Сергей Трахименок - Детектив на исходе века [ Российский триллер. Игры капризной дамы] Страница 60

Часовой на вышке, с которой можно было увидеть Шныря, все еще переговаривался с девицами, где-то лаяли собаки. Стоило одному псу в поселке гавкнуть, как тут же по принципу домино его поддерживали другие собаки. Однако сторожевые псы колонии в этих перекличках не участвовали и в зоне было тихо.

Шнырь пробрался обратно, влез в окно умывальника, выбросил там в урну рогатки, прошел в спальное помещение, не раздеваясь, лег в постель и натянул на себя одеяло. Заточки за поясом согрелись от тепла его тела и почти не ощущались.

Виктор появился на работе в половине восьмого. Он миновал вахту, где за стеклом сидел сержант-старик из роты охраны, который в лицо знал всех постоянных сотрудников колонии и пропускал их, не глядя в документы, зато всех пришлых «пытал» долго и нудно, вынуждая их жаловаться руководству. Сержант таким образом выделялся среди сослуживцев особой требовательностью.

Виктор шел к старому вагончику, где размещались контролеры, и была вторая вахта, через которую осужденные попадали в рабочую зону, и не смотрел по сторонам. Да и что было смотреть, что тут могло измениться за ночь, справа стоит котельная, которая отапливает не только колонию, но и несколько домов сотрудников за забором, слева — столовая, откуда выходят нарушители режима, поскольку ходить в столовую полагается побригадно и строем. В центре плац, где сейчас будет развод на работу и откуда бригады пойдут в рабочую зону.

Два прапорщика-контролера с печатью абстиненции на лицах ждали в вагончике осужденных и громко обсуждали «дурака ротного».

— А он меня, а он меня, — говорил один, — спрашивает: почему пьяный каждый день? Гы-гы-гы…

— А ты? — спрашивал второй.

— А я, гы-гы-гы… говорю, что чимергес[15] пью.

— А он: где деньги на чимергес берешь? Гы-гы-гы…

— А ты?

— А я говорю, что нарисовал шашечки на телеге у одного пидараса, вывел на плац и заставил зэков туда-сюда возить. Он возит, а я выручку обираю.

— Ну ты даешь…

— А хрена он прискребся.

— Уволят тебя, Колька.

— А пусть увольняют…

Продолжения разговора Виктор не слышал да и не хотел слышать. Обсуждение «дураков начальников» и угрозы уволиться — обычное дело среди сотрудников, как аттестованных, так и вольнонаемных. Все клянут свою собачью жизнь и работу, постоянно говорят, что уйдут или не будут огорчены, когда их уволят. Но куда можно уйти в Тараканино? Скотником на ферму? Там работать надо, а здешние ребята от этого уже отвыкли. Колония развращает всех, кто в ней находится: и тех, кто отбывает срок, и тех, кто работает там или служит.

Виктор вошел в пустой цех, глянул на часы, через десять минут тарный начнет работать. Тарный цех в колонии делает то же, что и тарные производства на воле — ящики, и ничем не отличается от них, если не считать, что рабочие в одинаковых робах, да лица покруче, да мат стоит погуще, да контролер нет-нет да промелькнет между верстаками и рядами ящиков.

Уже в первые месяцы работы в колонии Виктор напрочь потерял чувство опасности, которое, по мнению нормальных людей, должно всегда быть у сотрудников мест лишения свободы и за которое им платят надбавки к зарплате, в зоне, как у высотников: о страховках и опасностях вспоминают, когда кто-нибудь из товарищей сорвется вниз.

В девять ему позвонили по внутреннему телефону, впрочем, в колонии и не было наружного телефона, за исключением, разумеется, телефонов в административном корпусе.

— Виктор Сергеевич, — пищала трубка голосом секретарши Хозяина, — вас вызывает начальник колонии.

Через десять минут он был в приемной, но его кто-то опередил, и секретарша попросила немного подождать.

— О-о, тебя прямо Бог послал, — сказал заглянувший в приемную Зубов, он же начальник оперчасти, он же кум — третий человек в колонистской иерархии после Хозяина и зама по режиму, — не в службу, а в дружбу, смотайся, Витя, в зону. Тут Семеновна с зубами мучается и рвется в санчасть, чтобы Валя ей таблетку дала, а все мои ребята и контролеры в разгоне: во втором отряде рогатки в урне нашли, значит, кто-то лазал ночью в рабочую зону. Сходи с Семеновной, пока начальник занят, пусть Валя посмотрит ее и что-нибудь даст… в зубы, — закончил свою тираду кум и захохотал, довольный шуткой.

По заведенному правилу женщины по территории колонии ходили только в сопровождении сотрудников мужчин. Правда, одно время среди женского персонала находились горячие головки, которым это правило не нравилось, но Хозяин пригрозил как-то уволить всех, кто болтается по зоне без сопровождения, и число горячих головок сократилось до нуля.

Семеновна — заместитель главного бухгалтера, пятидесятилетняя женщина, стояла в коридоре и держалась рукой за щеку.

Виктор без особого энтузиазма поднялся со стула и вышел в коридор, механически отметив, что кум, упомянув Валентину, уж как-то заговорщицки на него посмотрел.

«К чему бы это», — думал он, шагая чуть поодаль Семеновны.

Возле кабинета врача, где фельдшерица Валентина вела прием больных, сидели двое. Крупный, сбыченный осужденный из второго отряда Сафонов, скрючившись, держался двумя руками за живот, второй — маленький, подвижный, похожий на цыганенка Клевало, более известный в зоне, как Шнырь, бережно поддерживал Сафонова, кличку которого Виктор почему-то не мог вспомнить.

Лицо Сафонова не было лицом больного человека, хотя он старался изобразить на нем неземные муки. Виктора это не удивило. Он уже привык к тому, что санчасть в колонии не только заведение, где могут оказать медицинскую помощь, но и место, где можно спрятаться, отдохнуть и где каждый старается выставить напоказ свои страдания, а если таковых нет, то придумать их.

В кабинете Валентина заканчивала слушать очередного больного. Она стояла перед ним и прикладывала фонендоскоп к его груди. Больной старательно хрипел всеми легкими, во всю спину его была выколота картина «Бой Челубея с Пересветом». Вздыбившиеся кони, искаженные лица всадников, тревожные с полутонами облака говорили о высоком мастерстве того, кто создавал эту картину.

Визит лейтенанта и старой бабы из бухгалтерии был для больного явно не ко времени, потому что, имитируя сквернейшее состояние и преувеличивая симптомы болезни, которая известна, как бронхит курильщика, он намеревался выпросить у фельдшерицы стандарт «терпикондрата»[16]. И вот все рушилось, потому что пришли посторонние и фельдшерица, конечно, не даст ему целый стандарт, а выдаст таблетку и скажет, чтобы за следующей пришел вечером.

Так и вышло. Просящий взгляд пациента был оставлен без внимания. Он ушел с обидой на лице, а Валентина, усадив пришедших, спросила:

— Что произошло?

Валентина могла и не спрашивать, потому что щеку Семеновны разнесло так, будто ее укусила пчела.

— Жубы, — запричитала Семеновна, — а тут отчет составлять надо, а-а…

Закончить фразу она не успела. Дверь со скрипом отворилась, и Шнырь ввел в кабинет согнувшегося пополам Сафонова. Виктор посмотрел на него и вспомнил его кличку…

Капитан Внучек был в квартире один. Жена с утра ушла к секретарше отделения Байметовой, у которой была чуть ли не единственная в городе подшивка «Бурда-моден». Внучек вымыл пол, вылил грязную воду в унитаз, сполоснул ведро, принял душ, завалился на диван и стал ждать жену, мучаясь от безделья.

Должность Внучека, если заглянуть в штатное расписание Каминского горотделения КГБ, значилась очень длинно — старший оперативный уполномоченный, в Каминске он работал всего три месяца, первый из которых, как и положено, он прожил в гостинице, следующие два в общежитии местного техникума. В конце декабря подошло время очередного отпуска и к нему из Н-ска приехала жена. Общежитие не то место, где можно принять молодую женщину, считающую, что ее муж переведен в Каминск «на повышение». А раз так, то Внучек договорился с одним своим другом, имевшим однокомнатную квартиру, пожить пару-тройку дней у него. Друг перебрался в комнату Внучека, а Внучек встретил и препроводил жену в квартиру друга, где они прожили три дня и сегодня собирались уехать в Н-ск, а оттуда с «поездом здоровья» в Лужбу, которую энцы не называли иначе, как сибирской Швейцарией.

— Горы, солнце, искрящийся снег — все это запомнится тебе на всю жизнь, — говорила жена. Она до замужества ездила на Алтай «в составе такого же поезда».

Внучек сладко потянулся и посмотрел на две сумки с теплыми вещами, поверх которых были привязаны новенькие ботинки для лыж, еще без дырочек на подошве. Ботинки были куплены специально для поездки, их можно будет приспособить к любому креплению.

Зазвонил телефон, Внучек снял трубку, надеясь услышать голос жены, но ошибся.

— Федор Степанович?

— Да, — сказал Внучек.

— Еле вас разыскал, — обрадовался шеф.