Ричард Пратер - Проснуться живым Страница 18

Бруно выпрямился.

— Лемминг — самый опасный человек в Америке, — заявил он, очевидно не ожидая возражений.

— Во всяком случае, чемпион по жарке гусей. Моего он изжарил до углей, но вашему грозит то же самое, док.

— Он пытается добраться до меня через вас.

— Ну, мы с пастором не так уж близки… Что там такое?

На экране давали краткое интервью трое прихожан.

— Да, я видел, как он стоял там и кричал, словно что-то… не знаю, что именно… в него вселилось. Казалось, стены обрушатся от его воплей.

Это был мужчина. Следующий — тоже.

— Тогда я не знал, что это Шелл Скотт. Но я видел, как что-то желтое движется взад-вперед по проходу. Он был одет в желтое, представляете? Стоял там и выл, как волк. У-у-у-у!

Потом заговорила женщина. Возможно, актриса, так как я был почти уверен, что видел ее в каком-то довольно старом фильме, где она играла главную роль.

— Я и мой дорогой муж сидели близко от него. Этот Скотт — говорят, что он детектив, — ходил туда-сюда, поминал имя Божье всуе, ругался и кричал, как дикарь. Не помню, что именно он кричал, но мне это не понравилось.

С этого момента и до конца передачи не произошло ничего существенного, но мы посмотрели и прослушали сообщения о быстром росте цен на нью-йоркской фондовой бирже, кровавых беспорядках в Вассаре и землетрясении во время урагана во Флориде, после чего Дру выключила телевизор.

Бруно медленно поднялся, когда Дру вернулась к дивану и села, посмотрел на нас и начал медленно излагать свои аргументы:

— Прежде всего, Фестус Лемминг, как вы сказали, Шелдон, лжец. Но он не обманщик. Лемминг абсолютно искренен. Он верит не только в свою миссию, но и в то, что все, осуществляемое им в подготовке ко второму пришествию, оправданно, если оно способствует приближению желаемой цели. Не только оправданно, но является его священным долгом. Я знаю этого человека, наблюдал за ним и изучал его, и не сомневаюсь в его искренности. Именно поэтому — а не потому, что он обманщик и лжец, — Лемминг еще более опасен. Искренние фанатики, убежденные в своей праведности, всегда были более опасными, жестокими, кровожадными, чем сознательные лжецы. Для них ничего не является запретным, если это спасает души от ада или мир от греха. Или, наоборот, любая мерзость становится добродетелью, если осуществляется праведником во имя Бога.

— Прошу прощения за свойственную человеку ошибку.

— Да, это было ловко проделано, не так ли? Если Бог на стороне Лемминга — пусть даже он проявит восхитительную сдержанность и не заявит об этом прямо, — кто может быть против него? И я уверен, что он сам так считает. Вы когда-нибудь видели, Шелдон, какого-нибудь другого человека, который мог бы так же твердо верить в невероятное и заставлять других верить в это и в него самого?

Бруно начал мерить шагами комнату.

— Мы в весьма интересном положении. Подумайте сами: теперь каждому психу известно, что агент Антихриста пытался убить агента Господа, который спасся потому, что силы добра сильнее сил зла, после чего безмозглая марионетка и ее хозяин бежали на красном мотороллере — разумеется, он должен быть красным! Психов не так уж много, но мы не можем их игнорировать. Однако самая большая опасность, очевидно, исходит от миллионов других людей, которые теперь знают, что некто пытался убить Фестуса Лемминга и бежал с места преступления и что за час до того мистер Шелдон Скотт угрожал нанести пастору такие повреждения, которые могли оказаться роковыми.

— В ваших устах это звучит хуже, чем есть на самом деле.

— Это действительно куда хуже, чем вам кажется, Шелдон. Вон там… — Бруно указал в никуда, — сидит торговец рыбой, который только что прослушал ночные новости. Кем, размышляет он, может быть этот таинственный некто? Он дюжину раз слышал имя Шелдона Скотта, четыре раза имя Эммануэля Бруно и шесть-семь раз имя Господа Всемогущего. Наш разумный торговец исключает Господа. Кто остается?

— Меня не спрашивайте, — отозвался я. — Ведь я всего лишь безмозглая марионетка.

— Наш торговец разберется в этом достаточно быстро. И его пока что неопределенные подозрения усилятся, когда он узнает, что Андре Стрэнг, менее святой пастор церкви Второго пришествия, сподвижник Фестуса Лемминга, был убит, и притом странным и дьявольским способом. Да еще в тот самый вечер, когда едва не прикончили самого святого пастора. А рядом с трупом Андре Стрэнга лежал мертвый незнакомец, в чьем теле три пули, выпущенные из чьего-то оружия. Мы с вами знаем из чьего…

— Стойте. Вы правы — мне следовало об этом подумать. Вы правы — положение скверное. Единственный луч света, что эти три пули были с полыми наконечниками, которые разламываются внутри тела… Но ведь именно я сообщил о двух мертвецах капитану из отдела убийств, верно? Поэтому Сэму не требуется баллистическая экспертиза, чтобы догадаться, что я побывал на месте преступления. Пожалуй, мне лучше ему позвонить. Я воспользуюсь вашим телефоном, о'кей? — Я посмотрел на Дру, и она кивнула, указав на телефон, стоящий на столике в другом конце комнаты.

Но прежде чем я поднялся, она сказала:

— Есть еще кое-что, Шелл. Должно быть, папину машину уже заметили на стоянке у церкви. Некоторым это покажется подозрительным, а для «леммингов» явится ответом на все вопросы.

— Ты права, — прогудел Бруно. — Я упустил из виду этот аспект. Да, для «леммингов» это послужит последним и бесспорным доказательством моей вины. К сожалению, мой автомобиль «силвер-шедоу» с откидным верхом…

— Вы оба сбили меня с толку. Доказательство? Я не совсем…

Доктор Бруно подошел к стулу и сел, разглядывая свои длинные пальцы.

— Большинство «Божьих леммингов» весьма бедны, — устало промолвил он. — Те немногие, кто ранее были состоятельными людьми, передали почти все свои деньги церкви, когда присоединились к ней. Иначе говоря, Фестусу Леммингу. Они считают богатство нежелательным явлением, если не смертным грехом, а бедность — добродетелью.

Он умолк, и я заговорил, воспользовавшись паузой:

— Это меня и озадачивает. Почему бедность — добродетель для «леммингов», но не для Лемминга, для овец, но не для пастуха? И я все еще не понимаю насчет доказательства…

— На этот вопрос ответить нелегко, — отозвался Бруно. — Лично мне кажется, что вовсе невозможно. Будь я на месте Церкви, я счел бы весьма полезным, если бы мои прихожане верили, что бедность, смирение, самопожертвование, покорность, вера в меня, даже целомудрие и безбрачие являются ступеньками многострадальной лестницы на небеса. Но я не Церковь. Во мне есть немало от циника, поэтому я признаюсь, что не в состоянии понять, почему закон, применяемый к членам Церкви, не применяется к ней самой. — Он снова стал разглядывать свои пальцы. — Для «леммингов» бедность — добродетель, потому что, будучи добрыми христианами, они верят, что лучше давать, чем получать, и что легче бобу пролезть сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в Царствие Небесное.

— Да, я тоже ходил в воскресную школу, хотя вам это может показаться невероятным. Но разве в Писании говорится о бобе?

Бруно наконец перевел взгляд с пальцев на меня:

— Слово «гамла», переведенное как «верблюд» в первых трех Евангелиях, означает также «боб» и «веревка». Если Иисус действительно сделал такое нелепое заявление насчет богачей, что вызывает сильные сомнения, то, разумеется, ему бы хватило ума выбрать из трех предметов веревку, так как она близка нитке и в то же время гораздо толще ее. Я допускаю, что Иисус был одержим божественным вдохновением, но не отношу это ко всем переводчикам Библии вплоть до наших дней. Переводчики Матфея, Марка и Луки просто допустили ошибку: написали «верблюд» вместо «веревки». Я использовал третий вариант — «боб» — просто из духа противоречия.

— «Легче веревке…» Да, пожалуй. Но доказательство…

— Я говорил, что мой автомобиль «силвер-шедоу» далеко не дешевая модель «роллc-ройса». Коль скоро бедность добродетельна, а «силвер-шедоу» стоит огромное количество бобов… я хотел сказать — долларов, то его покупатель должен быть весьма далеким от добродетели. А «силвер-шедоу» с откидным верхом — самый дорогой. Мне противно вспоминать, сколько я заплатил за грешное удовольствие владеть подобным экипажем. Следовательно, я в лучшем случае проклят, а в худшем — сознательно заключил союз с Сатаной.

— Теперь я понял. Полагаю, слишком поздно пытаться незаметно увести вашу «тачку» со стоянки. — Я пожал плечами. — У меня «кадиллак» с откидным верхом, док, так что мы встретимся в аду. Думаю, мне будет приятно увидеть дружеское лицо.

— Да, хотя посетить рай было бы приятно, мне бы не хотелось там жить. Но подумайте, как было бы печально, если бы переводчик среди сотни других ошибок совершил бы еще одну, написав слово «богатый». Что, если там имелся в виду не богатый, а подлый, низкий, жестокий, безумный — даже бедный? — Он саркастически усмехнулся. — Это всего лишь догадка — у меня нет доказательств. Лично я не утверждаю, что богатство добродетельно само по себе.