Виктория Платова - Смерть в осколках вазы мэбен Страница 52

Мишка еще с неделю почесывался и на мои насмешки отвечал: «Подумаешь». Но бабушку он тоже любил и, пока она была жива, слал ей всякие гостинцы из Америки, звал к себе посмотреть на правнуков, приезжал на ее похороны. Да, бабушка у нас была мировая, что и говорить!

Но если я хочу навестить ее могилку, значит, мне сейчас нужно свернуть, чтобы пройти той аллеей с высокими рябинами, а там останется совсем немного. Не скажу, что мне так часто приходится здесь бывать, но маман у меня непреклонная. Хочешь не хочешь, а два раза в год, причем в любую погоду, мы сюда наведываемся. В день рождения бабули и в день ее смерти.

Сейчас многие ходят к умершим на Пасху, но мамочка не придерживается этого модного поветрия. Приходит за неделю, все убирает, а потом появляется на Родительскую.

В такие дни она меня с собой не зовет, да, честно сказать, я и сама не рвусь. Мать прекрасно справляется и без моей помощи. А вон, кажется, и бабушкина могилка. Я уселась на скамеечку возле памятника и призадумалась.

Теперь, конечно, возле могилок никаких столиков и скамеечек ставить не разрешают. Даже деревце люди посадить не имеют права. Только небольшой камень, даже без оградки, и все. Но здесь, в этом старом уголке, можно увидеть и оградки, и скамейки, и столики. А деревья какие вымахали! На некоторых полно перевернутых черных шапок — вороньи гнезда. Пробовали птиц стрелять, пробовали травить, бесполезно. Воронье тут было и будет до скончания века.

Я сидела на скамейке, смотрела на раскачивающиеся ветви деревьев, на осыпающуюся листву и думала о своем. Незаметно моя жизнь изменилась. Вроде бы все осталось по-прежнему, но, с другой стороны, я чувствую себя так, словно вошла в незнакомый пустой дом. Пустой, еще не обжитый, неуютный, который только дожидается своих хозяев. Похоже, что это как раз моя новая жизнь и есть. А может, старую бросать в этом случае не стоит, если новая такова? Да и шла я к этой новой жизни, прямо скажем, не слишком хорошим путем. То одно случится, то другое. И отнюдь не распрекрасные события. Наоборот. Из всего мрачного ряда выпадает только встреча с Гертом, хотя как знать…

Ведь, откровенно говоря, именно с него все и началось. Но я ведь могла отказаться, упереться тогда и не поехать с ним. Или вообще не попасть на ту остановку. Ведь предлагал же мне дядя Сережа переждать в редакции. Посидела бы часок, кофе попивая, в потолок поплевывая, глядишь, Пошехонцев с Лилькой прервали бы свою диванную любовь и ко мне бы присоединились. Так нет же, словно черт меня под руку толкал. Вот и оказалась я в нужном месте в нужное время, хотя, как глубокомысленно изрекает Лилька, это судьба, и никуда от нее не денешься, против нее и не попрешь.

Если уж суждено было нам с Гертом встретиться, то мы все равно встретились бы, раньше или позже, но это бы произошло. Так что нечего себя терзать, гадая, было бы — не было бы, и как говорила моя бабушка: «Если бы да кабы, да во рту росли бобы, и был бы тогда не рот, а целый огород».

Ладно, посидела здесь, успокоилась, страх этот противный прошел.

Я встала, попрощалась с бабушкой, как мать учила, посмотрела еще на деревья, на небо в рваных серых облаках и пошла потихоньку к аллейке. Но потом передумала и направилась короткой дорогой мимо памятников. Я шла и поглядывала на фотографии, на надписи, говорящие о двух вехах человеческой жизни. Вот человек родился, вот умер, а между этими двумя цифрами вся его жизнь уместилась. Что в ней было? Сколько горя, сколько радости?

Бывает, что на одном памятнике можно увидеть две фотографии. Он и она. Вот, пожалуйста. Чудно, но у них даже фотография общая. Суровый старичок, а рядом сухонькая старушка в платочке. Дата смерти. Ничего себе, они даже в один день умерли. Бывает же так. Не верится даже. Я наклонилась поближе к фотографии, чтобы получше рассмотреть их лица, но вздрогнула, потому что совсем рядом послышались раздраженные голоса.

Я пригнулась еще ниже, не хватало, чтобы меня заметили. А эти… Тоже хороши, нашли, где выяснять отношения. Но мужчина и женщина, похоже, не замечали ничего вокруг. Они прошли недалеко от меня, голоса стали удаляться.

Все мое спокойствие как-то разом улетучилось. Навалилась какая-то смутная тревога. Почему они так здесь разговаривали? Не нашли, что ли, другого места? Понятно, что это совершенно не мое дело, но мне до жути захотелось на них взглянуть.

Просто посмотреть на этих людей, которым наплевать на то, где они находятся. И я отправилась за ними следом.

Шла я тихонько, ориентируясь по голосам и стараясь, чтобы меня не заметили. Но впереди показался небольшой просвет, пришлось остановиться. Нужно было обойти говоривших немного сбоку, что я и сделала. Теперь, если выгляну из-за памятника, то смогу увидеть тех двоих. Я выглянула. Но тут же опустилась прямо на землю, потому что ноги перестали меня слушаться.

Диана, вся в черном, разговаривала с художником-авангардистом Ивановым и яростно что-то ему втолковывала. Эти двое здесь, они все время были рядом с этими убийствами. «И в Москве он был», — обожгла меня резкая мысль. Но о чем, о чем, спрашивается, они могут разговаривать? Что они выясняют? И не похоже, что эти люди только что познакомились, напротив, так могут выяснять отношения только те, кто хорошо и давно знает друг друга.

Я сидела возле памятника, стараясь рассмотреть их сквозь заросли травы и напряженно прислушиваясь. Нет, слишком далеко, ничего нельзя разобрать. Если бы они подошли поближе, или мне удалось бы к ним подобраться… Вот, опять если бы да кабы… Невозможно ни то, ни другое. Ладно, ничего с этим не сделать. Но вот интересно, откуда Иванов знает диву, и почему он об этом ни разу не обмолвился? Хотя, с другой стороны, он совершенно не обязан был об этом говорить. С какой стати? Видно мне было чертовски плохо, и я решила привстать. Так. Уже лучше. Но что это? Художник сгреб Диану в охапку и трясет ее как грушу. Вот так дела!

Что такое она умудрилась ему сказать? Но Диана тоже не оставалась равнодушной, она вырвалась и отступила на пару шагов, а потом начала смеяться. Ненормальная, не иначе! А у художника был жалкий вид, своим смехом она полосовала его как плетью. И что-то добавила при этом совсем тихо. Он вздрогнул и вскинулся, а потом залепил ей такую пощечину, что модель еле на ногах устояла. Вот те на! Договорились, называется. Многое бы я отдала, чтобы услышать их разговор. Ну что мне мешало подползти потихоньку поближе? А теперь хоть по голове бей себя от досады.

Диана замолчала. Она отступала от художника все дальше, затем повернулась и бросилась прочь. Но он не кинулся ее догонять, напротив, двинулся прямо на меня. Что же мне делать? Я растерянно заметалась, попыталась отползти и скрыться за соседними памятниками. Сзади послышались шаги, я хотела обернуться, но резкий удар по голове опрокинул меня в темноту.

Сколько времени я так пролежала, не знаю. Очнувшись, посмотрела вокруг. Никого поблизости не было. Ни посторонних голосов, ни шорохов. Я с трудом встала, потрогала болевший затылок. Похоже, что удалось отделаться только шишкой. Я небрежно отряхнулась и побрела к дорожке. Вот так денек! Кто бы мог подумать, что на кладбище можно увидеть такие сцены, а кроме того, получить по голове. И неизвестно, между прочим, от кого. Странно все это, странно и непонятно. Денег у меня с собой нет, сумочка осталась в машине, меня злодей тоже вроде бы не тронул. Тогда зачем по голове треснул? Или у него хобби такое странное? А может, я ему как женщина не понравилась? Когда подкрадывался, то думал — подойду, а как шарахнул меня да поближе посмотрел, так желание и пропало.

Я, спотыкаясь, добрела до ворот и остановилась. Все, не могу больше. Только теперь до меня стало доходить, что произошло. Ноги не держали, я вцепилась в ограду. Издалека накатывал гул, от которого закладывало уши, в глазах замелькали черные точки, а все звуки стали исчезать.

Снова я очнулась от того, что кто-то усаживал меня на сиденье.

— Отойдите, — услышала я голос Герта, — не видите, ей плохо?

— Пьяная, — предположил сварливый женский голос. — Налакаются вечно и прутся…

— Не пьяная, — возразил кто-то другой, — просто плохо стало. С кем не бывает…

— Да отойдите вы! — рявкнул Герт. — Друга мы сегодня хоронили, понятно? Но из нас никто капли не брал. Так что давайте отходите.

— Тогда понятно, — сказал сварливый голос. — Тогда все ясно.

Я приоткрыла глаз и попыталась приподняться и сесть поудобнее.

— Очнулась, подруга? — произнес Герт с явным облегчением. — Эх, не нужно тебе было ехать, это я виноват.

— Мне уже лучше, — выдавила я. — Ничего страшного.

— Оно и видно. — Он захлопнул дверцу и, обойдя машину, плюхнулся на водительское сиденье. — В зеркало на себя посмотри, бледная, аж зеленая.

— Мне бы сигаретку, — попросила я, — сразу все пройдет.

— Ага, сигаретку, — Герт мотнул космами, — и тебя тут же стошнит прямо в машине. Хотя, может, ты и права, вдруг полегчает. Держи. — Он перегнулся назад, пошарил на сиденье и бросил мне на колени мою сумочку. — Хрен с тобой, кури.