Алексей Шерстобитов - Неприкаяный ангел Страница 9

Тетушка молила здесь, будет молить и после своего упокоения, а это значит, если Господь слышит и управляет благополучно сейчас, то и после, тем более, управит…

Совсем юное создание, покидая место акрополя, освещая его своей улыбкой, думала уже о другом человеке, притягивавшем ее все время. Отец был нездоров, подробности ее не интересовали, она понимала происходящее с ним по-своему, и в сущности, была права.

Танюша воспринимала самого близкого и родного человека в процессе перерождения и перехода в другую ипостась.

Ничего странного или не обычного для ребенка в этом не было, ведь Господь создал мир мудрено для понимания человека, и что уж удивляться, если такое простое существо, как бабочка появляется на свет сначала в коконе, и лишь после долгих перемен, превращается в крылатое «неземное» существо.

А сколько таких примеров в учебниках! Да и бабушка часто теперь говорила, что когда маму позвал Бог, девочка была совсем крохотной, а сейчас уже доставала ей до плеча, и в школу пошла, и еще многое. А папа все равно лучше всех! Она-то помнит, как заулыбался весь зал, когда она, войдя, взяла его за руку…

Она помнит, как он опустился пред ней на колено, и, не сдержавшись, все-таки, назвал ее дочкой! Дети чувствуют энергетику людей гораздо лучше, чем уже повзрослевшие. То, что обожгло тогда Татьяну, полыхало и сейчас! Никогда раньше такого она не испытывала, может только в церкви, но это не удивительно – огнь любви Создателя обжигает каждого, кто раскрывает стенки своего сердца навстречу Его Свету.

Рядом с отцом, она ощущала его не воплощенное скопленное чувство родного, любимого человека. Оно грело сейчас, и было взаимно.

Татьяна помнила, как держала в своих руках тяжелую голову отца, в день, когда дяди и тети разрешили ему вернуться к ней, пусть и не сразу, но… – он обязательно вернется и сбудется то, о чем она долго мечтала. Теперь думать об этом легче, ведь папа нашелся, а значит осталось только подождать…

Я смотрел на моего попутчика, взор его переливался, каким-то умилением, показывая мне, чуть ли, не прямую причастность к переживаемому этими созданиями. В мире дольнем, человеческом, мы увеличиваем количества зла, что впрочем, тщетно. Эти же девочка и пожилой человек, не имели ко злу никакого отношения, а я и к их миру. Что могло быть между нами общего или, что нас могло объединять?

Я даже не задумывался над этими вопросами, все они были потусторонние, хотя что-то и тянуло к этому маленькому ангелоподобному человеку. Я видел, что девочка чиста и непорочна, а ее пение в храме на солей, от куда ее даже не было видно, только слышно, буквально разрушало все замыслы злых духов в отношении других прихожан.

Услышав ее голос, все, даже праздно посетившие службу, лишь для галочки или установившегося порядка, теряли нить мирской мысли, и сливались с услышанными песнопениями. Многие, потом не моги отделаться от мысли, что никогда не ощущали себя такими чистыми и совестливыми, как после этой Литургии.

Этот голос соединял их со Светом надежды, даваемой каждому. Проникая в самое жестоковыйное сердце, он приводил его в трепет, и подталкивал к месту, где хранятся в нем хорошие и добрые начала. Кто-то злился от этого в первые минуты, кто-то сдавался сразу, и забывая свои заботы и печали, успевал сделать несколько хороших дел совершенно безотчетно.

Иногда этого хватает, что бы вступить на дорогу в основной храм внутри каждого из нас, но находят его редкие, а открывают двери в нем единицы…

Мы покинули эту пару, и я снова завис над рябью океана, он не впечатляет здешних обитателей так, как завораживает таких, как я. В нем видится, хоть какое-то подобие бесконечности. Долго наблюдающий, кажущуюся вечность, утопает не столько в глубинах материального, сколько в бессознательном обширном внутреннем, что и есть бесконечность.

Испугавшись неведомого и быстро возвратившись в привычное, живущие отрезок, несуществующего в вечности, времени, вдруг чувствуют, что приблизились к смерти.

Я смотрел на поверхность воды, и наблюдал за жизнью частичек, хаотически носящихся в сгущенном пространстве. То что я видел, было не густотой, а пустотой, ведь расстояние в атомах, между ядром его и, по-разному заряженными электронами, в сотни раз больше, чем они сами, то есть по земным меркам это практически пустота…

Тяжело духу сконцентрироваться на вещественном и плотском, когда от плотского остались лишь обрезки эмоций, без фактических воспоминаний, без их источников и причин. Но столь уж это важно, когда ты учишься переживать в месте, где все счастливы?!…

Мой попутчик – Ангел, он никогда не умрет, а это значит, что у него нет переживаний вообще, поскольку у него не может быть потерь, и не может быть нужды, кроме одной – Бог и его Слава, в которой всегда избыток. Но иметь к ней отношение может лишь совершенно чистое существо.

Как не странно, меня это не волнует, здесь я просто верю: на все воля Божия и ошибок в ней не бывает…

Старые знакомые

Как раз в момент этих рассуждений я предстал перед следующей сценой.

Два человека, стояли на коленях, наклоняясь над неуклюже лежащим телом. Судя по одежде, убиенная была женщиной. Дамский халат из тонкой, полупрозрачной материи, отороченный тонкими полосочками крашеного меха, имеющей всего одну перламутровую пуговицу, кружевное, бирюзового цвета, нижнее белье, белые чулки в мелкую клеточку, специфические босоножки на чрезмерно длинной шпильке и повязочка, охватывающая густые достаточно длинные, слегка вьющиеся, волосы – то, на что каждый вошедший сразу обращал внимание. Но любой, заглянувший в протокол осмотра места происшествия, удивлялся, прочитав фамилию и имя, принадлежавшие мужчине – Верхояйцев Петр Данилович.

Не веря написанному, они вновь прибегали к осмотру, окончив который, так и не понимали – розыгрыш это или факт.

Некоторые из министерства, знавшие близко покойного, пошатывались и наклоняясь ближе, пытаясь рассмотреть подробности черт его лица, отсутствовавшего напрочь. Целым остался только один глаз, свешивавшийся сбоку от глазницы, будто в последний момент, что-то заметив, решил отвернуться, но переусердствовал. Канатик, соединяющий его с мозгом, уже ни к чему не крепился и держал, притягивающий к себе, шарик на запекшейся крови.

Из остального описывать было нечего, поскольку вместо лица, была лужица из месива, с формировавшейся на поверхности, пленки темно-кровавого цвета.

– Мартын Силыч, я тебе так скажу, дорогой…

– Это он или не он?!.. – Полковник нервно мял кончик носа – привычка, появившаяся недавно, но уже полностью захватившая его волю. Силуянов посмотрел на старого товарища криминалиста и добавил:

– Сомневаюсь, понимаешь… Соооомнеееваааюсь! Мерзавец, конечно, лизоблюд, подхалим, очковтиратель иии…, но не гей точно!

– Хорош! Силуянов, я тебя уже лет двадцать знаю, не один литр вместе выжрали, а ты все одно – ребенок! Да ты его повадки то вспомни! Что носил, на чем ездил…, жопка в обтяжку…, тьфу!

– Фу, фу, фу… Да, это все признаки, но вторичные… Даааа, машины все красного цвета. Хотя, знаешь, никак я, до сих пор, не могу понять, от куда у него все это: цацки, тачки блатные, квартиры, привычки к комфорту… В конце концов, неоткуда ему было бабла столько сгрузить, и некому…

– Знаешь, сколько они от любовников имеют?

– И знать не хочу…, даже по долгу службы!

– Ну что тебе сказать?… – Львов Эдуард Аронович, как считали его друзья, имел совершенно не подходящие фамилию, имя, отчество, при всем при том, будучи по-настоящему православным человеком, несмотря на то, что отец был раввином и весьма известным. Это отдельная история, в которой он всегда предпочитал рассказ о том, как стал криминалистом…

«Эдович», как называли его сослуживцы и близкие люди, подходил к своей профессии, не столько педантично, сколько творчески и с большой долей фантазии. Природа снабдила его великолепными вниманием, памятью и аналитическим умом, чем он пользовался весьма удачно, но лишь на ниве криминалистики. Все остальные сферы человеческой деятельности имели для него тристепенное значение, где отдельным маяком выступала его незабвенная супруга и друг, Степанида – выдающийся колос сплава красоты, монументальности (рост ее достигал двух метров, пяти сантиметров, при 170 «Эдовича») и прямолинейности. Удивительная женщина не умела врать, до безумия была влюблена в своего «Рончика», а обладая силой богатырскою, проницательностью провидца и умом светлым, сметала всех возможных претенденток, еще до того, как они могли об этом задуматься…

Майор Львов, по обыкновению своего подхода к профессиональным обязанностям, начинал работу с тщательного осмотра места преступления. Особенности, на которые обращали внимание другие эксперты, были для него, не более чем, вспомогательным фактором. Место преступления, по его глубокому убеждению, не зря называлось именно «местом», где что-то произошло.