Валерий Барабашов - Золотая паутина Страница 90

— О чем вы попросили Альберта Семеновича? — ровно спросил Русанов. — О том, чтобы он помог Криушину заполучить паспорт на чужое имя, так?

Валентина повесила голову, из глаз ее потекли бессильные, злые слезы.

— Так, — тихо сказала она. — Но больше я ничего не знаю.

— Ну, допустим, вы что-то сейчас и забыли. Время у нас есть, подождем. С Битюцким нам более или менее ясно. Он вас отпустил в прошлом году с бутылями и отходами. Почему?

Долматова молчала.

— Но самое страшное — это убийство мужа, Валентина Васильевна.

— Не убивала я его, что вы ко мне прицепились? — закричала Долматова. — Какое вы имеете право так говорить?! Я буду жаловаться! Сейчас не тридцать седьмой год!

— Да мы это уже слышали, Долматова, — заметил Краснов. — И не нужно повышать голос, это вам нисколько не поможет. Мы — юристы, разбираемся только с фактами, а эмоции, пожалуйста, оставьте… Причина убийства вашего мужа нам понятна — нужно было, чтобы он замолчал. Он много знал, участвовал в преступлениях…

— Отпустите меня! Дайте мне отдохнуть, изверги! У меня сейчас лопнет голова!

— Хорошо, отдохните, — согласился Краснов, глянув на Русанова. — Подумайте. Нам, как вы видите, известно многое, почти все. В деталях мы разберемся. Но советую вам: не берите себе в помощники молчание.

«Шиш тебе, а не признания, — думала быстро успокоившаяся Валентина, когда ее вели в камеру. — Наговаривать на себя я все равно не буду. Разбирайтесь, доказывайте. Мужики убивали Тольку, не я. Пусть они и рассказывают. У Гонтаря руки длинные, и тут меня достанет». Предупредила же контролер-надзиратель по их коридору — мол, девка, привет тебе с воли, держи язык за зубами. Поняла?

Чего тут не понять?! И ясно, от кого «привет». И про Битюцкого она зря, дура, ляпнула. Ох как зря! Чекист этот ее на пушку взял, а она и поверила. Да не знают они ничего и не узнают. Семен молчать будет, а ей сам бог молчать велел. Если все раскроется…

Щелкнула за спиной Валентины тяжелая железная дверь, сокамерницы подняли на нее равнодушные, озабоченные своей собственной судьбой глаза, немо спрашивали: ну что там? как дела? Но Валентина не стала никому ничего рассказывать. Плюхнулась животом на койку, зарылась лицом в дурно пахнущую подушку, разрыдалась. Будьте вы все прокляты!…

Битюцкого Русанов и Краснов задержали в этот же день, к вечеру. Условившись со следователем прокуратуры о месте встречи, Виктор Иванович в сопровождении Коняхина и Кубасова отправился в управление внутренних дел. Краснов ждал уже у входа.

Предъявив милиционеру свои служебные удостоверения, они поднялись в лифте на четвертый этаж, прошли мрачноватым длинным коридорам, остановились у двери с черной табличкой: «Начальник управления БХСС». Место, где должна быть фамилия, пустовало.

Секретарша Битюцкого подняла на вошедших строгие глаза, сказала, что Альберт Семенович говорит по телефону с Москвой, надо подождать, на что Виктор Иванович спокойно уронил:

— Ничего, мы там, в кабинете, подождем.

Все четверо вошли в кабинет Битюцкого, сели у стола. Альберт Семенович, действительно говоривший по телефону, глянул на вошедших, лицо его изменилось. Он быстренько свернул разговор, зачем-то поправил форменный галстук, спросил притворно-радушно:

— Виктор Иванович?! Чем обязан?

— Да вот, в гости к вам зашли, Альберт Семенович… Что это на дверях фамилия ваша не значится?

— А… Да так, знаете ли… Кому надо, найдут и без фамилии на двери.

— Это уж точно, — согласился Русанов и положил перед Битюцким постановление на задержание.

Битюцкий глянул, поднялся. Встали и чекисты — не выкинет ли чего-нибудь арестованный? Но Битюцкий вел себя спокойно.

— Я знал, что ты придешь, Виктор Иванович. Только не знал, когда именно.

— Чего ж себя мучили, Альберт Семенович? Рядом живем.

— Надеялся все на чудо, Виктор Иванович. Вдруг пронесет. В жизни всякое случается.

— Ну-ну. Не повезло, значит. Ключ от сейфа, Альберт Семенович!

И снова Битюцкий переменился в лице — черт, как он мог забыть?!

А Виктор Иванович тем временем выкладывал из сейфа его содержимое — какие-то бумаги, папки, кобуру от пистолета. Вдруг рука его нащупала на дне массивного литого ящика нечто твердое, завернутое в бумагу. Вытащил, развернул.

— Что это, Альберт Семенович? — спросил Виктор Иванович с невольной улыбкой.

— Да видишь же, чего спрашиваешь?! Хрен.

— Золотой, что ли?

— Золотой.

Виктор Иванович подержал вещицу на ладони, дал посмотреть и Коняхину с Кубасовым, сказал:

— Недорого же вас ценили, Альберт Семенович. Совсем недорого!

Долматова упорствовала еще недели полторы. Но с каждым новым допросом, с каждым днем пребывания в ненавистной ей камере следственного изолятора отступала, сдавалась под натиском улик и признаний: Битюцкого, Сапрыкина, Дюбеля, Рогожиной, Соболь, Мамедова, Жигульской… Она вдруг остро — кожей — ощутила, разумом поняла, что стоит вопрос ее жизни: слишком серьезными были выдвинутые против нее обвинения, недвусмысленными были и соответствующие статьи Уголовного кодекса.

И Валентина заговорила — назвала Гонтаря и его группу боевиков, рассказала, как готовилось убийство мужа, Анатолия, каким образом удавалось ей обманывать всех на заводе, воровать золото, какую роль играл в их деле Семен Сапрыкин, при каких обстоятельствах познакомилась с Битюцким…

Следователь прокуратуры Краснов едва успевал записывать.

Глава тридцать первая

Пришла наконец в Придонск запоздалая южная зима. По календарю была уже вторая половина января, давно бы матушке пора укрыть город и его окрестности толстым снежным одеялом, прикрыть продрогшую и измокшую за длинную холодную осень землю, поберечь растения в парках и скверах — так раньше и было, — но случилось что-то непонятное в небесной канцелярии: холода со снежными заносами все никак не обрушивались на большой город, слякоть всех измучила и всем надоела, и казалось, не видно ей конца, а настоящей зимы и в этом году никто не увидит. Но в природе существует свой баланс, и всевышний, занятый другими, более важными делами на земле, просто упустил сроки, когда надо было сыпануть на Придонск снежку и метелей. Слякотные, холодные дожди вперемешку со снегом сменились вдруг снегом настоящим, обильным, за неделю его навалило на улицы столько, что враз встал расслабленный, привыкший к теплу и чистым улицам транспорт, а по тротуарам потянулись бесчисленные цепочки раздосадованных, ругающих городские власти пешеходов.

Обычно послушный и неприхотливый, прижившийся и на разбитых городских улицах, «мерседес» Гонтаря на этот раз капризничал, недовольно фыркал перед сугробами, визжал колесами, возил своего хозяина скверно. А машина Михаилу Борисовичу была в эти дни как раз нужна, очень нужна. К промышленным товарам, которые пропускал через себя кооператив «Феникс», прибавились теперь и продовольственные, они оказались более выгодными, чем всякие там куртки-штаны: ест каждый человек, и ест каждый день. Колбасный и иной продуктовый дефицит перекинулся из столицы и в Придонск, вмиг исчез с прилавков обычно лежалый, не пользующийся особым спросом товар — сало, консервы, чай, разные там крупы-вермишели… Город подивился сначала такому факту и заметно растерялся, недоумевал: да как же так? Живем на богатейших черноземных землях, область в основном сельскохозяйственная, довольно сытно кормила не только себя, но и других. Куда же теперь все подевалось? И пока по радио и телевидению депутаты-радикалы с умными лицами объясняли слушателям и зрителям, что так, мол, и должно быть, порваны в новой структуре хозяйственно-экономические связи, а новые, рыночные, пока не налажены, Гонтарь, посмеиваясь, делал свое дело: скупал на базах и в магазинах продовольствие, организовывал встречи с деловыми людьми — большей частью южанами, приезжающими в Придонск на больших, крытых грузовиках. Обратно эти грузовики, нагруженные дефицитными товарами под завязку, вереницей двигались на Кавказ, а может, куда и подальше. Впрочем, это Михаила Борисовича уже не интересовало.

Ах, как хорошо шли в «Фениксе» дела в последние месяцы ушедшего года! Как быстро рос оборотный капитал предприятия, как быстро богател Михаил Борисович! Деньги им с женой давно уже было некуда применить — все у них куплено, все у них отложено впрок. Марина стала своим человеком во всех ювелирных магазинах — ее знали, оставляли лучшее и самое дорогое — бриллиантовые кулоны, кольца, серьги… Квартира их превратилась в склад дефицитнейших товаров и деликатесов; ужиная, они с Мариной весело смеялись, глядя цветной телевизор, где показывали, как в каком-то большом городе, некогда зажиточном и сытом, дрались в очереди женщины; обнищавшие и голодные свердловчане намеревались менять свои знаменитые танки на мясо где-то в Баварии; москвичи истоптали все площади столицы в бесконечных митингах и манифестациях, ибо у них с едой тоже было не ахти…