Константин Кирицэ - «Белая чайка» или «Красный скорпион» Страница 7

Но меня интересовал заливчик. Теплая бухта, где пребывали семь шапочек и моя надежда, вернее, две. Оранжевая шапочка — фея. Белая— королева. Голубая — дон Петрини. Черная — Пауль Соран. Красная — Дан Ионеску. Зеленая — Эмиль Санду. Полосатая — Раду Стоян. Словно все заранее договорились носить разные шапочки, меня могли бы спутать лишь с Паулем Сораном, его шапочка тоже была черной.

Семь шапочек сначала образовали круг, затем одна из них, разумеется оранжевая, переместилась в центр круга, а другая шапочка, белая, потихоньку стала отдаляться. Поначалу движения казались мне синхронными, затем их слаженность нарушилась. Вскоре окружность вокруг оранжевой шапочки стала сужаться, и вся фигура превратилась в цветок с пятью лепестками. Белая точка удалялась, пока я не потерял ее из виду. Лишь позже я ее обнаружил, но так далеко в море, что мне сделалось не по себе. Думаю, другой глаз не смог бы различить белую шапочку, но я феномен по части зрения, как считают многие окулисты. Меня увлекла загадка двух главных шапочек, а лихорадочное воображение подсказывало начало драмы.

Королева, конечно, непреднамеренно выдворенная из круга, расценила это как тягчайшее оскорбление и гордо ушла в изгнание. Я представил ее — самодовольную, надменную, волевую, властную, и такая реакция показалась мне естественной. Ирония судьбы… Рядом с любой другой женщиной учительница музыки оставалась бы неоспоримой королевой, владычицей моря и суши. Единственной, кто мог потеснить ее на престоле, была златокудрая фея. И вот случай свел их вместе…

А что же голубая шапочка в открытом море?.. Смелый заплыв! Она уже еле виднелась, капля неба в чернильной сини. Рядом с ней белая точка. Или мне просто показалось, что в открытом море встретились две отважные шапочки?

Поскольку ласки солнца стали слишком пылкими, я стал искать укрытие и нашел его под густым кустом. Подул приятный ветерок, и, если бы не покалеченная нога, я бы мог считать себя баловнем природы. Но черти, которые вертелись в ноге, нашли новые орудия пытки — буравчики и сверла. В жизни я много занимался спортом, не раз получал вывихи, но ни один из них не был таким противным… и, главное, ни один не случался в такой неподходящий момент.

Цветок с оранжевой сердцевиной переместился на сушу, продолжая свои игры. Правда, фея подала мне рукой знак сочувствия, мимолетный, короткий знак, после чего сразу же закричала: «папа!» — и, когда седовласая голова адвоката Паскала поднялась над песком, очаровательно невинным тоном попросила: «Ты мне позволишь подурачиться еще чуть-чуть?» Адвокат хотел было возразить, но она замахала руками, и белоснежная голова кивнула в знак согласия. Единственный, кто меня проведал, был дон Петрини. Казалось, он был несказанно счастлив. Потрепал меня по макушке, пытаясь вдохнуть в меня мужество, поохал, как заботливый отец… и, докурив сигарету, присоединился к остальным. Это разозлило меня больше всего. Ему-то куда соваться с его прыгающим брюшком, лысиной, похожей на лакированную свеклу, с покатыми плечами и обвислой грудью, такому нелепому в компании этих почти совершенных молодых людей?..

Будь я среди них, я бы убрал «почти» без ложной скромности. Я неплохо сложен, нос не слишком тонок или велик, уши не обвислые, линия рта, по мнению девушек, хорошо очерчена; квадратный мужественный подбородок, а силы и гибкости не занимать. Если бы не этот проклятый случай! Невыносимо свыкнуться с ролью зрителя. Почему именно я?!

Я продолжал свои наблюдения… Фея!.. Как же ее зовут?.. Елена! Другое имя ей и не подходит. В этом совершенстве из бронзы и золота есть какая-то загадка, не могу уловить какая…

В окружении Елены был еще один лишний, помимо дона Петрини, самоуверенный адвокатишка с вытянутой физиономией, Эмиль Санду.

Я долго наблюдал за ними, ничего другого мне и не оставалось. Детские забавы с мячом, с обручем, с костюмом Дана для подводной охоты, кувырканье, прыжки, салочки — все это я вынес стоически. Но стоицизм иссяк, когда веселая компания придумала новую игру, если это можно так назвать, — прыжки в воду. А я, признаться, обожаю это дело. После нескольких дурацких прыжков кто-то предложил сделать трамплин. Можно было и сразу догадаться. Парни стали в пирамиду. Дан и Пауль — в основание. Сверху мостиком выгнулся Раду. Фея первой вскарабкалась на них и рыбкой прыгнула в воду. Вторым прыгал адвокатишка. Плюхнулся плашмя. Дон Петрини побоялся стать шутом и предпочел роль опоры, несомненно, в надежде, что рыбка воспользуется его коленками и брюшком, чтобы взобраться на мостик. Несколько раз так и случилось. Прыгнули все по очереди. Первое место со всеобщего согласия завоевала Фея. Остальные места распределились следующим образом: Дан, Пауль, Раду, несколько незанятых мест и в самом конце — Эмиль. Если только адвокатик не стремился специально устроить спектакль комического прыжка, то выглядел законченным кретином. Он не шлепался на пузо только тогда, когда ему удавалось упасть на спину или на бок. Живот у него, наверное, бронированный. Даже лягушка лопнула бы после стольких падений. Но, в конце концов, это его дело.

В самый разгар спектакля из воды вышла учительница. Присела возле меня в тени, предварительно спросив, не причинит ли мне беспокойства. Было бы несправедливо не признать, что она необыкновенная женщина. Совсем не потому, что у меня возникла мысль найти замену фее. Тело ее казалось мраморным, крепким, плотным, почти рубенсовским, в отличие от феи, будто сошедшей с романтических полотен Фрагонара. Я забыл о чертях, гнездившихся в моей ноге, и о диковинных штучках, которые они то и дело пускали в ход. Несколько раз я ловил взгляды королевы и находил в них ответ…

Какие у нее глаза! Глубокие, загадочные, волнующие. Когда она смотрела на меня, я изо всех сил упирался пяткой в песок, чтобы облегчить боль. Своей непринужденной улыбкой она словно хотела устранить между нами какую-то преграду. Ценой нескольких кошмарных телодвижений мне удалось наконец найти положение, чтобы мои почти непревзойденные бицепсы выглядели особенно эффектно. Я не намерен был валять дурака и хотел показать, что вовсе не такой уж никчемный тип.

— Потешное зрелище! — сказала она, с удивлением разглядывая группу у воды.

— Немного ребяческое, но забавное, — поддакнул я, полный надежды, что в один прекрасный миг мой вывих пройдет.

Она недоверчиво посмотрела мне в глаза, что заставило меня сменить тему разговора. Наугад я спросил, бывала ли она раньше в Теплой бухте. Вопрос был воспринят серьезно (а может быть, она притворялась), и в ответ мне было сообщено, что вот уже десять лет как она каждый август приезжает сюда, что место, где разыгрался на воде спектакль, называется Большой омут, место опасное, и, хотя за ним наблюдают спасатели, там без конца происходят страшные вещи, а от Большого омута полумесяцем тянется песчаная коса к другому опасному месту. Злому омуту, где в прошлом году утонула студентка.

Уже убедившись в ее качествах пловчихи, я, как болван, выразил вслух удивление, что она избрала для отдыха именно это место.

— Это самое лучшее место на всем побережье, — просто объяснила Сильвия Костин. — Вода здесь всегда теплая. Эта бухта — настоящий дар моря.

Она объяснила также, что песчаная коса, как щит, отбрасывает холодное течение к обоим омутам. Поэтому в шторм даже опытным пловцам здесь грозит опасность. Перед косой мощные буруны, и, чтобы их преодолеть, нужна не только сила, но в первую очередь сноровка. Слабых пловцов течение может унести в один из омутов, где невозможно справиться с водоворотом.

— Мне понравилась твоя вчерашняя выдумка, — неожиданно проговорила она. — Я разбираюсь, где настоящий ум, а где рисовка…

У меня перехватило дыхание, и, наверное, я покраснел как помидор. Пришлось снова вдавливать пятку в песок. Внезапно мрачная тень, словно ров, пролегла между нашими телами, уже подчинившимися закону взаимного тяготения.

— Скоро два часа… — послышался голос архитектора Дориана. — Наверно, твоему собеседнику хочется уйти… Больная нога нуждается в покое. Как некстати этот прискорбный случай…

Это был самый подлый прием на свете. Сильвия хотела посмотреть мне в глаза, но я уныло уставился в песок, и она перевела взгляд на мою поврежденную ногу, пронзаемую тысячью лезвий — горячих, холодных, изогнутых, зазубренных — такие даже в аду никому не снились. Затем она вновь посмотрела на меня, причем так настойчиво, что я обязан был ответить на ее взгляд. Господи! Сколько в нем было жестокости! А главное, я же и почувствовал себя виноватым! Она взвилась как кузнечик и, хотя не потеряла равновесия, оперлась на руку столпа конюшен, что отозвалось во мне безмерной печалью. Я остался один на один со своей тоской, тоской человека, потерявшего то, чем никогда не обладал…

Между тем соревнование по прыжкам давно закончилось и начался чемпионат по плаванию вдоль берега. Участников я узнавал по шапочкам. Чемпионат не доставил мне особого удовольствия, потому что перед самым финишем адвокатик в зеленой шапочке, всю дистанцию шедший как полено, четвертым, вдруг взбесившейся селедкой погнал вперед и пришел вторым, вслед за Даном. Тем временем возле меня объявился седовласый господин, адвокат Жильберт Паскал. Рассматривая его внимательней, я заметил некоторые странности в его внешности. Волосы были неправдоподобно белы и густы, как вата. Лицом же он напоминал преждевременно состарившегося ребенка и был безнадежно смешон в своем пляжном ансамбле, потому что фигура его представляла треугольник, а по бокам болтались длинные, как у орангутанга, руки, едва не доходившие до колен. Не знаю, что затевали соперники у омута, но адвокат явно занервничал, сложил ладони рупором и прокричал: