Аркадий Адамов - Черная моль (сборник) Страница 80

Свекловишников тяжело вздохнул, потом встал, потянулся до хруста в суставах, достал из шкафа пальто, шапку, погасил лампу и вышел из кабинета.

Фабрика начинает работать рано. Еще сумерки стоят над городом, а к проходной уже вереницей тянутся люди.

Ярким голубым сиянием полны широкие окна цехов. Там, внутри, над конвейерами и рабочими столами протянулись кумачовые полотна лозунгов, на подоконниках и специальных полках вдоль стен разместились бесчисленные горшки с цветами, приглушенно играет радио.

Девушки неспеша расходятся по своим местам, весело переговариваются, смеются, шушукаются, пристроив на столиках зеркальца, поправляют прически, кокетливо повязывают пестрые косынки, кое-кто даже подмазывает губы, пудрится – ну, просто как будто на бал собираются, а не работать.

Жерехова наблюдает за ними через открытую дверь своего кабинета, отгороженного от цеха тонкой, фанерной стенкой.

Вот мелькнула перед ней худенькая фигурка в цветной косынке – Лидка Голубкова. Уже много дней приглядывалась к ней Жерехова. Что-то творится с этой девушкой неладное. Еще недавно была тихая, скромная, а сейчас не узнать. На прошлой неделе вдруг нагрубила мастеру, та ее попробовала осадить, так Голубкова такую истерику закатила, что мастер не знала, что и делать, сама перепугалась, ушла, а Голубкова нахально улыбнулась ей вслед как ни в чем не бывало. И еще кое-что поважнее стала замечать за ней Жерехова. Такое уж никак упустить нельзя, надо рассказать Плышевскому.

В кабинет к Жереховой забежала Валя Спиридонова, рыжая, веснушчатая, хитрая, сама широкая и неуклюжая – «кобыла», звала ее про себя Жерехова. Спиридонова плотно прикрыла за собой дверь и вполголоса спросила:

– Мария Павловна, какой товар сегодня работать буду?

– Каракуль, Валечка, как всегда. И по тем же лекалам, – многозначительно добавила Жерехова, доставая из самого дальнего угла кабинета из-под груды какого-то хлама стопку лекал. – Держи вот.

– А все шапки в наряд пойдут, как вчера?

– Нет, Валечка. Сегодня двадцать не пойдут. Я на финише твою карточку заберу, будто для проверки. Потом наряд закроем. А за эти двадцать рассчитаемся, как обычно. Поняла?

– Поняла, Мария Павловна.

Спиридонова хитро улыбнулась и выбежала из кабинета.

Минуту спустя примерно такой же разговор произошел и с Зоей Белкиной, маленькой, вертлявой девушкой с узеньким, плутоватым, как у хорька, личиком.

Тут Жерехова спокойна: эти две не подведут, привязаны самой надежной цепочкой – деньгами. Для них лишняя тысчонка в месяц – не шутка, ради этого будут молчать как рыбы.

Но вот в кабинет зашла Аня Бакланова. Жерехова настороженно, исподлобья взглянула на девушку. От этой ничего хорошего ждать не приходится: комсорг цеха, язва. Она и дверь за собой не прикрыла, говорит громко, уверенно:

– Мария Павловна, девушки опять недовольны. Нет порядка. На последнем комсомольском собрании ведь говорили…

– Ты мне опять работать мешаешь! – взорвалась Жерехова. – Опять! В мои распоряжения вмешиваться не позволю! Слышишь?

– Не кричите на меня, Мария Павловна, – с трудом сдерживаясь, ответила Аня. – Криком рот не заткнете. Я не от своего только имени говорю.

– А, ты еще грозить! Комсорг называется! Да тебе, склочнице, знаешь где место?…

– Почему только Спиридоновой и Белкиной крупный товар идет? – краснея и волнуясь, спешит высказаться Аня. – А другим почти все мелочь, кроить из нее мука одна. Все говорят, любимиц себе завели.

– Ах так, любимиц? Кто говорит? Скажи, кто? Я им дам любимиц!

– Ну, например, я, – неожиданно спокойно ответила Аня. – А если вы не хотите считаться с комсомольским собранием, я в партком пойду, к Тарасу Петровичу. Вот!

– Парткомом пугаешь? Иди! Доноси! Не боюсь – закричала Жерехова.

Аня еще сильней покраснела и выбежала из кабинета, сильно хлопнув дверью.

В этот момент на весь цех зазвенел звонок, и через минуту мерно загудел конвейер. Рабочий день начался.

Жерехова еще долго не могла успокоиться. Потом она зашла в кладовку, просмотрела доставленные из цеха заготовок «паспорта» – кипы подобранных шкурок, отложила самые мелкие и пошла с ними к Синицыну. Там они уже вдвоем осуществили нужную операцию.

В самый разгар их работы зазвонил телефон.

– Никодим Иванович, привет. Говорит Свекловишников. Отбери-ка лучшего товара головок сто, на показ в министерство. Еду к двум часам.

– Слушаюсь, Тихон Семенович, – угодливо ответил Синицын. – Все будет сделано. В лучшем виде. И в машину к вам уложим. Не извольте беспокоиться.

Старик Синицын, худенький, седенькая бородка клинышком, очки на широком красном носу, был человек прежнего закала, еще в двадцатые годы на фабрике Плышевского начинал. Прошел, можно сказать, «огонь, воду и медные трубы». Был он опытнейший меховщик и ловкач «первой руки».

Среди дня Жерехову вызвали в кабинет главного инженера. Там шло совещание. Выступал Плышевский.

– Мы должны, товарищи, приложить все усилия, чтобы фабрика выполнила квартальный план. Продукция наша идет в руки советским людям. Так что наша ответственность огромна, товарищи. Это надо всегда помнить, когда мы решаем мелкие, будничные вопросы нашей борьбы за план. Какие же вопросы являются тут главными, товарищи?

– Главное тут товар, – заметил кто-то. – Будет товар – будет и план.

– Верно, – кивнул головой Плышевский. – Во-первых, товар. По этому вопросу могу сообщить следующее. Я лично договорился с Казанью. Вчера нам отгружено пять контейнеров овчины, завтра – еще шесть. Кроме того, сегодня же московский комбинат дает четыре тысячи головок каракуля и смушки.

– Ого! Вот это да!… – раздались восхищенные возгласы. – Здорово нажали! Теперь живем!

– Но это, товарищи, еще не все, – продолжал Плышевский. – У нас на фабрике есть внутренние резервы повышения качества, их надо вскрыть. Так учит нас партия. Первое, товарищи, – это рабочее изобретательство. Примером может служить здесь хотя бы молодой наш слесарь Привалов. Но и это еще не все. Нам надо больше заботиться о рабочих. Недавно я побывал в нашем общежитии. Плохо еще там, товарищи. Партия требует от нас чуткости и заботы о людях, и мы, советские руководители…

Плышевский говорил еще долго. Потом коротко обменялись мнениями, и совещание окончилось. Все шумно поднялись со своих мест.

– Жереховой задержаться, – громко объявил Плышевский. – Ну-с, Мария Павловна, – начал он, когда они остались одни. – Так как обстоят наши дела, дорогуша?

– Все ругаюсь, Олег Георгиевич, до хрипоты ругаюсь, – раздраженно ответила Жерехова. – Никаких нервов не хватает.

– Ну, ну, спокойней надо, – усмехнулся Плышевский, тщательно протирая замшей стекла очков. – Две у тебя сейчас «левые» шапки шьют?

– Две. Спиридонова и Белкина. Они у меня вот где, – сжала маленький грязный кулак Жерехова. – А сотня других девок покоя не дает. Глазастые больно… Сегодня эта Анька Бакланова так прицепилась…

– Ай, господи! – брезгливо перебил ее Плышевский. – Я ведь не о том. Мало двоих-то, понимаешь?

– Вот и я говорю. Есть еще одна у меня на примете, – поспешно проговорила Жерехова. – Лидка Голубкова. Точно говорю, тащить она стала шкурки-то. Уж что с девкой стряслось, не знаю, но только стала тащить. Вот ее бы, – она сделала выразительный жест рукой, – и под ноготь!

– Это можно, – задумчиво почесал за ухом Плышевский. – С умом только. Ну-с, а насчет шкурок у Никодима-то была?

– Была. Все сделали, как надо. Штук шестьдесят получилось.

– Маловато.

– Так со вчерашними как раз сто. Тихон Семенович и увез.

– Так, так, знаю. А шапки твои мы сегодня же к Середе забросим, на свободное место.

– Господи, избавиться бы от них поскорее. А то девки мои не ровен час…

– Нервничаешь ты, Мария Павловна, – укоризненно покачал головой Плышевский. – На людей зверем бросаешься. Разве так можно?

– А жизнь-то у меня какая, – неожиданно всхлипнула Жерехова. – Кусок каждый поперек горла становится. Одна в комнате оставаться боюсь. Все жду, вот-вот придут. – И уже сквозь слезы продолжала: – Вчера котенок со стола прыгнул, так у меня сердце аж зашлось. Разве это жизнь?

– Ну все-таки дачу-то строишь?

– Опостылела она мне, эта дача.

– Ничего, лето придет – отдохнешь там в свое удовольствие. На Кавказ съездишь, подлечишься, погуляешь вовсю. Деньги, они, дорогуша, великие лекари и исцелители. Приедешь – не узнаем тебя. Ну, ну, веселей смотри. На людях сейчас появишься.

– Я уж и то, – спохватилась Жерехова, вытирая платком слезы, и громко высморкалась.

– Вот и хорошо. А теперь ступай, дорогуша.

Жерехова тяжело поднялась со своего места.

– Насчет Лидки-то Голубковой не забудь, Олег Георгиевич, – напомнила она, берясь за ручку двери.

– Не беспокойся, – усмехнулся Плышевский. – От нас эта птичка теперь никуда не улетит. Коготок увяз.