Томас.

Так как по логике вещей двойное отрицание является эквивалентом утверждения, двойной отказ Джулии привел Томаса к заключению, что не только не стоит терять время на напрасные преамбулы, но более того если он это сделает, то испортит все очарование волшебной минуты; поэтому он просто предложил:

— А если мы перейдем в комнату?

Джулия взяла его за руку, и он последовал за ней в спальню, где они быстро, словно куда-то торопясь, разделись.

К своему радостному удивлению, Томас сразу же обнаружил, что к нему вернулся прежний пыл и он готов к бою. Однако ему хотелось вначале доставить удовольствие партнерше, а потом уж себе, иначе он, без сомнения, не медля ни секунды, с наслаждением растворился бы в Джулии. Но он решил не торопить события, продлив ласки.

Однако всего через несколько минут он почувствовал, что Джулия витает где-то далеко и ее начальный порыв угас. Он забеспокоился. Возможно, он что-то сделал не так? Неужели их взаимное притяжение вдруг внезапно исчезло?

«Что ж, это не так уж и невозможно! — подумал Томас. — Механизм сближения двух существ так хрупок, так непредсказуем, а лед желания настолько ломок, особенно вначале!»

Он остановился, смущенный своим пылом: поскольку она не участвовала в этом действе, то ситуация вдруг показалась ему смешной.

— Ты ничего не чувствуешь? — спросила Джулия.

Что она имела в виду? Он никогда не испытывал подобных ощущений. Заметила ли она его состояние? Томас вытаращил глаза, улыбнулся, поглядев на свой член, направленный в сторону партнерши.

Она поняла свою оговорку и улыбнулась, по достоинству оценив его превосходную готовность, однако тут же с озабоченным видом уточнила:

— Какой-то странный запах. Ты не чувствуешь?

Одурманенный ароматом Джулии, ее абсолютной наготой, Томас ничего не ощущал, но все же попытался переключить внимание.

— И правда, — согласился он.

— Пахнет кровью или землей.

Джулия пристально посмотрела на покрывало, которое в порыве страсти они не удосужились снять, ей показалось, что под ним происходит какое-то шевеление. Ошеломленная, она вскочила с кровати:

— Под покрывалом что-то есть!

Томас тоже ощутил это. Он выпрыгнул из кровати и одним движением откинул покрывало.

Джулия с испуганным криком прижалась к нему.

На жемчужно-сером сатиновом постельном белье кишели огромные земляные черви, расползаясь во все стороны. Освобожденные от покрова, они целыми кучами падали на пол, продолжая двигаться наугад, как в безмолвной зыбкой сцене из фильма ужасов.

Томас не проронил ни слова, но в выражении его лица смешались страх, отвращение и протест. Сначала безжалостное убийство проститутки, затем булыжники, которые едва не задавили его насмерть и убили Гарри, и, наконец, эта мерзкая сцена, воскрешающая наиболее скабрезную разновидность сюрреализма.

Как далеко готовы зайти эти монстры, чтобы сломить его решимость?

Не в силах сдержать отвращения, Джулия ринулась в ванную комнату. Тотчас оттуда донесся ее истошный крик. Томас поспешил к ней. Джулия разрыдалась, прижавшись к его груди в поисках спасения.

На полу в большой луже крови плавала поросячья голова, наряженная в смешной рыжий парик, напоминающий волосы Наташи, — можно было подумать, что это ее скальп и маньяк хотел таким невероятным способом запечатлеть свое преступление.

В качестве завершающего штриха этого утонченного извращения ненормальный шутник поставил маленький диктофон, откуда доносилась знаменитая песенка Бинга Кросби: «Я мечтаю о белоснежном Рождестве».

У Джулии началась икота, переросшая, как заметил Томас, в настоящий приступ истерии. Он решил избавить ее от этой ужасной мизансцены, которая и у него тоже вызывала отвращение, и захотел было вернуться в спальню. Но он забыл о расползшихся повсюду червях. Томас спешно отступил, резко захлопнув дверь.

Но и в гостиной Джулия никак не могла успокоиться. Томас пытался успокоить ее:

— Все закончилось. Ничего страшного. Они просто хотят меня запугать. Но мы не станем играть в их дурацкие игры.

Джулия не реагировала на его увещевания, и Томас, не ожидавший от коллеги такого взрыва эмоций, не мог найти объяснения ее крикам; в клинике им довелось пережить немало тяжелых моментов, которые требовали хладнокровия.

— Что такое, Джулия? Я не понимаю.

Подавив рыдания, она пояснила:

— Моя сестра… У нее был сердечный приступ. Именно я нашла ее мертвой в ванной комнате. Падая, она ударилась головой, кровь была повсюду…

— Я понимаю, понимаю, я не знал… Я очень сожалею.

Он налил ей двойную порцию водки, быстро собрал их одежду, предварительно как следует встряхнув, наскоро собрал чемодан и спешно вышел из комнаты, еще раз убедившись, что плотно закрыл за собой дверь.

В гостиной он присоединился к Джулии, которая к тому времени немного успокоилась, протянул ей одежду.

— Я перееду в отель, — пояснил он.

— А почему не ко мне? — спросила она, с трудом сдерживая всхлипывания.

Томас колебался, но Джулия была так напугана. И потом, несмотря на весь этот ужас, он чувствовал, что они близки как никогда раньше. И он согласился.

Джулия предложила ему поселиться в комнате для гостей. Нужно сказать, что то обстоятельство, что он решил временно перебраться к ней, вовсе не предполагало возобновления любовных игр, тем более что сцена в ванной комнате воскресила у нее боль старой душевной раны.

Томасу пришлось покориться: все же какое-то время они будут жить под одной крышей если не как влюбленная пара, то по крайней мере как близкие друзья.

Глава 45

В конце сентября ослабление полицейского надзора за Катрин позволило ей, как и было запланировано, присутствовать на процессе.

Доктор Шмидт и Пол Кубрик произнесли вступительные речи. Молодой прокурор для начала передал присяжным (шесть женщин и такое же количество мужчин разного возраста и национальностей, среди них два негра, один вьетнамец и два испанца) и судье фотографии, на которых были запечатлены последствия злодеяния.

Несмотря на все усилия, Шмидту не удалось помешать прокурору использовать снимки в качестве доказательства. Кроме того, слушание возглавил судья Эрни Бернс, пятидесятилетний чернокожий юрист; адвокату уже дважды доводилось сталкиваться с ним в суде, и эти два процесса он проиграл.

Шмидт ненавидел его, как ненавидел всех негров; ни один чернокожий адвокат никогда не работал на юридическую фирму «Шмидт, Кент и Брентвуд», и он не мог смириться с тем, что люди с таким цветом кожи допущены к судопроизводству, усматривая в этом неоспоримое доказательство упадка американского общества.