Станислав Родионов - Быть может Страница 7

И он пошёл.

Ему хватало своего открытия, которое он сделал тогда в кабинетике и которое старался забыть до вызова к следователю, — там скажет. Возможно, это болезненная подозрительность. Быть может… Чёрт возьми! не «быть может», а может быть, он не разбирается в почерках. Видимо, не разбирался и в друзьях. Но следственные органы на то и существуют, чтобы проверять подозрения.

Глеб миновал булочную — зайдёт на обратном пути — и свернул за угол к овощному.

Он ходил этим путём не первый год, минуя светленький магазинчик, который проплывал перед глазами лишь ярким прямоугольником. Сейчас Глеб замедлил шаг, удивившись простору витрины: в нише-окне бежали сверху вниз стеклянные ступеньки, подсвеченные лампами дневного света, и на этих ступеньках-уступах стояли открытые и приоткрытые коробочки с духами. Духи. Целый магазин духов. Здесь могли быть и её любимые.

Глеб тряхнул пустой сумкой и вошёл.

Давно не бывал он в таком царстве стекла и коробочек. На два её праздника, день рождения и 8 Марта, обычно дарил вещицы, нужные в хозяйстве. Последний раз была лукорезка, синий пластмассовый цилиндр с поршнем, который кромсал головку с тихим кошачьим урчанием.

— Девушка, у вас есть духи?…

Глеб вдруг забыл их точное название.

— Какие?

— С таким неопределённым смыслом…

— У всех духов неопределённый смысл, — строго ответила молоденькая продавщица, тускло рассматривая покупателя.

— Вернее, они звучат многообещающе. Что-то вроде «Возможно встретимся».

— «Восторг»?

— Нет, там какой-то намёк… Типа «Авось что-нибудь выйдет».

Сонная истома отпустила продавщицу. Её глаза загорелись любопытством, которое вспыхивает от всего нестандартного.

— «Элегия»? — перевела она «Авось что-нибудь выйдет» на поэтический язык.

— Нет, вроде «Давай попытаемся», — пробубнил он, чувствуя набегающую на щёки краску. И не уйти, потому что покупатели уже обратили на него внимание, прислушиваясь к диалогу.

— «Поздравляем маму»? — предположила продавщица.

— Да нет, — глухо ответил Глеб и брякнул невесть откуда всплывшее выражение: — Духи… «Со свиданьицем»…

Продавщица засмеялась. Кто-то хихикнул сбоку. Глеба сразу осенило:

— Вспомнил! «Вроде бы».

— Таких тоже нет.

— «Ну, погоди», — подсказал тот, который хихикнул сбоку.

— «Быть может», — произнёс сзади мужской голос приятным баритоном.

— Ах, «Быть может», — обрадовалась продавщица. — Польские духи, давно уже не поступали.

Глеб обернулся. За спиной стоял широкоплечий мужчина лет тридцати, крепко сдавив губами незажженную сигарету. Их взгляды встретились. Глеб увидел, что тот как-то про себя улыбнулся, даже не губами, а дрогнувшей сигаретой, повернулся и вышел из магазина.

Этот тип знает духи «Быть может». Следил за ним. Недалеко от их дома. Глаза, ухмылка и какая-то наглость в дрогнувшей сигарете…

Глеб выскочил на улицу. Широкоплечий спокойно уходил, поблёскивая лысеющей головой в осеннем солнце. Из-за уха сизой лентой выпархивал дымок. Сейчас можно сделать вид, что развязался шнурок — так поступают детективы. Или взять такси и медленно следовать за ним…

На перекрёстке мужчина остановился. Глеб догнал его и неожиданно для себя спросил:

— Закурить не найдётся?

— Вы, кажется, меня преследуете? — улыбнулся широкоплечий совсем не нагло.

— Откуда знаете духи «Быть может»? — прямо спросил Глеб.

— Любимые духи жены. А что?

— Вы женаты?

— А вы правда меня преследуете? — повторил мужчина.

— Я иду за овощами, — ответил Глеб и пошёл в свою сторону, окончательно решив, что он медленно, но верно глупеет.

«Сейчас я признаюсь в том, в чём никому не признавался. За окном осень, какая-то свербящая погода. То льёт, то моросит. Час ночи. Темень такая, что кажется — и солнце больше никогда не взойдёт. Угомонились соседи. Потухнув окнами, потемнел дом напротив. Почти тишина, лишь порыв ветра изредка бросает в стекло пригоршни крупных капель. Тёплая лампа высвечивает на столе аккуратный круг, в котором лежат мои руки…

И что же я, по-вашему, делаю? Не догадаетесь. Я пишу стихи. Да-да: я, мужчина тридцати лет, пишу стихи. Разные. Иногда вот такие:

Котёнок бегом припустил к колбасе —

Её уронила девчонка.

И бантик от радости дрогнул в косе,

И хвостик дрожал у котёнка.

Конечно, мне хочется писать стихи о Вас, но я этого никогда не сделаю. Удивлены? Всё просто — хорошие стихи у меня не получаются, а осквернять Ваше имя рифмоплётством и сюсюканьем не могу. Поэтому пишу о любви — абстрактной, вообще:

Ах, сколько врагов у любви…

Хоть криком на помощь зови.

Глупость, мещанство, наветы

И пережаренные котлеты.

Вдруг новый, ещё один ворог…

С научным названьем — сексолог.

Он даст вам интимный совет:

Подходишь любимой иль нет.

Ах, пылкий Ромео, вставай!

В сексолога шпагу вонзай!

А когда на меня наваливается то одиночество, о котором я писал, наваливается, как ночь на город, тогда пишу такие:

Любят поплакать дети — легко и завидно.

Женщины плачут частенько, если обидно.

Изредка всхлипнут мужчины — им несолидно.

Я только плачу всегда, но это не видно…

И всё-таки я напишу, когда-нибудь да напишу стихи о Вас и для вас. Всё дело, в первой строке. Найду её — и стих пойдёт, но она, эта первая строка, должна быть простой и гениальной, что-то вроде «Я встретил вас…»».

Глеб Семёнович Кутов должен был прийти через полчаса. Кто он теперь? Разъярённый гражданин? Обиженный человек? Или успокоившийся мужчина?

Как правило, к допросам Рябинин готовился. Но предстоял не допрос — предстояла беседа. И всё-таки подготовка нужна, потому что беседа следователя отличается от допроса, видимо, только отсутствием протокола.

Рябинин чуть было не встал и не пошёл за письмами к сейфу, забыв, что хранит их в столе, — не было уголовного дела, а сейф для уголовных дел и для вещественных доказательств. Упругая пачка с готовностью рассыпалась. Он вытащил листок из первого конверта и отыскал чуть заметную карандашную пометку, которые сделал почти в каждом письме. «А по вечерам мы будем пить чай…». Мир состоит из антиподов. Плюсы и минусы. Какой же антипод у чая? Кофе. Не какао же.

Он взял чистую бумагу и провёл авторучкой вертикальную кривоватую линию, разделив лист надвое. Слева наверху вывел «муж». Допустим, плюс. Справа — «тот». Минус. Впрочем, он не был уверен, что правильно расставил знаки; возможно, их стоило бы поменять, да как-то не поднималась рука минусовать законного мужа. Теперь эти пустые полосы должны превратиться в столбики.

Рябинин вписал первую пару: кофе-чай. Этих пар оказалось больше, чем он предполагал. И всё появлялись новые, неожиданные сочетания, которые уже добежали до середины листа. К некоторым словам вторые никак не подбирались, потому что у них не было и, видимо, не могло быть слов-антиподов. Например, цветы. Ничего, кроме колючей проволоки, Рябинину в голову не приходило. Или подарок. Наоборот будет — кража?

В дверь постучали. Рябинин сгрёб письма в ящик стола…

Глеб Семёнович Кутов, высокий, широкоплечий, с круглым лицом и очень круглыми карими глазами, сел на стул и поправил широкий галстук. Разъярённым он не казался. Даже слишком спокоен. Нет, не слишком — второй раз бесцельно поправил галстук, который и так лежал на груди плотно, словно металлическая пластина.

— У меня есть сообщение, — сказал Кутов тоном, который Рябинину показался своеобразным: так говорили докладчики.

— Какое?

— Дело в том, что у меня есть веское подозрение…

— Подождите, — перебил Рябинин. — А у меня есть предложение. Я хочу кое-что угадать.

— Вы его поймали?

— Нет.

— А что же хотите угадывать? — спросил Кутов своим митинговым голосом, и Рябинину расхотелось угадывать, потому что угадывание — игра, которая требует настроения.

— Например, могу угадать, что любите кофе, а не чай.

— Вы — следователь Рябинин? — помолчав, усомнился Кутов, рассматривая его такими круглыми глазами, что Рябинину захотелось, чтобы они стали треугольниками; на таком циркульно-упитанном лице глаза должны быть только угловатыми.

— Да, я следователь Рябинин.

Кутов помолчал и ответил на угадывание:

— О кофе вам могла сказать Вера.

— Нет, ничего не говорила. Угадаю ещё: вы не любите мороженое.