Ситцев капкан - Алексей Небоходов Страница 14

– Вера, ты не забыла, что у тебя смена заканчивается через полчаса? – спросила она с явным раздражением.

– Конечно не забыла, – отозвалась Вера, – но сейчас у меня с новеньким инструктаж.

София фыркнула и ушла в подсобку.

– Видишь? – сказала Вера, – у них всегда одна и та же пластинка: каждый новый должен быть либо врагом, либо пешкой.

Она повернулась к Грише:

– Ты для кого собираешься быть?

– Для себя, – ответил он.

– Молодец, – на этот раз Вера улыбнулась по-настоящему. – Только не вздумай это говорить Маргарите. Она сразу поймёт, что ты опасен.

В салоне стало тише: все сотрудники разбрелись по своим углам, и только Вера осталась рядом с Гришей.

– У тебя глаза хорошие, – неожиданно сказала она. – Не такие, как у остальных.

Он удивился, но ничего не сказал. Она продолжила:

– Я не очень верю в людей, но у тебя есть что-то… человеческое. Как будто ты до сих пор не понял, что все здесь актеры.

– Может, я люблю театр, – попытался отшутиться он.

– А я люблю зрителей, – быстро ответила Вера.

На этом их диалог и закончился: она отошла к своему рабочему месту, а он остался стоять у витрины, перебирая в голове все услышанное.

Он почувствовал, как в голове складывается структура: сверху – мама Елена, под ней – Маргарита, ещё ниже – София, у самого дна – Лиза и Вера. Все связи между ними были не прямыми, а изломанными: каждый знал о другом чуть больше, чем надо, и в этом был смысл их существования.

Гриша посмотрел на пачку инвентаризационных листов и подумал, что здесь, в "Петрове", можно научиться большему, чем за годы университета.

Он вернулся за свой столик, разложил листы, включил лампу и начал заполнять графы, но теперь уже с другим настроением: он был готов ко всему.

В этот момент из подсобки вышла Лиза – тихая и прозрачная, как дым от старой свечи. Она аккуратно подошла к Грише и спросила:

– Тебе кто-то уже рассказал, как у нас бывает?

Он кивнул.

– Тогда не доверяй никому, – сказала Лиза, не глядя ему в глаза.

Он усмехнулся: да, это правило ему нравилось.

В этот момент в салон вошёл новый покупатель. Григорий выпрямился и почувствовал, что теперь ему в этом театре принадлежит своя роль. И пусть пока не главная, зато в правильном акте.

У подсобки "Петрова" было странное послевкусие: сюда попадали только те, кто умел сливаться с декорациями или хотел доказать, что у него ещё осталась человеческая душа. За дверью царил стабильный семьдесят восьмой год: облупленный шкафчик с креплением для чайника, старый, но ещё рабочий холодильник "Бирюса", микроволновка с полосой изоленты вместо ручки. Из окна открывался вид на мертвый двор с мусорными баками и единственной берёзой, по осени постоянно теряющей листья прямо в вентиляционную шахту.

Вера сидела напротив Гриши, подпирая подбородок рукой. На столе между ними стоял пластиковый контейнер с невнятным салатом: обед из ближайшего супермаркета был настолько убогим, что даже тараканы обходили его стороной. Но именно здесь, в полумраке чужих историй и дешёвого ланча, разговоры получались честнее, чем на миллионных переговорах.

– Я выросла в Клинцах, – сказала Вера, ковыряя салат. – Знаешь, где это?

– Между Орлом и ничем, – сразу ответил Гриша.

– Вот-вот, – кивнула она, – у нас там была фабрика по упаковке чего-то пластмассового. Мама на ней всю жизнь отработала, а отец… – она глотнула чаю, – ну, его просто не было. Если честно, мне с детства казалось, что я лишняя. Там вообще все были лишние, если не бухали или не грызли друг друга на работе.

Он слушал внимательно: её голос был не просто усталым – в нем звучала безнадега, какой не бывает у двадцатипятилетних.

– А как ты попала сюда? – спросил он.

– По объявлению, – пожала плечами Вера. – В Ситцеве жить ещё то удовольствие, но здесь хотя бы можно притворяться, что ты для чего-то годишься. Я же типа училась на экономиста, но дальше третьего курса не пошло – тогда как раз маму сократили, и пришлось возвращаться домой. Потом опять уехала, опять вернулась. Всё как у всех, но у меня от этого жутко горело внутри: не могла понять, зачем вообще рожать детей, если они всю жизнь будут подрабатывать на кассе или торговать китайским ширпотребом.

Гриша кивнул, делая пометки в воображаемой тетради: её мотивация не в деньгах, не во власти – только в желании быть кем-то "выше среднего".

– И что ты теперь думаешь о жизни? – спросил он, не утруждая себя философией.

– Думаю, что у каждого должна быть ниша, – сказала она. – У Лизы – быть самой милой, у Маргариты – самой крутой, у Софии – самой яркой. А мне досталась ниша "всегда знать всё". Потому что, если ты не в курсе – тебя всегда обманут или поставят в позу.

В этот момент мимо прошла Елена: она бросила на них долгий и пронзительный взгляд, а потом исчезла в коридоре, будто специально проверяя, не прячут ли они ничего криминального.

– Боишься Елену? – спросил Гриша.

– Нет, – Вера не колебалась ни секунды. – Она не страшная, просто дотошная до невозможности. У неё мозг работает, как сервер: если что-то не по правилам, сразу зависает. А потом находит виноватого и делает его виноватым навсегда.

Он почувствовал, как она внимательно изучает его лицо: не просто в поисках реакции, а чтобы просчитать следующий шаг.

– Знаешь, почему я здесь? – вдруг спросила она.

– Почему?

– Потому что у меня талант быть чужой, даже если никто не замечает, что ты вообще существуешь. Я могу сделать так, что меня не видно и не слышно, но, если надо – могу просочиться сквозь бетонную стену. Информация – это сила, – сказала она, чуть наклонившись вперёд, – вот почему я здесь всё про всех знаю.

Гриша улыбнулся: в её словах не было бахвальства, только холодная арифметика.

– Расскажи про Елену, – попросил он. – Какая она, когда никто не видит?

Вера задумалась: склонившись ближе, она теребила край салфетки так, будто от этого зависела её жизнь.

– Она жесткая, но не потому, что злая. Просто всю жизнь защищала своё – сначала мужа от всех баб в округе, потом бизнес от рейдеров, потом дочерей от чужих взглядов. Её привычка – держать всё под контролем. Даже когда её сломали, она сломала всех вокруг, чтобы никто не заметил, что с ней что-то не так.

Она бросила взгляд в окно, где уныло шел дождь.

– Говорят, у неё была какая-то тёмная история в девяностых, –