Аркадий Адамов - Черная моль (сборник) Страница 94

Это был законченный образец бюрократической отрицательной характеристики.

– Дипломаты, политики, – ядовито заметил Воронцов. – Знают, куда что писать. Раз в милицию, – значит, нашкодил. Катай отрицательную. В школу, – значит, «повышать» хочет, катай положительную.

Сергей, помолчав, еще раз внимательно прочитал характеристики.

– Копии пошлем в райком. Там разберутся и кому надо всыплют, – решил он.

Третья характеристика была из комитета комсомола фабрики, где раньше работал Горюнов.

Секретарь комитета писал: «Коля Горюнов был хороший и честный парень. У него было много товарищей. Успевал хорошо работать и заниматься спортом. Много читал художественной литературы. Дружил он с работницей нашей фабрики Клавой Смирновой; это девушка прямая и принципиальная. Мы все гордились его спортивными достижениями. Но я замечал за Николаем, что он вспыльчив и немного тщеславен. Однако в этом смысле на него хорошее влияние оказывали Клава и его самые близкие друзья, комсомольцы Владимир Соколов, Александр Махлин, Алексей Сиротин. Я с ним тоже дружил. Но на этих его отрицательных качествах сыграли деятели из ДСО «Пламя». Переманили к себе, вырвали из нашего коллектива. И мы ничего не смогли поделать. Я считаю, что в этом наша большая вина перед Николаем и вообще перед комсомолом. А Николай окончательно зазнался и от нас отвернулся. Данная характеристика обсуждалась на комитете. Секретарь С. Владимиров».

Дочитав до конца, Сергей посмотрел на Воронцова.

– Ну, а про это что скажешь?

– А что сказать? – пожал плечами Воронцов. – Нормально. Так и надо писать.

– Эх, все бы так нормально писали! – вздохнул Сергей. – А главное, действовали бы как надо. Нам бы работы живо поубавилось. Ну, что там еще?

Воронцов придвинул ему последнюю из бумаг.

– Из этого самого спортобщества.

– «Товарищ Горюнов Н. В., 1932 года рождения, являлся членом секции по классической борьбе ДСО «Пламя», – прочел Сергей. – Показал себя вполне дисциплинированным, на занятия являлся без пропусков и опозданий. Горюнов был явно растущим, перспективным и результативным спортсменом. В аморальных поступках замечен не был. После травмы правой руки из списков секции в сентябре с. г. исключен. Председатель ДСО В. Огарков».

– Результативный, перспективный! – с негодованием повторил Сергей, отшвыривая бумагу. – Какие словечки понабрали! А где они были, когда с человеком горе стряслось? Кончилась «перспектива» – кончился для них и человек. Исключили из списков. Рекорды им подавай!

– А тем временем у Горюнова другая перспектива появилась, – прибавил Воронцов.

– Звони в тюрьму, – приказал Сергей. – Попробуем еще раз с ним потолковать.

Небритый, хмурый Горюнов, заложив руки за спину, сутулясь, вошел в кабинет. Плотно сжатые губы нервно подергивались, на бледном, осунувшемся лице блестели глубоко запавшие глаза.

– Неважный у тебя вид, Коля, – сочувственно сказал Сергей. – Переживаешь?

– Небось в МУР угодил, а не в санаторий, – с вызовом ответил Горюнов. – А переживать мне нечего. Убийство решили привесить? А я никого не убивал!

– Знаю.

В злобном взгляде Горюнова мелькнуло что-то новое. Сергей не успел разобрать: то ли недоверие, то ли сумасшедшая надежда на ошибку.

– А раз знаете, то чего же невинных людей хватаете?

– Чудак, – усмехнулся Сергей. – Да ведь научно доказано, что ты был там в момент убийства. Научно, понимаешь? Но стрелял не ты, это я знаю. Эх, Коля! Дорогой это был выстрел, очень дорогой. Ты даже сам его цены не знаешь. И по многим он пришелся, не только по Климашину.

– Ладно загадки-то загадывать. Не маленький. А на науку вашу я плевал.

– Не маленький, а дурной, – заметил Воронцов.

– Обзывайте, пожалуйста. Можете… Я теперь в вашей власти.

– Ну, ты мучеником-то себя не выставляй. Пока что мы с тобой мучаемся. А скажи, Николай, – продолжал Сергей, – ты когда руку сломал?

– Руку? Двенадцатого июля.

– С того времени с борьбой, значит, все, распростился? И с ДСО тоже?

– Ясное дело. Никому калека не нужен.

– Калека? Скажешь тоже, – улыбнулся Сергей.

– Это кто на бухгалтера решил идти, тому, может, здоровая рука и ни к чему, – угрюмо, с глухой тоской ответил Горюнов. – А кто на спортсмена…

– И ты, значит, решил, что с этой рукой и жизнь твоя кончилась, да? Все в ней под откос пошло? Эх, Коля, мало ты еще, в таком случае, понятия о жизни имеешь!

– Другой жизни у меня нет, – тихо произнес Горюнов. – Вся там была, там и осталась.

– Ты сколько в больнице-то пробыл?

– Два месяца.

– Проведывал кто с фабрики или из ДСО?

– На кой я им сдался, проведывать. Я для них стал ноль без палочки. Отставной козы барабанщик.

– А ведь они тебя там, в ДСО, здорово ценили?

– Пока нужен был, пока места да призы брал, – губы его задрожали, – а как из больницы вышел, пришел в спортклуб – все, как отрезало! Тренер, наш, Василий Федорович, тот даже спросил: зачем, мол, явился? А у меня, может, там кусок сердца остался! – вдруг с надрывом воскликнул Горюнов, и по небритым щекам его потекли слезы.

Час, другой, третий продолжался этот нелегкий разговор. Горюнов охотно, искренне рассказывал о своей жизни, но как только речь заходила об убийстве, взгляд его становился сухим и враждебным, и он резко, почти истерично отказывался отвечать.

Давно уже ушел Воронцов, разговор шел с глазу на глаз, без протокола. Вдвоем они выкурили не меньше пачки сигарет, голубоватые облачка дыма висели под потолком, в комнате сгустились сумерки.

Сергей наконец встал, открыл окно, и с улицы ворвалась тугая струя холодного, свежего воздуха. Подойдя к Горюнову, Сергей положил ему руку на плечо и устало сказал:

– Сними, Николай, тяжесть с души. Ведь сам знаешь, хороший человек погиб. А почему? За что? Ну, зол ты на него был, знаю. Но разве хотел ты его смерти? Хотел, скажи?

Горюнов, опустив голову, упрямо молчал.

– Не хотел, – продолжал Сергей. – Не мог хотеть. Больше тебе скажу: ты даже не знал, что у того пистолет был. Не знал, верно ведь?

– Ну и что с того? – глухо спросил Горюнов, не поднимая головы.

– Не хочу тебя, Николай, ловить на слове, – улыбнулся Сергей. – Но ведь ты сейчас сам невольно признал, что знаешь об убийстве. Только вот что мне непонятно: неужели у того человека было больше злобы на Климашина, чем у тебя?

– Не было у него злобы, – почти равнодушно ответил Горюнов.

– Для чего же стрелял? За тебя мстил, что ли?

– Может, за меня, а может, и за других. – И, словно спохватившись, Горюнов мрачно посмотрел на Сергея. – Все. Больше ни слова не скажу.

– А то, что сказал, в протокол запишем?

– Для протокола я ничего не сказал!

– Как хочешь. Но того человека надо поймать. Это опасный человек. Сегодня он убил Климашина, завтра – другого.

Горюнов помолчал, потом еле слышно сказал:

– Это – ваше дело. Я друга не выдам.

– Не друг он тебе, – спокойно возразил Сергей. – Настоящие друзья тебе – Володя Соколов, Махлин, Сиротин, Владимиров и… Клава. Забыл их?

Горюнов молчал.

– Значит, забыл. А они тебя не забыли. Вот послушай, что про тебя нам написали.

Горюнов слушал молча, низко опустив голову, и только вздувшиеся на скулах желваки говорили о напряжении, с которым он ловил каждое слово.

Сергей кончил читать.

– Верно написано или врут?

– Верно, – сквозь зубы процедил Горюнов.

– Так пишут только друзья, Коля. Настоящие друзья. – Сергей помолчал и вдруг неожиданно спросил: – Хочешь увидеть их?

Горюнов ошеломленно посмотрел на него, потом на лице его проступили красные пятна, и он грубо, мешая слова с бранью, закричал:

– Не хочу!… Ничего не хочу!… Чего в душу лезешь? – Тяжело дыша, он наконец смолк.

– Да-а, – протянул Сергей. – Однако устали мы с тобой порядком. На сегодня хватит, Коля. А о друзьях все-таки подумай.

Не поднимая головы, Горюнов враждебно спросил:

– Завтра кто меня потрошить станет?

– А с кем бы ты сам хотел говорить?

Горюнов помолчал, потом еле слышно сказал:

– С вами.

В ту ночь Сергей долго не мог уснуть: будет или не будет говорить Горюнов, признается или не признается «для протокола»?

Но Горюнов не признался. Не назвал он и своего сообщника. Единственно, чего добился от него Сергей, – это косвенного подтверждения, что человек тот – шофер и москвич. В сочетании с имевшимися уже приметами это были очень важные сведения.

Работа Лобанова и Козина приобретала теперь первостепенное значение.

Итак, три машины – дело, казалось бы, несложное. Но круг теперь сузился, и вероятность, что преступник находится внутри его, так возросла, что Саша Лобанов, несмотря на свою кажущуюся беззаботность, решил никому не перепоручать проверку водителей.

Одна из машин принадлежала частному лицу, композитору Зернину; у него работал один водитель. Вторая машина была такси, а третья обслуживала строительный трест; на каждой из них работало по два водителя, посменно.