Ростислав Самбук - Миллион в сигаретной пачке Страница 7

В половине четвертого – Хаблак это точно зафиксировал – напротив дома номер тридцать семь остановился мужчина в поношенном зеленоватом костюме и сорочке с незастегнутым воротничком. Немного постоял, осмотрелся вокруг и, решительно перейдя улицу, поднялся на крыльцо домика Глушко. Постоял у двери, поковырялся в замке и вошел внутрь.

Хаблак, как было условлено с Романикой, направился по Черешневой к шашлычной. Еще издали увидел, что лейтенант тоже оставил свой пост и пошел ему навстречу. Они сошлись на углу, и Романика возбужденно сказал:

– Это вор-рецидивист Володька Осташевич по кличке Рогатый. Вышел из колонии год назад и, по нашим данным, «завязал».

– Угу… – только и успел неопределенно сказать Хаблак, как дверь домика открылась, и на крыльцо выскользнул Рогатый. Капитан засек время – Осташевич пробыл у Булавацкого минуты три, не больше.

Рогатый явно был чем-то напуган – нервно осматривался, поправлял незастегнутый воротничок сорочки, будто ему вдруг стало душно, и быстро прошел от крыльца к калитке. Взглянул на улицу и, держа руки в карманах, направился вдоль заборов к центру. Он прошел совсем близко от Хаблака и Романики, капитану даже удалось перехватить его взгляд – теперь у него не оставалось сомнений: Осташевич или натворил что-то в домике Глушко, или увидел там что-то необычное – глаза его бегали и плотно сжатые губы побелели.

Хаблак проводил взглядом сгорбленную фигуру Рогатого и приказал:

– Будем брать.

Романика подал знак шоферу «Москвича», стоявшего напротив шашлычной, они сели в машину и двинулись вслед за Рогатым. Когда машина затормозила возле Осташевича, тот сразу все понял: остановился и оглянулся, небось хотел удрать, но Романика уже положил ему руку на плечо.

– Не делай глупостей, – приказал он, – и садись в машину.

– Но я же… – забормотал тот, – он уже был мертвый…

Они посадили Осташевича на заднее сидение между собой, Хаблак спросил:

– Кто мертвый?

– Тот тип на Черешневой. Я только вошел, а он лежит. На полу за столом – глаза выпучены и не дышит. Но я не убивал…

– Ну и ну… – покачал головой Хаблак. – А зачем ты туда заходил?

– Я все скажу… Я честный вор, и на мокрое дело не пойду. Того типа пришили, ей-богу, эта падла и пришила, а меня послал, чтобы заподозрили.

– Тебя кто-то послал в тридцать седьмой дом? Кто и когда?

– Я и говорю – эта падла. Договорились – припугнуть… Только напугать… Мол, хочет заложить их малину… Так чтоб не рыпался, а то пришьют…

Хаблак внимательно посмотрел на Осташевича. Да, красавцем его не назовешь: приплюснутый нос, скуластое небритое лицо и мутные, должно быть, от постоянного пьянства, глаза. С таким лучше не встречаться в темном переулке.

Итак, его подослал к Булавацкому какой-то тип – чтобы напугать. А тот, войдя в домик на Черешневой, увидел там труп Булавацкого. Вероятно, Рогатый не убивал, слишком мало у него было времени. Хотя, чтобы убить, хватит нескольких секунд…

– Разворачивайтесь, – приказал он шоферу. – Назад на Черешневую, каждая секунда дорога.

Правда, дорога каждая секунда. Возможно, Булавацкий еще жив… Хаблак перегнулся на переднее сидение, схватил трубку радиотелефона, попросил немедленно сообщить прокурору об убийстве и выслать на Черешневую «скорую помощь» и оперативную группу. Лишь потом спросил:

– Так кто тебя послал пугать Булавацкого?

Тот успел уже немного прийти в себя. Прижал руки к сердцу, сказал как можно убедительнее:

– Ты мне верь, начальник. Я не убивал, а только пообещал этой сволочи.

– Кому? – оборвал его причитания Хаблак.

• – Ну… – заморгал глазами Рогатый. – Такой высокий, черный. Бутылку поставил и пятьдесят штук. Задаток… Уговорились за четыреста тысяч. Завтра в чайной должен остальное отдать. Я этого падлу впервые вижу…

– Где познакомились?

– Там, в шашлычной. Он бутылку поставил, я и подумал: вот человек.

– Как назвался? Фамилия?

– Толик… Толик и все…

– Когда познакомились?

– Позавчера.

Значит, этот черный Толик – местный или приехал в Херсон вместе с Булавацким, а может, на следующий день.

«Москвич» промчался мимо шашлычной и выскочил на Черешневую. Хаблак поручил Романике отвезти Рогатого в горотдел милиции, а сам поспешил в домик.

С крыльца дверь вела на веранду, грязноватую и заваленную разным хозяйственным барахлом. Хаблак перепрыгнул через мешок с картофелем и вбежал в комнату. Тут стояла вешалка с одеждой, трюмо с какими-то флакончиками. Дверь в комнату слева была открыта. Хаблак заглянул туда и остановился. На полу возле дивана навзничь лежал мужчина в пижамных брюках и майке – капитану показалось, что он лишь минуту назад сполз с дивана, очевидно, разговаривал по телефону, потому что рядом на полу лежала телефонная трубка, из нее звучали короткие сигналы.

Хаблак склонился над ним, взял за руку. Пульс не прощупывается, рука холодная, вероятно, умер больше часа назад.

Умер или убит?

Хаблак внимательно осмотрел тело. Внешних признаков убийства нет, и Рогатый, наверное, не лжет.

В прихожей послышались шаги: приехали следователь прокуратуры, оперативники и «скорая помощь». Врач – пожилой и усталый человек, – чуть ли не сразу определил причину смерти: инфаркт миокарда. Оперативники сфотографировали труп, и повезли на вскрытие, а Хаблак, наблюдая привычную в таких случаях суету, вспоминал свой разговор с Успенской. Все же нарушила данное слово, хотела сделать лучше, а вышло вот что…

Осторожно, чтобы не стереть отпечатков пальцев на телефонной трубке, обернул ее платочком и позвонил на телефонную станцию. Его предположение подтвердилось – два часа назад абонента 48-226 вызывали из поселка Сосновки Киевской области и разговор внезапно оборвался. Значит, у Бориса Свиридовича Булавацкого и правда было больное сердце, оно не выдержало, когда услышал, что милиция разыскивает его.

Вернулась с работы сестра Булавацкого. Смерть брата настолько поразила ее, что она стояла, сжав кулаки, и смотрела вокруг невидящими глазами. Хаблак, у которого было несколько вопросов к ней, оставил свое намерение и поехал в управление милиции.

Черный Толик…

Должны выйти на него через Рогатого и допросить Осташевича следовало немедленно, пока этот Толик не замел своих следов.

Конвоир привел Рогатого, тот привычно поискал глазами скамейку у дверей, не нашел и все еще стоял, переступая с ноги на ногу. Хаблак показал ему на стул возле стола, предложил сигарету. Осташевич покачал головой и вытащил мятую пачку «Примы».

– Пока свои есть, – не без гордости отказался он, и капитан понял, что Рогатый, обдумав ситуацию, пришел к выводу, что ничего особенного ему не угрожает. Но откуда он знает, что Булавацкий не убит и что на него не падет подозрение? Ведь сначала твердил все время «Я не убивал…»

Хаблак подумал, было, что ему выгодно, по крайней мере на первых порах, не убеждать Осташевича в противоположном, но сразу отбросил эту мысль. Он твердо придерживался правила: говорить обвиняемому или свидетелю на допросах правду, только правду – никаких недозволенных приемов, запугивания, грубого нажима, чтобы любой ценой вытянуть признание.

Но почему так быстро овладел собой Осташевич?

В конце концов, решил он, не так уж сложно сделать вывод, что Булавацкий не убит. Сам он определил это чуть не с первого взгляда, и Осташевич, имевший время на раздумья, вероятно, пришел к выводу, что Булавацкий умер сам. Рогатый не мог не сообразить, что за Булавацким следили. Ведь взяли Осташевича сразу, в полутора кварталах от тридцать седьмого дома. И после того, как он побывал внутри. Значит милиция не знала, что Булавацкий мертв. Кстати вы, уважаемый детектив, сами навели Осташевича на такую мысль: везли Рогатого в милицию и, только узнав от него же, что Булавацкий умер, приказали возвращаться на Черешневую…

Хаблак с любопытством посмотрел на Осташевича. Глаза, правда, еще мутные, вероятно, вчерашний или сегодняшний утренний хмель окончательно не выветрился, но какие-то признаки разума уже пробиваются. Предупредил строго:

– Окончательное обвинение, гражданин Осташевич, будет предъявлено вам в самое ближайшее время – после выяснения некоторых обстоятельств. А сейчас могу сообщить, что вы задержаны на основании… – он говорил все, что полагается в таких случаях, с удивлением наблюдая, как какая-то глуповато-блаженная улыбка растягивает лицо Рогатого. Закончив, услышал в ответ:

– Вот это врезал, начальник, статья такая-то Уголовного кодекса… Слова-то какие, аж за душу берут!.. Давно не слыхал и соскучился…

– По кодексу? – не удержался от иронии Хаблак.

– По дружескому разговору со следователем. Где еще увидишь интеллигентное обхождение?

«А он нахал». – Отметил Хаблак и решительно оборвал Осташевича:

– Зачем вы вошли в тридцать седьмой дом на Черешневой?