Марианна Баконина - Смерть на выбор Страница 53

— Но вы видели джанбию?

— Да, как-то пришлось…

И тут ей на помощь пришел Глеб:

— Я лично никогда не видел. И какая, собственно, разница — друзский это кинжал или йеменский? Может, их вообще паяют наши умельцы. Блоху подковали, неужто ножик не сварганить?

— Возможно, — живо отреагировал ливанец. — Только зачем вашим ремесленникам делать эти кинжалы? Джанбия — штука ритуальная. Орудие казни.

— Да-а, это меняет дело. — Глеб произнес эти слова, всем своим видом давая понять, что ничегошеньки это не меняет.

— Как сказать… От кого к вам пришли эти слухи? — продолжал расспрашивать ливанец.

Старик Караямов пожал плечами. Нина замерла.

— Или я задаю нескромный вопрос?

— При чем тут нескромность? — Глеб опять почувствовал смятение, овладевшее спутницей, и бросился спасать ее.

Ливанец пристально смотрел на Нину, будто гипнотизировал. Тоже, наследник халдейских магов. Потом словно очнулся, разулыбался, разговорился, начал расспрашивать о том о сем. Опять стал европейцем. Только все равно в воздухе висели подозрительность и недоверие.

Вскоре все начали прощаться. Старик Караямов настоял на том, чтобы гости опять воспользовались его машиной:

— Меня Муса подбросит, вы шофера отпускайте, как не нужен будет. И все равно, Нино, знакомство с супругом с тебя. Мы же старые друзья, а ты таишься.

И в этот раз она отделалась неопределенным кивком. Почему-то не хотелось знакомить Максима со стариком Караямовым. И почему он так пристально интересуется ее жизнью вообще и новым семейным положением в частности? Они — приятели, но не более того. Тогда почему?

Банкир простился молчаливо и грациозно — поцеловал руку даме, отвесил умеренный поклон Глебу. Воспитание и еще раз воспитание, с младых ногтей. Влитое с молоком, втолкованное первыми учителями, это не краткий курс манер и этикета, составленный в Московском государственном институте международных отношений.

Максим лихо затормозил в укромном переулке, возле искомого отделения милиции. И решил оставить машину прямо здесь, под знаком, разрешающим парковку только служебным авто. Чего стесняться, если рядом стоит замухрышистый «жигуленок», не то белый, не то серый? А удобно-то как: до входа в отечественный дворец правосудия районного масштаба два шага. Две секунды.

Дежурный служитель того же правосудия вяло поглядел на журналистское удостоверение и объяснил, как найти кабинет оперативника Филиппова. Даже не поинтересовался, зачем безвестного коллегу ищет популярный журналист.

Максим быстренько протопал по коридору. Дверь в пятый кабинет была закрыта. Глухо слышались голоса. Репортер попробовал подслушать. И ничего не сумел разобрать. Мешала сработанная еще до революции дверь. Не думали тогда о спасении зеленого друга, не жалели древесину.

Ладно, если заняты — отвлекутся. Не каждый день к обычному оперу журналисты ходят. Максим решительно постучал и немедленно вошел. Не ждать же глупого ответа «кто там» или, что еще глупее, «войдите».

И снова — яд в перчатке, стрихнин в пивной кружке, удар под ложечку!

На краю стола удобно устроился прохиндей Сараевский. Он кокетливо отставил в сторону ножку и мирно беседовал как раз с тем, кто интересовал и Максима. С Филипповым. Ведь больше в комнате никого не было.

Максим не находил слов, даже покраснел от возмущения. Вчера подляна, сегодня — это слишком даже от каверзных телевизионщиков.

Вальке же — хоть бы хны. Улыбается, кивает, руку тянет, как друг-приятель.

Максим не стал устраивать демонстрации из серии «А вам я руки не подам». Тряхнул широкую ладонь коллеги, обменялся рукопожатием и с оперативником. Чтобы тот не думал, будто журналисты, как скорпионы недоношенные, и такие понятия, как солидарность, мужская дружба и взаимовыручка, им неведомы. Максим даже нашел подходящие к случаю слова:

— Ты тоже здесь? Не ожидал… Что, какая-нибудь кража на «апрашке» или у вас снова тамошние охранники кассету и камеру отобрали?

Текст был правильный. Сараевский немедленно помрачнел, милиционер едва удержался от смеха. История нападения боевиков Апраксина рынка на съемочную бригаду новостей была широко известна как в милицейских, так и в репортерских кругах. По этому случаю даже возбудили уголовное дело не то за самоуправство, не то за подавление свободы слова. По делу шли начальник вещевого рынка, некогда полковник милиции, и шеф рыночной охраны, тоже отставник МВД. До суда так и не дошло. Но веселились все вовсе не поэтому. Уж больно просто и легко, без визга, писка или еще какого-нибудь сопротивления, боевые телевизионщики отдали парням в камуфляже самое дорогое — камеру и отснятый материал. Их бригады, приезжавшие на пресс-конференции, потом долго еще приветствовали неизменной репризой на два голоса:

— Салют львам экрана!

— Живой шакал лучше мертвого льва.

На «шакала» телевизионщики обижались. Только один нашелся и вспомнил известного террориста-одиночку с таким же прозвищем. Остальные же пускались в пространные объяснения. А кому это интересно после того, как скальп сняли?

Сараевский отвечал спокойно:

— Наступаешь на хвост спящему льву… Похвально и опасно, — явно использовал домашнюю заготовку.

— Вы на летучке разучивали ответы?

— У нас механическое заучивание не практикуют. А у вас?

— Да я ж не в обиду, просто вы все как-то одинаково отвечаете. — Максим почувствовал, что перепалка затягивается. А ведь хуже длинной мужской перебранки только длинные и лживые предвыборные речи.

— Ты сюда по какому вопросу? — охотно пошел на перемирие Сараевский.

— А ты, Валечка? — широко распахнул синие очи опытный газетчик.

— Да я уже почти закончил. Так ведь, лейтенант?

Филиппов почел за лучшее не вмешиваться.

— Ну раз так, я тогда подожду, пока вы определитесь. Мне не так чтобы к спеху.

— Да спрашивай, я тоже не тороплюсь, — настаивал конкурент.

Со стороны разговор напоминал битву в войне за тотальную вежливость. Акулы камеры и пера насильно уступали друг другу дорогу к цели. Благородные такие, зубастенькие акулочки.

На самом деле две акулы, сцепившиеся в кабинете оперативника Филиппова, знали о благородстве примерно столько же, сколько готтентоты об устройстве самолета-невидимки «Стэлс».

Оперативник Филиппов весело посматривал на залетных журналистов. Первым опомнился Сараевский. У них на телевидении чаще думают о чести мундира.

— Ладно. Я лучше пойду.

— Да куда ты! Я буду чувствовать себя неловко. Словно я тебя выгнал.

— Я, Володя, позвоню, если будут какие вопросы. — Валька солидно не обращал внимания на юродство коллеги. И начинал выигрывать по очкам. Такой исход Максима не устраивал.

— Что ты лепишь ерунду! — Он перешел на пафосные интонации. — Я тогда с тобой. Я так не могу, ты же знаешь!

— Еще тельняшку порви.

— Нельзя быть таким обидчивым!

— Я, что ли, обиделся? — вдруг возмутился до сей поры державший лицо Сараевский. Кодекс чести молодых людей конца двадцатого века почитает обидчивость за тяжелейший из грехов.

— Да ладно. — Максим плеснул воды в костер телевизионного темперамента.

Валентин пожал руку оперативнику и направился к двери.

— Вы еще здесь побудете? — Совсем отказаться от намеченного плана журналист Самохин не мог.

Филиппов кивнул. Тогда только Максим кинулся догонять товарища, артистично кинулся, вприпрыжку.

— Постой, куда ты? Давай вместе. Я не думал, что ты так распалишься… — Бормоча нечто похожее на извинения, Максим бежал по коридору. Настичь коренастого, но быстрого, как пинг-понговый шарик, телерепортера удалось только внизу.

— Тебе куда? До метро могу подбросить, — деловито выдвинул привычное предложение Максим и осекся. Учитывая географическое положение отделения милиции, сие предложение тоже можно счесть за издевку. Сараевский не обратил внимания на ошибку приятеля.

— Я на своей, — гордо ответствовал он.

— Ну ты даешь, старик. Ну удивил. И молчал. Чего молчал-то? Поздравляю! — В ходе поздравлений Максим заметил, что конкурент остановился возле того самого замухрышистого «жигуленка», рядом с которым он припарковал свою ненаглядную «девятку». Не то белый, не то серый гадкий гусенок, оказывается, машина Сараевского. А вчера за ним, Максимом Самохиным, следили из очень похожей машинки с заляпанными номерами. Только за рулем был опытный водитель.

— Поздравляю, — продолжал подлизываться Максим. — И правильно, что старую взял. Бить не жалко. Ты права получил или так ездишь?

— Моим правам лет… дцать. — Валентин уже открыл помятую дверцу и отвечал полусогнувшись — копался в салоне.

— Да что ты! Откуда?

— От верблюда-дромадера.

— И тут темнишь! Наверное, просто прикупил у знакомых в ГАИ. Надо будет спросить Леню Коваля.