Алла Полянская - Прогулки по чужим ночам Страница 7

Сумку я несу сама, она нетяжелая.

Меня переодевают. Кастелянша, толстая седая женщина, выдала мне стандартный набор: вылинявшее розовое платьице, шерстяная синяя кофточка, школьная форма, белье. Как всегда.

— Тощая какая... Голодная, что ли?

— Нет.

— Как тебя зовут-то?

— Элиза.

— Вон как — Элиза! Красиво, ничего не скажешь. А меня зовут Варвара Ефимовна. Идем, покажу, где твоя спальня. Да смотри, будут обижать — не давайся. Вот, на тебе конфетку, ешь. До обеда-то еще долго. Откуда тебя привезли?

— Из Тулы.

— Идем. Ишь, серьги-то у тебя какие! Батюшки, золотые никак? Береги их да смотри, чтоб не отняли.

Длинный коридор, высокая белая дверь, много дверей. За ними — спальни. Вот в этой буду теперь спать я. Двенадцать кроватей, около каждой тумбочка для вещей.

— Ваши все еще в школе, так что давай, располагайся. — Ефимовна садится на соседнюю кровать. — Господи, какая ж ты тощая! Вас там, в Туле, голодом морили, что ли?

— Нет.

— А это твой медведь?

— Ага.

— И как его зовут?

— Медвежонок.

— Ишь ты... И куколка у тебя новая, и банты какие, а зеркальце-то! Не позволяй отнимать, смотри. Ну, я пойду, а ты привыкай. Да если обижать станут, мне скажи.

Я не знаю, что говорить. Никто никогда не интересовался мной. Хотя... вот, книжку мне учительница подарила — в той школе, куда я ходила. И банты тоже. Она была добра ко мне, не знаю почему. Уши мне проколола, вставила маленькие колечки-серёжки. И этот человек, что привез меня сюда, — он кормил меня вкусными вещами, купил новые серьги, зеркальце и пупсика с одежками, сумку и пенал для школы. Чужой человек, они все чужие. Только эти двое были со мной добры, а больше никто, но это неважно, потому что у меня все равно нет главного — родителей. Я уже достаточно взрослая, чтобы понять — у меня никого нет, и я не называю мамами женщин, которых встречаю. Только иногда, на Новый год, загадываю желание, чтобы наконец нашлась та, настоящая мама, но пока...

— Ну, сиди тут, никуда не уходи. Скоро воспитательница придет.

— Ладно.

Ефимовна уходит, а я остаюсь. Комната такая же, как и в других интернатах, и запах точно такой же.

— Ты новенькая?

Мальчишка рыжий, раскрасневшийся, в коричневых штанах и пиджачке. Почему-то похож на воробья.

— Ну, чего молчишь? Ты новенькая? — переспрашивает он.

-Да.

— А как тебя зовут?

— Элиза.

— У нас тут никого так не зовут.

Я это знаю и без тебя. Такого имени ни у кого нет.

— А меня зовут Вадик. Идем с нами?

— Куда?

— Просто так, гулять. Все в школе сейчас, а я сбежал, ну ее, эту школу. Так что, идем?

— Не сегодня. Может, завтра.

— Хочешь, карандаш подарю?

— Давай, если не жалко.

— На. Тут у вас есть Танька Петрова, будет тебя бить — мне скажешь, я ей так дам, что мало не покажется.

— А почему она будет меня бить?

— Она всех бьет. Эй, Стас, смотри — новенькая!

В комнату заглядывает еще один мальчишка —маленький, черноглазый, его глаза лукаво смотрят на меня.

— Я слышал, ты — Элиза. У нас на речке есть местечко, мы туда ходим хлеб на костре жарить. Возьмем ее, Рыжий?

— А то... И Кук придет. Ты еще Кука не знаешь! А если Танька будет тебя бить, скажи только, мы ей бошку отобьем сразу.

Я и сама умею давать сдачи. Я давно знаю, что надеяться надо только на себя, но это же нормально, по-другому не бывает. Так что с какой стати я буду жаловаться? Ябед не любят, да и кому есть дело до моих жалоб?

— Смотрите, новенькая!

Девочки вбегают в спальню одна за другой. В школьных формах, с портфелями в руках, с одинаковыми короткими стрижками, они кажутся похожими, но это только вначале. Они все разные, и среди них обязательно найдется та, которой я не понравлюсь. А может, и не одна. Мне немного страшно, но я знаю: ничего нельзя изменить, так должно быть.

Девочки быстро рассовывают вещи по тумбочкам, переодеваются. Я сижу на застланной кровати — в углу, за дверью. Хорошее место, странно, что никто его не занял раньше.

— А это что у тебя?

Высокая коренастая девочка исподлобья смотрит на меня маленькими темными глазами, недобрыми и колючими.

— Медвежонок.

— Дай сюда.

— Нет.

— А я сказала — дай!

Да мало ли что ты там сказала. Уже были те, кто так говорил, и где они сейчас? Размахнувшись, я бью ее кулаком в ухо, потом ногой в живот. Девочка судорожно всхлипывает и падает на пол. Я резко и сильно добавляю ей ногой в грудь. Так меня учил драться один мальчишка в интернате в Туле.

— Что здесь происходит?!

Появляется женщина, молодая и красивая, в вязаном синем платье. Серые глаза, красиво уложенные волосы, она мне даже нравится, наверное.

— Ты новенькая, а уже дерешься! Побила девочку...

— А что, было бы лучше, чтобы побили меня?

Женщина наклоняется над девочкой. Та лежит

на полу, не шевелится. Притворяется, наверное, не так уж много ей и досталось.

— Что она тебе сделала? За что ты ее так избила?!

— Она хотела отнять у меня Медвежонка.

— Этого уродца?! Немедленно отдай!

— Нет.

— Может, ты и меня будешь бить?

-Да.

— Какая наглость! Немедленно отдай!

Я молча бью женщину ногой в колено, она испуганно смотрит на меня и кричит тонко и пронзительно. Девочки стоят вокруг, тихие и испуганные, но глаза их горят любопытством — что же будет дальше? Спектакль, ага.

Еще одна женщина хватает меня за руку, тащит к выходу по коридору, по ступенькам вниз. Мне страшно, но я прижимаю к себе Медвежонка, и пусть они как хотят, но я его никому не отдам.

— Вот посиди тут и подумай.

Злобно ухмыляясь, она толкает меня в какое-то помещение, поспешно вырывает из моих ушей сережки и закрывает дверь. Она захлопывается с оглушительным грохотом — обита металлом.

Я остаюсь одна в темноте, высоко под потолком зарешеченное окошко, голые стены, в углу ведро. Я сажусь на бетонный пол, прижимая к себе Медвежонка. Его глаза смотрят грустно и сочувствующе, я целую его пластмассовую мордочку. Мне холодно, болят мочки ушей, из которых грубо выдернули мои новые сережки, и хочется есть. Почему-то вспомнился рыжий мальчишка, похожий на воробья, и тот, второй...

— Лизка, ты тут?

В окне появляется знакомое загорелое лицо. Легок на помине.

— Ага.

— Есть хочешь?

— Хочу.

— Подойди, встань под окном, я тебе бутерброд передам.

— Как?

— А тут стекла нет.

Я подхожу к стене, из окна спускается бечевка, к которой привязан проволочный крюк, а на крюке — большой бутерброд с маслом и колбасой.

— Сними с крючка и ешь на здоровье.

— Спасибо.

— Это Ефимовна сделала, Кук попросил — она и приготовила для тебя. Ты зачем воспитал ударила?

— Она хотела отнять у меня Медвежонка. И сережки мои забрали...

— Насидишься теперь! Там шум до небес. Ну как, вкусно?

— Ага.

— Побегу, пока никто не увидел. Я приду еще, не бойся.

— Мне холодно.

— Попрыгай немного, только на пол не садись, застынешь. Все, Стасик свистит — несет кого-то нелегкая.

Он уходит, а я вгрызаюсь в бутерброд. Ничего, теперь не пропаду. Но если будут заставлять извиняться, не стану нипочем. Воспитатели всегда говорили: «И проклятый же характер у этого ребенка! Молчит — хоть режь ее!» Резать меня не пробовали, но били — будь здоров.

Гремит, открываясь, дверь, в помещение заходит мужчина. Я уже знаю, почему надо бояться мужчин. Дети из интернатов рано узнают такие вещи, но этот совсем не страшный. У него темные внимательные глаза, высокий чистый лоб, белые усы и густые белые волосы, совсем белые, просто серебристые.

— Так, значит, это здесь держат преступников? — мужчина улыбается, потом берет меня за руку. — Ну что, летим на свободу, птичка небесная?

Я прижимаю Медвежонка к себе. Если в этом есть какой-то подвох, то я всегда начеку и не отдам ничего своего.

— Со мной пойдешь или тут останешься?

— А куда идти?

— Ко мне в гости. Так что решила?

— Ладно.

Он выводит меня наружу — как я понимаю, карцер находится в подвале. Вот почему там было так холодно, а теперь тепло, пахнет чем-то терпким и необычным. Мужчина ведет меня по ступенькам наверх, к высоким дверям — в комнату, посреди которой стоит большой письменный стол, у стен — книжные шкафы, полки заполнены папками и книгами. Перед столом — кресло.

— Садись, Элиза Климковская. Вот сюда, в это кресло.

Я влезаю прямо с ногами, мне здесь почему-то уютно и спокойно. Мужчина смотрит на меня теплым внимательным взглядом, и мне хочется плакать, но я не буду, ни за что.

— Вот, это, кажется, твое?

Он кладет передо мной мои сережки. Я молча вдеваю их в уши; хоть и больно, но это пройдет. Главное, что они опять у меня.

— Расскажи мне о Медвежонке.

Этого я не ожидала. Чего угодно, но не этого.