Федор Московцев - Темные изумрудные волны Страница 69

Он посмотрел на сумки.

— На сегодняшний день наша задача — представить генералу в нужном свете ночное происшествие. Мы подведем к одному знаменателю показания всех участников, в том числе твои показания — путаные и разноречивые, как откровения пророков конкурирующих сект. Установим следственным путём, что деньги эти — законные, вырученные честной торговлей, или взяты в кредит в нестеровском банке. И когда ты откроешь на эти средства супермаркет, никто тебя не спросит, на какие шиши он построен. Хочешь, дадим тебе справку, что в ходе спецоперации изъяли в пользу государства… скажем, половину денег. Покажешь эту справку Шапиро и Нестерову — чтоб не задавали ненужных вопросов. К тому же, законы эволюции таковы, что многие люди останавливаются в своём развитии, тормозят ход событий, становятся ненужными… Не сомневаюсь, что Шапиро и Нестеров не станут депутатами и мэрами… Боливар троих не увезёт…

Он посмотрел на Моничева, лицо которого стало понемногу проясняться.

— … Буду откровенен: крепко ты обидел меня своим недоверием. Человека моего к себе не устроил, набрал охранников, никчемных пиндосов. И вот результат. Опозорились твои церберы, зря ели твой хлеб. Ещё один просчет — скрыл ты от меня другой свой кооператив — «Три-Эн». Как отдуваться за него будем — страшно представить… Мытарь ты, изверг настоящий!

Иосиф Григорьевич тяжело вздохнул.

— … Но зла на тебя я не держу. Так уж устроен. Человек я лёгкий, отходчивый. Допускаю, что у тебя свои сложности на производстве. Поэтому я не буду ополовинивать твои запасы. Но одну из трех сумок заберу.

И он вперил свой суровый взгляд в лицо Николая Моничева, который предельным усилием воли старался сдержать истошный вопль.

В кабинет заглянул Алфёров — вот уже в третий раз. Уваров ткнул пальцем в циферблат своих командирских часов и нервно махнул рукой. Алфёров бесшумно скрылся.

Давиденко сложил ладони домиком:

— Главное мы вырешили. Теперь, Николай, давай другой вопрос закроем. Твой друг Ансимов, что с ним делать? Все твои пиндосы говорят, что он — главный злодей, а ты один идешь против течения. Трагическое получается противоречие. Что с этим делать? Лейтенант Алфёров, который сегодня станет капитаном, должен грамотно составить документы. Чтобы не выглядеть в глазах руководства путаным козлом. Вот ты нам скажи: что должен написать лейтенант Алфёров?

— Но… Иосиф Григорьевич, я должен подумать…

— Мужчина, определяйтесь!

— Ансимов… это не человек, он зверь. Чужая жизнь для него — пустяк. Страшнее я не видел никого.

— Ничего не понимаю. Мы задействовали все службы, чтобы его закрыть, все люди в курсе…

Уваров поддакнул: действительно, это ни для кого не секрет.

— …Тут появляется возможность сделать это очень быстро, по горячим следам. Есть состав преступления. Ансимов сам постарался, загнал себя в угол. Одно твоё заявление — и система заработала. Чего тут думать?!

Моничев тоскливо молчал — так, будто печаль его не умещалась в двух мирах. В эту минуту молчания оба полковника — и Давиденко, и Уваров, несколько раз посмотрели каждый на свои часы, и несколько раз на сумки с деньгами, одна из которых скоро должна была стать их общей. Почти вся.

Иосифу Григорьевичу был неприятен Николай, чьи сомнения были знаком бессилия, грязной раздвоенности, усталости, неверия. Нет, никакой он не боец. Не может он занять определённую — хотя бы какую-нибудь — сторону.

Выдержав строгую паузу, Иосиф Григорьевич произнёс увесисто:

— Клянусь прахом зажаренного барана, я сделал всё, что мог. И даже больше. Считаю, что по Ансимову всё вырешено. Он невиновен. Те четверо «офисных» пиндосов — это они организовали налёт, и они же понесут за это наказание.

И начальник ОБЭП поднялся, показывая, что разговор окончен.

Глава 32

Улыбаясь, Катя шла среди гибких кустов ракитника. Крутой спуск за террасой усеян был серебристыми звёздами толокнянки, а на склонах холмов лавр устремлял ввысь своё благоухающее пламя.

Длинное светлое, в тонкую полоску платье на ней, было строгое, и одновременно кокетливое. Как раз для сегодняшнего дня. Это был её день рождения, и в этот день состоялось давно запланированное посещение Гелатского монастыря, сокровищницы древней Картли.

Эту поездку организовала Тинатин. Приехав накануне, она расположила к себе Катю изысканными подарками, букетом белых лилий, весёлым, праздничным настроением.

— Я не могу сейчас принять подарки, — сказала Катя. — Ведь день рождения мой — завтра, к тому же… наш скромный приём не будет соответствовать таким подаркам.

— Тогда мы поедем к нам, — отвечала Тинатин, — и я устрою нескромный праздник, соответствующий твоей нескромной красоте!

И Катя не устояла, несмотря на то, что зареклась ездить к Бараташвили.

Собравшись в пять минут, они отправились в гостеприимный дом Анзора и Тинатин. А ранним утром выехали в Кутаиси.

Снежные хребты Кавказа, льды заоблачной зимы, выстроившись сверкающими пирамидами, сияли в прозрачном небе. Величаво безмолвствовала Мкинваримта, вершины Ахалцихских гор подёрнулись сероватым прозрачным туманом. Между горами в серебристом тумане лежали долины, словно разостланные пестрые ковры.

Переливаясь яркими красками, нарядный день плыл неслышной волной над Гелати. Словно застыли в густом синем мареве купола. Деревья замерли, точно окаменели в своём красочном уборе.

Здесь царила суровая тишина. И даже ветер старался пройти стороной.

Железные ворота, когда-то закрывавшие крепость Дербентского ущелья — стража Каспия, прикрыли могильную плиту, под которой вечным сном спал царь Давид Строитель. Полуистертая арабская надпись возвещала, что «врата эти сделаны, во славу бога благого и милостивого, эмиром Шавиром из династии Бень-Шедадов, в 1063 году». Эти знаменитые ворота с персидскими арабесками на ажурном орнаменте для многих грузинских царей и полководцев олицетворяли собой великий девиз Давида Строителя: «Картли — от Никопсы до Дербента!»

Под молчаливым небом желтовато-белые храмы четко выступали на фоне зелёных гор.

В центре архитектурного ансамбля возвышался Храм Рождества Пресвятой Богородицы, с четырьмя фасадами, украшенными высокой декоративной аркатурой, шестью приделами и арками, перекинутыми между окаймляющими двор низкими зданиями. Барабан купола, возвышающегося над фасадами, прорезан шестнадцатью крупными окнами. Аркатура купола, обходя все шестнадцать окон, облегчает его массивную форму.

Вечностью, только вечностьюИзмеряются наши сердца,Бесконечностью и человечностью,Что таятся в наших глазах.Быстротою мысли стремительной,Что несет доброту и свет,Простотой, чистотою пленительной,Что рождает улыбки и смех.Так пускай же любая ВселеннаяНе вместит в себя вашей души,И она будет вечно нетленная,Ваше сердце пусть вечно стучит.

Прочитав стихотворение, Катя взяла Андрея за руку. Ласковая теплота её ладони взволновала его. Приблизившись к нему, она тихим шепотом поведала, что чудесная задумчивость этого места овевает воспоминание об утренних ласках, смягчая его жгучесть.

Тинатин, шедшая впереди, обернулась:

— О чем вы, молодые, шепчетесь?

— Утро… Час рассвета, заря веры и любви. В этот час наш разум веще-прозорлив. Утром рождаются самые лучшие стихи. Стихотворение, которое я прочла, было навеяно золотом утренней зари.

Тинатин поддержала разговор. Она всегда думала, что образы, возникающие во сне, относятся не к тому, что более всего волнует нас, а напротив — к мыслям, отвергнутым в течение дня. А утренние сны… при пробуждении они нередко оставляют резкое, порой мучительное чувство и при этом вовсе не чужды плоти.

Улыбнувшись, Катя посмотрела на Андрея.

— Ну и…

Замедлив шаг, Тинатин поравнялась с ними.

— Я чувствую себя вполне счастливой, но иногда, особенно когда муж уезжает…

Она поправила застёжку на своей полной груди.

— В нашем уединении свои прелести. Но не хватает общения. Поначалу подруги навещали меня. А потом… Миранда, фазанка, упорхнула в Москву. Нино, кукушка, детей пристроила свекрови, сама вместе с мужем делами занимается.

Они подошли к приделу, открывавшему своею тёмной аркой вход в святую обитель. Примыкая к восточному приделу главного храма, возносила свой купольный крест Никольская церковь, с западной стороны, в том месте, где по преданию святому царю Давиду Строителю явился великомученик Георгий, высился храм святого Георгия Победоносца.

Катя остановилась. Она устремила влюблённый взгляд своих счастливых глаз на Андрея. Счастье переполняло её в этот августовский день, её двадцать третий день рождения. Её глубокий голос задрожал, поплыл в прозрачной тишине.