Валерий Барабашов - Золотая паутина Страница 62

— Хорошо, Витя, хорошо, — соглашалась Зоя. — Ищите. Только ты, пожалуйста, приходи домой обедать и Сереже накажи, чтобы в вечернее время сидел дома. А звонить теперь в дверь знаешь как надо? Два длинных звонка и один короткий, Я буду знать, что это кто-то из вас. Никто ведь не знает, о каких звонках мы договорились, правда?

— Ладно, давай так будем звонить, — уступал Виктор Иванович жене — осунувшейся, похудевшей, с возбужденным блеском в глазах.

— Витя, и еще договорись, пожалуйста, в домоуправлении, чтобы нам на входную дверь, в подъезде, блок-прибор поставили. Видел, да? Только жильцы нашего подъезда и будут знать код, и никто посторонний не войдет.

Виктор Иванович пообещал ей и это, размышляя о том, что надо как-то потактичнее, без излишнего нажима, показать Зою врачам-психиатрам, полечить ее. Конечно, в санаторий она в ближайшее время не поедет, об этом и думать не стоит, а вот пригласить домой специалиста просто необходимо. Лучше, наверное, если придет кто-то из ее коллег — это будет естественно и, видимо, результативно.

О том, что у него происходит в семье, Виктор Иванович рассказал генералу. Иван Александрович пожелал встретиться с Русановой и в ближайший же вечер вместе с Виктором Ивановичем пришел к ним в дом, держа в одной руке букет красных гладиолусов, а в другой — пакет со спелыми, ароматно пахнущими грушами.

Зоя лежала на диване, читала какой-то журнал. Смутилась, увидев гостя, хотела подняться, морщась от боли, но Иван Александрович бурно запротестовал, замахал руками, и Русанова осталась лежать.

— Цветы и фрукты для поднятия жизненного тонуса, Зоя Николаевна! — бодро оказал генерал, я она благодарно улыбнулась, тут же послав мужа за вазон в соседнюю комнату.

Иван Александрович сел в кресло у дивана, стал вежливо и заинтересованно расспрашивать Зою о самочувствии, а она вдруг решительно прервала его:

— Я, конечно, поправлюсь, Иван Александрович. Но те женщины, что ехали со мной и погибли… — глаза Русановой наполнились слезами. — Как можно все это простить? И как можно жить в страхе, в отчаянии? Боишься выйти на улицу, боишься открыть дверь… Что же это делается, Иван Александрович?! У нас же не было такого! По телевизору без конца показывают преступников, в газетах пишут, по радио говорят… Даже вот в нашем, медицинском, журнале и то…

— Зоя Николаевна, дорогая, не нужно так драматизировать события, прошу вас! — мягко сказал генерал и коснулся руки Русановой. — Говорить о преступности стали больше, верно, и вас лично это теперь коснулось, и все же я прошу вас…

— Иван Александрович, что бы вы ни говорили, положение все равно тяжелое, тревожное. Жить стало неуютно, страшно. И это вы знаете лучше меня. И почему-то преступность коснулась прежде всего нас, женщин, — убийства, изнасилования, грабежи… Теперь и взрывать в поездах стали. Мне страшно, Иван Александрович! У меня все время перед глазами развороченное купе, трупы этих несчастных, стоны и крики раненых. А я, врач, ничем не могу им помочь, потому что сама… сама… — она всхлипнула.

— Зоя, милая, успокойся!

Виктор Иванович, вернувшийся в комнату с вазой, наполненной водой, подал жене успокоительные капли — они стояли у нее на тумбочке, перед диваном. Зоя выпила, откинулась на подушку, полежала минуту-другую молча. Бледное лицо ее зарозовело, изменилось выражение глаз — на встревожившихся мужнин смотрела теперь несколько успокоившаяся, но по-прежнему больная женщина.

— Вы меня извините, Иван Александрович, — негромко оказала Русанова. — Не сдержалась, не смогла себя сдержать.

— И вы меня извините, Зоя Николаевна, — генерал развел руками, добродушно, ласково улыбался. — Но если можно и если вас это не выведет снова из душевного равновесия…

— Говорите, говорите, — согласно кивнула она. — Мне лучше.

— Если можно, вспомните в подробностях ваш отъезд, людей, которые, так или иначе, почему-то привлекли ваше внимание. Понимаете, Зоя Николаевна, тут может быть несколько версий; вероятно, Виктор Иванович с вами говорил на эту тему. Взрывчатку могли подложить и задолго до отхода поезда, скажем, в вагонном депо. Могли принести в момент посадки…

— Да, я уже Виктору рассказывала, — Зоя посмотрела на мужа, который сел на диван, у нее в ногах. — Когда Витя ушел, я обратила внимание на одного молодого человека. Он как-то спешил… нервничал, что ли? Вошел в соседнее купе, побыл недолго, может с полминуты всего, и вышел. Я еще подумала: что это он так торопится? До отправления поезда еще было время.

— А что у него были за вещи?

— Н-не знаю, не запомнила. Но что-то очень легкое — портфель, «дипломат», может сумка какая. Он быстро прошел мимо меня, а вещи были у него сзади, он их вот так держал, — и Зоя показала, как именно.

— А в чем был одет? Как выглядел?

— Кепка на голове, это точно. Такая, знаете, блатная: маленькая, с коротким козыречком. Впрочем, такие сейчас многие носят. Парень молодой, моложе нашего Сергея года на три-четыре. Лет восемнадцать, не больше. Одет во все темное — рубашка, брюки. И кроссовки какие-то синие, может это и кеды были, я, честно говоря, не приглядывалась. Но главное, чем он обратил на себя внимание, — спешил… Больше я ничего не помню, Иван Александрович. Знала бы… Но, может быть, этот парень никакого отношения к взрыву и не имеет, а?

— Может, и не имеет, — согласился генерал. — Мы с Виктором Ивановичем это проверим. Но подозрения на этого молодого человека, которого вы, Зоя Николаевна, видели, имеются: в одном из мусорных! баков на вокзале найдена как раз такая кепочка, о которой вы нам рассказали.

— Да?! — Зоя приподнялась на локтях. — Я бы, наверное, могла и парня узнать. Если вы, конечно, найдете его.

— Найдем, обязательно найдем!

Иван Александрович поднялся, попрощался с Русановой за руку, улыбнулся ей ободряюще.

— Поправляйтесь. Зоя Николаевна. Все будет хорошо.

— Спасибо.

— Ну, нам с Виктором Ивановичем пора — дела.

— Поняла, поняла. Ничего, скоро Сережа придет, он звонил. Витя, ты там дверь хорошенько закрой, я не буду вставать.

— Обязательно, не волнуйся,

Иван Александрович и Русанов спустились в лифте вниз, сели в поджидавшую их «Волгу», поехали в управление.

— На парня обратила внимание и проводница, Иван Александрович, стал рассказывать Русанов. — Я беседовал с ней. Проводница то же самое показала: кепочка, надвинутая на глаза, портфель в руках, торопливость.

— Да, да, — говорил генерал, слушая Русанова. — На вокзалах, у поездов, все обычно спешат, приметы поведения человека к особым не отнесешь. И все же, Версия о мести судье Букановой вполне жизненная: от преступников можно ждать чего угодно. Поднимите в суде Промышленного района все дела за последние годы, проверьте тех, кто, скажем, в этом году вернулся из мест заключения. Поговорите с работниками суда, может, они что-то дельное нам подскажут. А о уголовным розыском…

— Я уже говорил с Соколовым, Иван Александрович. Они свою версию отрабатывают.

— Хорошо, — генерал не смог подавить вздоха, сидел грустный, рассеянно смотрел перед собой. — Вот ведь жизнь какой стороной к нам повернулась, Виктор Иванович. Собственным женам безопасность обеспечить не можем.

Доехали они быстро.

Уже у входа в управление, открывая тяжелую, массивную дверь, генерал сказал Русанову:

— Возьмите в свою группу еще несколько работников. Разбрасываться не годится. Коняхин с Кубасовым пусть по-прежнему занимаются «золотым делом», а взрывом — Попов и Гладышев. Преступников или преступника нужно найти как можно быстрее. А, скажем, версия о мести жене военнослужащего? Как, вы говорили, ее фамилия?

— Тафеева.

— Почему не мог отомстить офицеру Тафееву бывший его подчиненный?

— Мог, — согласился Русанов.

— Значит, и эту версию нужно проверить. Съездить в часть к Тафееву, поговорить с ним и сослуживцами… Ну, и уточнить данные других пассажиров, ехавших в том злополучном купе.

— Это мы сделаем, Иван Александрович.

Они вошли в вестибюль здания — просторный, ярко освещенный, — ответили на приветствие дежурного прапорщика, пошли к лифту. Генерал продолжал развивать свою мысль:

— Но самое гнусное в этой истории то, что человек, которые подложил взрывчатку… впрочем, какой это человек? Зверь!… Так вот, этот тип может ведь повторить акт вандализма. Ваша версия о мести конечно же убедительна, но он мог и просто так сунуть заряд взрывчатки под сиденье в купе. Потешиться, так сказать. Свести счеты с человечеством вообще, с обществом.

— Все может быть, Иван Александрович. Я об этом думаю теперь день и ночь.

— Ну, ночью все же надо спать, — скупо улыбнулся генерал. Они поднялись уже на третий этаж, стояли у двери приемной. — А иначе, какой из вас будет работник?

Оперуполномоченные Попов и Гладышев за короткое время установили прижизненные связи погибших (в больнице от ран умерла еще одна женщина), беседовали с ранеными и железнодорожниками, но это мало что дало. Военнослужащий Тафеев, к которому ехала жена, оказался майором, служил в штабе части, категорически отрицал даже саму мысль о мести. Он был подавлен случившимся, плакал, не стесняясь своих слез, говорил, глядя на стоявший на столе портрет миловидной женщины, что жили они с Любой душа в душу, вырастили сына, который пошел по его стопам и учится сейчас в военном училище…