Евгений Сухов - Корона жигана Страница 65

Бабка лежала на низеньком топчане, уткнувшись лицом в подушку, только вот чего же она ладошку-то под голову не подложила, как бывало прежде. Ладонь-то, она, как известно, помягче любой подушки будет.

Кроха взял небольшую вязаную подушку, чтобы подложить ее под голову старушке, как вдруг услышал сзади скрип половицы. Он застыл с подушкой в руках и вдруг с ужасом осознал, что его Лукерью связали, а рот ей заткнули каким-то тряпьем.

— Не тревожь ее, пусть отдохнет, — раздался за спиной слегка печальный голос. Это был Кирьян. — Стойкая старушка, не хочет говорить, где ты.

— Она не знала, где я, — глухо произнес Петя Кроха, тронув ладонью седой затылок, на котором были собраны в жидкий пучок волосы. Лукерья слабо шевельнулась.

— Мы это поняли… Извини, Кроха, мы с ней немножко грубовато обошлись. Ничего, оклемается…

Уркаган медленно развернулся. Вот они — предчувствия, оправдались сполна. Напротив, всего лишь в трех шагах, стоял Кирьян Курахин. На красивом лице печальная улыбка.

— Чего хотел? — глухо произнес Кроха и посмотрел на коптящую лампадку. Лик Богородицы выглядел как никогда скорбно.

— Это я у тебя хотел спросить, чего ты хотел. Ты меня искал, вот я и здесь. Только сразу хочу тебя предупредить, не нужно всех твоих фокусов с кистенем. Наслышан!.. В этом ты мастер. Искушать судьбу не стану. Вправлю тебе в грудь пару пуль, и дело с концом. У меня, знаешь ли, на жизнь собственные планы имеются.

— Теперь не ищу. — Петя Кроха безвольно опустился на грубый табурет, тонко скрипнувший. Жалостливо получилось.

— Зато ты мне понадобился. Ты, конечно, сука порядочная, и место тебе… как и бабке твоей, в земле, — чуть повел Кирьян пистолетом, — но я дам вам шанс упокоиться от старости. Да и не так уж много осталось.

— Чего тебе от меня надо?

— Самую малость, — на лице Кирьяна промелькнула какая-то странная улыбка, — я знаю, что ты дружен… Ну, скажем, с Хрящом… Ладно, ладно, не отпирайся. Что-то вас там связывает, очень серьезное. Да и в пивной тебя с ним видели. Маскарад у него был хорош, только ты ему скажи, что он меня не убедил. Так вот, организуй мне встречу с ним.

Уркаган задумался. — Что же ты молчишь? — спустя минуту угрожающе спросил Кирьян.

— Потолковать, значит, хочешь? — наконец произнес Петя Кроха. — Так о чем перетирать станешь?

— Это мое дело.

— Только ведь он спросит у меня, что за дела-то. Чем крыть?

Кирьян ненадолго замолчал.

— Скажешь так… о Дарье.

— А если он не придет?

Глаза Кирьяна зло сощурились:

— А ты убеди, «кружева поплети». Но прийти он должен, если ты, конечно, жизнью своей дорожишь, да и старушки твоей тоже. Она ведь пока у нас побудет. Для верности. А потом я тебе ее верну…

— Ты меня на характер-то не бери, я всяких видал. Да и жизнь мне уже не в радость. А Лукерью, верно, жалко… По старой дружбе советую, не цеплял бы девку, у Дарьи своя жизнь. Да и не по-воровски это…

— О чем ты?! Я за Дарью мазу держу.

Уркач, покосившись на старушку, глубоко вздохнул. Пламя лампадки колыхнулось, и пробежала по стенам тень.

— Я тебя понял. Попробую, — безрадостно произнес Петя Кроха — Только смотри, если Лукерью обидишь — я тебя везде найду…

— Эй, ребята! — крикнул Кирьян, повернувшись к двери. В проеме тут же показались две молчаливые громоздкие фигуры. — Забирайте старушку, — распорядился Кирьян, — отвезите ее куда договаривались. Да поосторожней с ней, — добавил он, заметив, как дернулось лицо Пети Крохи.

Громилы легко подняли старушку и вышли.

— Ладно, бывай… — сказал Кирьян, поигрывая наганом, минуту спустя. Он шагнул к двери, безбоязненно подставив Пете спину. — Передай этому самому Хрящу, что я встречусь с ним в кабаке «Маркиз», в Столешниковом…

Сообщи мне, через Сявку, когда…

Камеры временного содержания находились на Солянке в глухом огромном подвале. Еще недавно здесь проживала небольшая колония бродяг. Но несколько месяцев назад из глубин подвала повытаскивали мусор, длинный коридор перегородили металлическими решетками, к каждой из которых приставили по часовому. У входа в подвал приладили милицейскую будку и поставили при ней караул из четырех человек.

Камеры заработали на полную мощность, автомобили подъезжали сюда круглосуточно. И днем и ночью дребезжали и гремели металлические двери камер.

Выше размещалось милицейское общежитие, и многие сотрудники отправлялись на работу, даже не покидая здания. Да и в целом дом, набитый оперативниками, больше напоминал сильно укрепленную цитадель, чем жилое строение. Всякий уважающий себя блатной обходил его за три квартала. А если кто-нибудь из них и попадал сюда, то уж никак не по собственному желанию.

В камере было темно. Под самым потолком был выставлен один кирпич, и эта узкая прореха служила вентиляционным окном. Где-то в углу временами раздавалась возня — то шуровали мыши. Грызуны настолько успели привыкнуть к обитателю камеры, что, когда он засыпал, они доверительно попискивали у него над самым ухом. Несколько раз Хват просыпался от омерзения, мыши, набравшись смелости, устраивали игру в салочки на его груди.

Придавить бы парочку из них. Но нельзя! Гнить начнут, а потом дыши этим зловонием. Следует потерпеть. Неизвестно, сколько времени придется провести в этих катакомбах. Сарычев намекнул, что положение Хвата не безнадежное, а ему можно верить, он зря болтать не станет.

В дверях заскрежетал ключ, язычок звонко щелкнул, и дверь отворилась. В камеру вошел опер в грубой кожаной куртке, допрашивавший его накануне.

— Во большевики дают! Помнится мне, когда я сиживал при царе-батюшке, так меня господа из сыскного отделения не очень-то баловали своим присутствием. А тут такая честь! — проговорил Мишка Хват из своего угла. — Ведь ночь на дворе, господин сыскарь, ты что же, до завтра не мог потерпеть?

Высокий жилистый опер невесело улыбнулся и негромко ответил:

— Выходит, что не мог. Давай поговорим с тобой начистоту. — Он сделал несколько коротких шагов к Мишке, и, когда дистанция между ними сократилась, он резко выбросил руку. Раздался щелчок лезвия, и в следующую секунду холодная сталь, легко распоров брюшину, вошла в тело. — Это тебе привет от Кирьяна Курахина. — Опер увидел на лице Хвата гримасу — смесь ужаса и боли. — Ему не понравилось твое красноречие.

Мишка попытался что-то возразить, но вместо звуков из его горла полезли кровавые пузыри, вмиг перекрывшие дыхание. Карманник хотел дотянуться до убийцы, но силы уходили от него вместе с кровавой пеной. Сделав нетвердый шаг, потом другой, еще более нерешительный, он на мгновение застыл, а потом повалился вперед прямо на торчавший из живота нож.

— Вон то окно видишь? — спросил высокий парень с длинным вьющимся чубом, указав взглядом на крайнее окно на пятом этаже.

— И что? — отозвался другой. Росточка он был невысокого, но крепенький как лесной пенек. Похоже ему уже изрядно надоело топтаться на углу Бродникова переулка.

— Вот в ту квартиру он и должен прийти, — парень азартно тряхнул чубом, волосы неровной волной прикрыли лоб.

— А ты откуда знаешь? — подивился пенек осведомленности своего приятеля. Он уже давно успел усвоить, что тот шустрый малый. И очень странно, что он до сих пор не пошел на повышение.

— Мне опер знакомый сказал, что Мишка Хват раскололся, указал эту малину. Они собираются контору «Красной зари» ограбить и договорились здесь встретиться вечером. Если кто сюда повернет, так сразу нужно брать. Вот так-то, Гриня.

— Понял, — решительно отозвался Гриня.

Это было едва ли не первое самостоятельное задание. И Гриня знал, что от того, как он с ним справится, будет зависеть и его дальнейшая судьба, а потому сразу вознамерился удивить сослуживцев героическими действиями.

Работа в угрозыске ему нравилась.

Вместе с пайком он заимел уважение односельчан, которые, несмотря на его небольшой рост, отныне смотрели на бывшего шалопая снизу вверх и говорили, понизив голос почти до шепота: «Гринька-то наш в люди выбился! Пистолет на боку таскает да кожаную куртку носит».

— Со двора еще четыре человека стоят, — пояснил чубатый, — там со второго этажа можно спуститься по трубе. Только чего ему ноги-то ломать, когда он может через крыльцо пройти.

— И то верно, — согласился крепыш, уважительно поглядывая на напарника.

Чубатый знал все. И для Грини оставалось большой загадкой, почему же начальство не двигает далее такого сметливого сотрудника.

— Глянь-ка. Кто-то идет! — негромко, скрывая волнение, указал он.

Из темноты, прямо на свет фонаря, шел молодой мужчина в длинной гимнастерке. Держался он очень свободно, слегка размахивал руками и вел себя так, словно ночь принадлежала ему. Остановившись на углу, он щелкнул зажигалкой и с каким-то особым шиком прикурил. Затянулся так, что стало завидно. И затопал прямиком к дому.