Ричард Пратер - Дело об исчезнувшей красотке Страница 12

— Вот-вот, дай ему за меня хорошенько.

— И за тебя, и за себя, и за нас обоих. Послушай, Лина, но ведь если бы этот нож летел чуть левее, чуть ближе к центру, и если бы ты так шустро не отпрыгнула, все бы выглядело как элементарный несчастный случай. Соскользнул с руки. Неточный бросок.

— Мне повезло, — ответила Лина, — да и, в конце концов, это несерьезно.

Я хотя и не думал так, но промолчал. По-моему, это было серьезно. Серьезно для Мигеля.

— Хватит, — сказала вдруг она, — хватит болтать. Иди сюда! — Лина похлопала по дивану рядом с собой. — Сядь ко мне.

Я плавно переместился по дивану в ее сторону.

— Обними меня. Я хочу тебе что-то сказать.

Мне не нужно было это повторять дважды. Я положил руку Лине на плечо. Мне кажется, о чем бы она меня ни попросила, дважды ей повторять не пришлось бы.

— Исключительно ради тебя я согласилась разыграть эту жирную крысу. И нож в меня попал тоже только благодаря тебе. По-моему, ты должен меня поцеловать.

Меня, повторяю, ей ни о чем не нужно было просить дважды.

Я поставил стакан на столик, обнял Лину и притянул к себе. Она поцеловала меня так, как целуются перед смертью, как будто это последнее, что ей осталось.

А я? Я — наоборот, как будто только тогда и жить начал. Потом она откинула голову и вздохнула:

— Ox, querido, ты мне нравишься. Просто сил нет. Я тебе тоже нравлюсь, не так ли?

— Так ли. И еще как.

— Хм, то-то же. Так тебе идет больше.

Я снова поцеловал ее в губы, и она как будто снова распростилась с жизнью.

Да-а, так можно было дойти и до исповеди у постели умирающего.

— Лина, скажи мне, что это значит — «querido»?

— О-о, это значит «дорогой» или «мой милый».

— Выходит, сейчас я твой дорогой, твой милый?

— Да, — она прошептала это очень нежно, — мой самый милый.

Прошла, наверное, не одна минута. Нарушить молчание пришлось мне:

— Я не могу здесь долго оставаться. Нужно много сделать, и сделать именно сегодня, сейчас.

— Сейчас ты уже ничего не сделаешь. — Она взяла мою левую руку и посмотрела на часы. — Полтретьего ночи. Отложи до утра, пожалуйста.

Я сделал последнее слабое движение, чтобы освободиться:

— И еще. Когда я уйду, то скажу консьержу, что здесь никого нет. Квартира пуста. И кроме меня, прийти никто не должен. Ключ я возьму с собой. Поэтому, если услышишь стук в дверь, не отвечай. Только если я дам знать, что это я. Теперь телефон. Трубку снимай, но первая не говори. Естественно, ответишь, если на другом конце буду я. Следующее: в кухне всего достаточно, тебе хватит. Ну а что касается остального… Итак, надеюсь, поняла: кроме меня, ни с кем не разговаривать. О'кей?

— Ни с кем, кроме тебя, Шелл!

Ее пальцы расстегнули среднюю пуговицу у меня на рубашке. Я почувствовал, как по спине пробежала мелкая дрожь, но ладони Лины уже обхватили мое лицо и тянули к себе.

— Manana, querido,[14] — выдохнула она и поцеловала меня сначала в щеку, потом в губы, а потом под подбородком…

Дьявол, а не девка! Я начисто про все забыл. И во сколько, вы думаете, я ушел? В пять часов!

Глава 7

Я забрался в «кадиллак» и тупо вперился в пространство. Ощущение было такое, будто мне даже пальцем трудно пошевелить.

Опять моросил дождь, но облака поднялись, посветлели, и я подумал, что, может, хоть воскресенье выдастся погожим. Я выехал на Сансет, повернул на восток и прислушался. Кроме шуршания шин по мокрой дороге — ни звука.

Сделать надо было много, но самое главное — меня беспокоил вопрос: что с Трэйси? Впервые я услышал это имя пятнадцать часов назад, в субботу после обеда, но, несмотря на столь короткий срок, уже чувствовал ответственность за судьбу этой незнакомой мне девушки. Пока только фотография и описание внешности. Вернее, две фотографии: Джорджия дала мне две — портрет и в полный рост. И описание. Бросила на стол, когда уходила.

С портрета на меня смотрело молодое лицо с широко поставленными умными глазами и зачесанными назад волосами. Лицо фарфоровой куколки с желто-зеленым выразительным взглядом. На портрете Трэйси улыбалась, очень симпатично и немного грустно; сбоку у рта виднелась небольшая родинка. Не совсем красавица, но милая и даже привлекательная.

На другой фотографии, в полный рост, стояла невысокая девушка, почти девочка, но с вполне сформировавшейся фигурой. Она была довольно худая и одета в яркое ситцевое платье. Снимок был сделан на лужайке дома Мартинов. Трэйси стояла, опираясь на ручку кресла.

И описание: девятнадцать лет; рост — пять футов два дюйма; вес — сто десять фунтов; глаза зеленые; волосы каштановые; особые приметы: слева у рта родинка, с внутренней стороны левого запястья имеется маленький шрам.

Такая вот эта самая Трэйси Мартин. Но где бы на нее взглянуть? И почему ее похитили? И как мне надо исхитриться, чтобы ее найти? Лос-Анджелес на побережье самый большой город, 452 квадратных мили. Впрочем, по территории ему нет равных во всех Соединенных Штатах. Если Трэйси в Лос-Анджелесе, то район поиска сводится всего лишь к 452 квадратным милям. Что может быть легче?

А если она в морге?

Однако до сих пор все шло по определенной схеме, и если Трэйси тоже была частью этой схемы, то оставалась надежда. Дурак! Надежды, схемы, но где же факты? Хотя бы немного побольше фактов. Надо крутить дальше.

Первым делом я решил заняться религией. Представив себя в роли жертвенного агнца для заклания, я помчался на бульвар Сильвер-Лэйк, чтобы наконец посетить Общество Ревнителей Истины Внутреннего Мира. Приготовься, Нарда, принимать гостя.

Нарда принимал хорошо. Все, что имело отношение к его внешности, манерам и поведению, было продумано самым тщательным образом и неизменно производило неотразимый эффект. Я сначала немало удивился, но быстро вспомнил, что Южная Калифорния известна как своеобразная Мекка для разного рода молящихся и верующих, как своеобразный тигель, куда брошены и варятся в собственном соку чуть ли не половина существующих на свете сект и культов и где цивилизованный мир порой трудно отличим от суеверия дикарей. Такова наша жизнь здесь. Вы можете тут просто жить, можете иногда приезжать сюда и как-нибудь столкнуться с этим, а можете и ни о чем не подозревать до самой смерти. Что касается меня, то я здесь родился и вырос. Четверть века назад, когда, поддерживая штанишки, мы бегали в детский садик, Лос-Анджелес и Голливуд представляли из себя совершенно иную картину. Прежде всего, это был большой, ровно засаженный деревьями Голливудский бульвар, где постоянно крутили фильмы. Фильмы были немые, а пленка часто рвалась. Теперь старый город, вернее, его границы уже давно и во много раз перекрыты нынешними, а население выросло раза в два, а то и в три.

Город рос, и мы росли вместе с ним. Люди стали приезжать со всех концов Америки, да что там Америки — со всего мира. Религия, вегетарианство, мистика, оккультизм, целители и врачеватели слетались сюда как мухи на мед, ни один другой штат такого не видел. То и дело возникал откуда-то очередной мессия, дурил народ, чистил кошельки и, уж как водится, очень быстро исчезал, уступая место другому. Целители возлагали руки, творили заклинания, считывали послания звезд, стояли на головах, чтобы спасти тела и души несчастных и набить карман звонкой монетой.

Но не поймите меня не правильно. Многие искренне хотели добра и действительно верили в то, что проповедовали. Большинство же, и никто меня в этом не переубедит, поклонялись исключительно Его Величеству Доллару. И свои доллары они получали.

Итак, пребывая в настроении весьма скептическом, я вырулил на Сильвер-Лэйк, нашел дом с вывеской: «На продажу» в полуквартале от храма ревнителей и припарковал свой нескромного цвета «кадиллак» как можно укромнее. Далее я пешком приблизился к штабу ОВМ — Общества Внутреннего Мира — и огляделся. То же самое, что и несколько часов назад. Только Мигеля нет поблизости. В предутренних сумерках храм смотрелся что надо. Я вспомнил слова Сэма о том, что сборища организуются где-то сзади, обогнул белый гравий подъездной площадки и дошел почти до самого конца дома, ища глазами кого-нибудь живого. Толпы не было. Справа и немного позади здания я увидел облаченную в белое фигуру, держащую свечу. Я направился туда. Это была молодая женщина с детским, круглым, как у херувима, личиком. Просторные одеяния укрывали ее с головой и ниспадали до земли.

Я не знал, что мне следует говорить: «Доброе утро», или «Да пребудет с вами благодать Божия», или «Где все собрались?».

— Фрэнсис Джойн, — представился я наконец. — Мне сказали, что где-то здесь устраиваются собрания… и я… э-э…

— Вы не ошиблись, — ответила незнакомка, — только заходить надо вон там, поднимайтесь до конца и вниз, со стороны Апекс-стрит. Многие почему-то попадают сюда. Пойдемте, я провожу вас. — Голос у нее был тихий и приятный.