Леонид Словин - На оперативном обслуживании в Костроме Страница 6

Все уже знали, кто я. Интересовались:

— Кража на улице Симановского пошла? Сколько всего пошло?

— Пока пять.

— Мустафин знает?

— Доложили! Скоро должен подъехать.

В кабинете царила обстановка общего ликования.

— С Лагерной заявители не приезжали?

— Пока нет.

— Может, и прошлогоднюю возьмут — на проспекте Мира?

— Вряд ли.

Варнавина тогда не было. Мустафина я так и не дождался. Приехал Андрей Николаевич:

— Пусть Кропотов возьмет этого карманника. Тряпкина... Вот...— Вразумительной речи по-прежнему хватало на первые две-три фразы.— Странно! Приехали красть, а никуда не ходили. И при деньгах. Новенький, освободился? Пойдешь со мной...— Он явно положил на меня глаз.

— Люську, сестру Питерского, обыскали, но, видимо, плохо... — зашептал мне Андрей Николаевич в коридоре.— Она что-то передала женщине, которая заходила в канцелярию. Я сказал, чтобы эту женщину попридержали. Сейчас выпустят. Вот... Тебя в Костроме никто не знает. Пойдешь за ней. Не приходилось?

— Нет.

— Выйдешь первым. Встанешь у газетной витрины па углу. Когда она появится, пропустишь вперед... Понял?

Он наскоро объяснил основные правила:

— Иди нескованно, чтобы сохранять свободу движений. Следи за своим лицом...

— Не понял?

— Лицо не должно терять свойственного ему выражения.— Я догадался, что он говорит словами инструкции или наставления.— Никто ведь вокруг не тратит больше энергии, чем необходимо. Так? Не бросается вдруг бежать, резко не тормозит... Иди, сейчас она выйдет. При ней белая сумка...

Я спустился вниз, перешел улицу, подошел к газетной витрине. Газета по виду была прошлогодней — желтой, словно ее обмакнули в краску. Я стоял у витрины, отвернув голову, чтобы следить за дверью отделения, и не видел ни строчки.

Женщина появилась быстро — шустрая, небольшого роста. Я неуверенно двинулся за ней, перешел на противоположный тротуар, потом вернулся. Мы шли быстро. Сначала я приблизился к ней очень близко, потом решил отстать. Меня выручало то, что ей и в голову не приходила мысль о слежке.

Встречные прохожие странно, поглядывали на меня. Видимо, лицо мое потеряло «свойственное ему выражение». Я словно вышел на сцену, где должен был сыграть самого себя. Сценой была Кострома, прилегавшие к отделению милиции улицы. Мне роль пока не удавалась.

К счастью, наше путешествие оказалось недолгим. По улице Свердлова женщина вышла в центр, пересекла проспект Мира. Вошла в гастроном.

Едва она скрылась за дверью, я быстро перебежал проспект, влетел в магазин. Мы едва не столкнулись — она шла к кассе. Впрочем, я не был уверен, что это она. Лица ее я не видел, знал только, что у нее белая сумка.

Женщина выбила чек на две пачки «Беломора», спички. Получила покупки. Потом снова подошла к кассе и пробила еще «Беломор».

— Других денег нет? — спросила кассирша.

— Только по двадцать пять.

Кассирша отсчитала сдачу. Женщина положила папиросы в сумку вместе со спичками, вышла из магазина.

Мы шли, словно привязанные друг к другу. Но она так ни разу и не обернулась. Мы благополучно вернулись в отделение.

— Странно,— пожал плечами Андрей Николаевич, выслушав мой рассказ.— Зачем Люське столько папирос? Сейчас еще одного в гастроном послала. Третий человек!

— Мне идти за ним? — спросил я.

— Не надо.— Он подумал.— Скажи, пусть мне приведут Валета...

— Понял.

— ...И доставят Варнавина из вытрезвителя... Вместе с другим. Шатров знает. Когда они будут здесь, скажешь...

На веревках в кабинете вещей заметно поубавилось. Рябоватый Шатров закурил, мигнул мне:

— Еще две картирные кражи пошли. Проспект Текстильщиков и Вольная улица...

— А всего — много?

— Нераскрытых? Навалом! Одно обидно: наших почти нет!

Оперативники переходили из кабинета в кабинет — доставленных на рассвете из Березовой рощи было несколько, разговаривали с каждым подозреваемым.

— Мустафин здесь? — спросил кто-то.

— Здесь,— Шатров мотнул головой в сторону коридора.

Я понял, что разошелся с ним, пока ходил в гастроном.

— Андрей Николаевич просил...— начал я.

— Приказал,— поправил меня старший опер. Выслушав меня, он задумался. Но ненадолго.

— Савватьев! — позвал Шатров. В дверях стоял незнакомый мне белобрысый оперативник в спортивной куртке.— Поедешь сейчас в вытрезвитель за Варнавиным. И новенький с тобой,— Шатров кивнул на меня.

— Пускай,— Савватьев не взглянул в мою сторону. Наши отношения сразу не сложились.

— Там, в вытрезвителе, еще Потемин. Привезете обоих.

— Понял. Мы поехали.

Медвытрезвитель находился на склоне холма, в бывших Рыбных рядах, архитектурном памятнике прошлого века, расположенном в самом центре, на спуске к Волге. Верхний этаж занимали магазины, они тянулись вровень с другими торговыми рядами — Красными, Пряничными, Табачными.

Чтобы попасть к дверям медвытрезвителя, надо было объехать Ряды и спуститься по Молочной горе, что водители милицейских машин всегда и делали, когда везли пьяных. Когда же нужно было их забирать, машины не делали крюк, а останавливались наверху, в Рядах, и вытрезвившиеся своим ходом по лестнице поднимались к машинам.

Савватьев тоже оставил машину наверху, молча направился вниз, к медвытрезвителю. Я шел следом. За всю дорогу мы не перебросились ни словом.

Дежурный знал Савватьева, поздоровался:

— Кого заберешь?

— Варнавина. И второго.

— Потемина? Расписывайся.

Поигрывая огромным, почти в полметра, ключом, дежурный удалился. Где-то в глубине бывших купеческих складов металлически щелкнула дверь. Послышались голоса.

Голый парень, которого вывел дежурный, косо взглянул в нашу сторону, подошел к лавке. Он показался мне озлобленным, дерзким. Руки, плечи, грудь — все было в наколках. Я различил женщин с рыбьими хвостами, дамские головки, могилы с крестами; вдоль предплечья, с внутренней стороны, красовался кинжал. Столь же живописно были украшены ягодицы. При ходьбе кошка, изображенная на одной, хватала убегающую мышь, красовавшуюся по соседству. Синие, грубо выделявшиеся вены на руках, казалось, были сплошь исколоты.

Дежурный достал его одежду. Парень поднял сатиновые синие трусы, несколько раз демонстративно встряхнул, неторопливо принялся одеваться.

Впервые я стоял рядом с уголовником не в качестве его адвоката.

Второй задержанный был худощавее, невзрачнее, ниже ростом. Он быстро оделся и вместе с нами ожидал, пока первый закончит туалет. Тому спешить было некуда, он вытряхивал каждый носок, пытался отчистить каждое пятно на брюках.

Впервые я услышал, как скрежещут зубами. Бередящий нервы, ни на что не похожий звук.

— Новенький? — отвлек меня дежурный.— А раньше где работал?

— Адвокатом,— как мне показалось, насмешливо ответил Савватьев.— Ну ладно.— Он взглянул на меня.— Поведешь его,— Савватьев показал на татуированного.— Я беру этого,— он кивнул на тщедушного.— Пошли.

Внезапное решение Савватьева меня потрясло. Это был первый мой день в милиции. У меня не было навыков конвоирования, я не прошел курс самозащиты без оружия. Я не сомневался в том, что задержанный попытается бежать, когда я буду вести его к лестнице, а потом к машине. Он был выше меня и здоровее.

Все это в долю секунды пронеслось в моей голове. Но хлопнула дверь. Савватьев был уже на улице.

— Смотри, что делают, сволочи...— встретил меня в кабинете Андрей Николаевич. Валет сидел против него красный, словно в ознобе. Несмотря на то, что Андрей Николаевич обращался ко мне, слова его, без сомнения, адресованы были Валету.— Берут такого вот несудимого хорошего пацана и затаскивают к себе... В прошлый раз это был Сорока... С Чайковского. Помнишь его? — обернулся он к Валету.

— Высокий, худой...— сказал Валет.

Андрей Николаевич внимательно взглянул на него:

— Не нравишься ты мне. Не болен? Валет помотал головой.

— Скажи, если что. Может, таблетку дать?

Андрей Николаевич спрашивал у Пирожковского о матери, Усольцеву — про дочь. Теперь интересуется здоровьем Валета... Был ли это только прием?

Задержанный не ответил.

Андрей Николаевич достал «Беломор», спички, положил на стол.

— Надо все рассказать, Николай! Все, как есть... Смотри, что происходит...— снова обернулся ко мне Андрей Николаевич.

Существует ритуал, техника допроса; игра, в которую играют и допрашивающий и допрашиваемый; правила, которые помогают одному не выглядеть в собственных глазах малодушным, нестойким.

Сцена была тяжелой. Обстоятельства будто бы давали Валету выбор: признаешься — будешь на свободе... Двум другим, в прошлом судимым, надеяться не на что. В то же время что-то подсказывало ему: если во всем признаться — посадят, потому что краж слишком много... Полупризнание? Тогда его ждет следующий этап. И ему все равно не остаться на свободе... К этому времени следствие добудет новые доказательства, появятся вещи с других краж, родственники окончательно запутаются. Следователь уже не будет столь нуждаться в признательных показаниях, как в самом начале, в первые семьдесят два часа, когда надо получить санкцию прокурора на арест!