Анатолий Афанасьев - Сошел с ума Страница 9

Из этих трех суток, когда буду помирать, вспомню, вероятно, главное: между мной, мужчиной, и Полиной, женщиной, пусть и покалеченной, случались минуты такой душевной открытости, какая бывает, наверное, на необитаемом острове или на дне морском, когда люди уже не чают вернуться в обитаемый мир. У нее был веселый, уступчивый нрав, но как-то так сложилось, что я поддавался ей во всем. Уже в первую ночь мы занялись любовью: хотя она стонала и скрипела зубами, но ничуть не уступала мне в рвении. Стыдно признаться, но в эти дни я потерял счет совокуплениям, порой чувствовал себя взбесившимся сперматозоидом, и для тех, кто не знает, что это такое, скажу: это похоже на смерть. Но не на ту, которая приходит с болезнью, а на ту, которая манит снизу, когда стоишь на балконе выше десятого этажа. Испытал я и ревность, но самого примитивного свойства. Я сознавал, что отдаваться с таким остервенением и охотой, могла только женщина, которая вряд ли успокоится на одном мужчине.

Когда Полина поняла, что я ревную, а улавливала она мои состояния мгновенно, то тихонько утешила:

— Ты самый лучший любовник из всех, кого я знала.

— Это неправда, — ответил я с горечью, которая мало соответствовала моменту и при иных обстоятельствах была бы смешна.

На четвертое утро, едва проснувшись, Полина взялась за телефон. До этого она про него не вспоминала, и я понял, что пересменок в раю закончился. Изображая деликатность, отправился на кухню. Дескать, говори с кем хочешь, это твое личное дело. Вскоре она вышла за мной, как обычно, в моей пижамной куртке, под которой ничего не было, кроме бинтов.

Я стоял у плиты и жарил яичницу с ветчиной на завтрак. Кофе уже заварил. Полина всегда начинала день с чашки крепчайшего кофе и сигареты. Я не смотрел на нее, догадываясь, что услышу какую-нибудь неприятную новость. Ждать пришлось недолго.

— Мишенька, у меня к тебе маленькая просьба.

Ответил я по возможности остроумно:

— Кого-то надо замочить?

Оторвавшись от яичницы, встретился с таким печальным взглядом синих глаз, что почувствовал себя мерзавцем.

— Ну говори, говори, не тяни!

— Миша, а ведь я в тебя влюбилась.

— Я в тебя тоже.

Я уже сидел за столом, Полина протянула руку и погладила меня по щеке.

— Обещаю, скоро все кончится. Мы уедем в Париж. Хочешь со мной в Париж?

На этот бред я не отреагировал.

— Я бы сама это сделала, но, наверное, не стоит пока выходить на улицу. Как ты считаешь?

— Кому выходить?

— Мне выходить.

— Да, не стоит. Мирошник сказал, еще дней десять будешь лежать как миленькая.

— Лежать? — лукавая гримаска, от которой меня тряхануло, будто током.— Значит так. Позвонишь из ближайшего автомата вот по этому телефону. Спросишь Кузю. Он сам, скорее всего, и снимет трубку. Условишься о встрече. Он скажет где. Подъедешь и заберешь у него кейс. Вот и все. Сделаешь?

— В кейсе, разумеется, деньги?

— Нет, дорогой. Там документы. И билеты. Да, кстати, у тебя есть заграничный паспорт?

— Есть.

— Паспорт отдашь ему.

— Чей? Свой?

— Ну не мой же. Кузя оформит визу и все остальное. Не волнуйся, все законно.

— Даже если тебе кажется, что ты не шутишь, все равно очень смешно.

— Хорошо, — сказала она, — придется кое-что объяснить, раз уж ты такой непонятливый. Мы с тобой попали в беду, дорогой. То, что нас до сих пор никто не потревожил, просто недоразумение. Скоро они все равно нас найдут.

— Я-то при чем?

— Миша! Ну не прикидывайся, пожалуйста, идиотом.

— Ладно, тогда рассказывай все.

— Нет, это слишком длинная история, и она тебя действительно не касается. Когда-нибудь… в другом месте. В Париже, милый!

— Кто такие они, которые скоро нас найдут?

— О Мишель! Я же просила!

— Что просила?

— Не прикидываться идиотом.

…К телефонной будке возле овощного магазина пришлось идти в сопровождении инженера Володи. Он подстерег меня возле своего «жигуленка», но это, пожалуй, было мне даже на руку. Пригодится для авральной ездки. Против обыкновения, Володя выглядел трезвым и благоразумным. Но противоестественно задумчивым. Молча шагал рядом. Чтобы отвлечь его от грустных мыслей, я сообщил:

— Собираюсь днями в Европу. Чего-нибудь тебе привезти? Может, чего-нибудь из нательного белья?

— Чудной ты человек, Коромыслов. И чем-то напоминаешь Степана Разина.

— Почему именно Степана?

— Ну как же, помнишь! Ночь всего провожжался с княжной, и крыша у него поехала. А твоя новая пассия, похоже, будет похлеще княжны.

— Мне нравится ход твоих мыслей.

Я набрал номер, и после двух гудков трубку сняли. Это был Кузя. Голос у него был настороженный. Он спросил:

— Знаете, где Гоголевский бульвар?

— Да.

— Через сколько можете подъехать?

— Через час.

— Опиши, как выглядишь?

А как я выглядел? Пятидесятилетний моложавый старикан в черной, на ватине китайской куртке. Рост — метр восемьдесят. С рыжими усами. На голове серая кепка с пуговкой.

— Этого достаточно, узнаю, — сказал Кузя. — Возьми в руки газетку.

— Какую? «Известия» сгодятся?

Кузя хмыкнул в трубку. Видно, посочувствовал Полине.

— Все, договорились. Жду!

Володя согласился отвезти меня туда и обратно, но не корысти ради, а исключительно, как он выразился, из гуманитарного чувства сострадания к душевнобольному.

— Но все же, — добавил уже в машине, — бабки у тебя теперь шальные, от пузырька не откажусь.

У «Калужской» притормозил, и в ларьке я купил водки и упаковку пива «Туборг». Взял заодно огромную коробку шоколадных конфет с изображением летящей по синему небу ярко-красной птицы. Цена — девяносто тысяч рублей. Увидев богатые покупки, Володя удивился:

— Значит, шоколадом кормишь? Уважаю! Но под пиво лучше лещ.

Кузя оказался мужчиной лет сорока и отнюдь не уголовного вида. Я бы сказал, обыкновенный конторский служащий дореформенного периода: аккуратно причесанный, в добротном поношенном костюме, с вежливой улыбкой.

— Вы — Миша?

— Михаил Ильич, с вашего позволения.

— Извините. Вот то, что она просила, — протянул коричневый «дипломат», тоже далеко не новый, явившийся из тех времен, когда люди, выходя на работу, были уверены, что вечером благополучно вернутся домой.

— Может, что-нибудь на словах передать?

— Нет, ничего не надо, — улыбнулся, продемонстрировав отсутствие двух верхних зубов. — Отдай только паспорт…

Я направился к Володиному «жигуленку», припаркованному на стоянке возле Генштаба, но дойти не сумел. Оглянулся: спина Кузи маячила в отдалении, зато впритык за мной пристроились двое мужчин в длиннополых пальто нараспашку. Уж этих трудно было с кем-нибудь спутать, я и не спутал, посторонился, пропуская их вперед. Мужчины крепко взяли меня с двух сторон под руки и один шепнул в ухо:

— Не рыпайся, батяня! Один человек хочет с тобой потолковать.

Я все же рыпнулся, но это было все равно что вырваться из-под прижавшего тебя кузнечного пресса.

— А где тот человек?

— Покажем, не боись.

Человек сидел в черном «мерсе», стоявшем у обочины, напротив Шахматного клуба. Дверца открылась, и меня впихнули на заднее сидение, как тюк с барахлом. Если Володя в этот момент не пересчитывал пивные бутылки в упаковке, то вполне мог заметить, как со мной обошлись.

Человек был в очках с позолоченными ободками, прекрасно выглядел — загорелый, будто из отпуска, доброжелательный. У меня даже появилось ощущение, что я его где-то раньше видел: так бывает, когда встречаешь незнакомца, который тебе почему-то искренне рад.

— Не зашибли тебя мои ребята, Миша? — спросил озабоченно.

— Нет пока. Левую руку вот вроде вывихнули, но это ерунда.

Незнакомец коротко хохотнул. В салоне шикарного лимузина пахло цветами.

— Люблю беседовать с вашим братом писателем. Остроумный вы народ. Правда, хлипкий на расправу, но это к делу не относится, верно?

— Вам виднее. С кем имею честь?

— Называй меня Георгием Павловичем.

— И что вам от меня нужно, Георгий Павлович?

Тут уж он зашелся в смехе надолго, словно услышал смачный анекдот. В машине находился еще один человек — хмурая квадратная рожа за баранкой.

— Ох, Миша, Миша! — сказал Георгий Павлович, отсмеявшись. — Никак не пойму, зачем тебе это нужно.

— Что именно?

— Полина, например. Писал свои книжонки, честно зарабатывал на хлеб насущный — и на тебе! Ну скажи, зачем тебе Полина?

— Извините, не совсем вас понимаю.

— Взаимно, друг мой, взаимно. Ты хоть понимаешь, во что вляпался?

— Нет. А во что?

Георгий Павлович снял очки и аккуратно протер стеклышки носовым платком.

— Как-то плохо отвечаешь, Миша. Как-то немного нагло. Тебе не кажется?

— Да что все это значит в конце концов?! — ненатурально вспылил я. — Можете объяснить нормально? Без идиотских отступлений?