Дороти Девис - Шоковая волна Страница 3

Поезд прибыл в Венецию задолго до девяти вечера, но вокзал был уже закрыт. На площади ни одной машины. На платформе кроме меня оставался только Форбс. Он помог мне донести вещи до будки с телефоном для вызова такси.

— Знакомая картина, — сказала я ему, — только не думала, что и здесь так будет.

— Почему? Думаете, мы более цивилизованны?

Меня кольнул его сарказм. Форбс ушел, пообещав прислать такси, а я с трудом поборола растерянность и чувство покинутости. То, как меня встретила Венеция, не обрадовало. На город словно обрушилась белая тишина. Время от времени по улице проезжали машины, еще реже появлялись пешеходы, казавшиеся в резком свете электрических реклам фигурами в тире. Именно это впечатление заставило меня понять, что в городе везде ненормально яркое освещение. Даже магазины, в которых не было ни души, сияли огнями. Ничто не говорило о том, что в этом городе есть свой университет.

Я ждала, прохаживаясь. Присесть было негде, даже если бы захотелось: от скамеек остались лишь следы давнего их пребывания. Печально гудели рельсы под колесами удаляющегося поезда. Пейзаж напоминал Великую депрессию 30-х годов, хотя я немногое запомнила о тех временах. Порой я сожалела, что была в ту пору так мала, и память не смогла запечатлеть многое из прошлого, и оно оказалось навечно потерянным для меня. Но пустая платформа закрытого вокзала Венеции в какой-то степени восполнила эту потерю.

Наконец подъехало такси.

Глава 2

Ветер гнал по небу тяжелые тучи, когда утром я вышла из гостиницы «Марди-Гра». Она была плохой копией новоорлеанских отелей прошлого столетия, но построена недавно, и в ней клиенты могли расплачиваться кредитными карточками. После вчерашнего негостеприимного приема на вокзале я радовалась теперь дружелюбию и предупредительности в отеле, иногда казавшихся излишними. Меня порадовал уже ждавший меня новый «шевроле-импала» белого цвета, заказанный мною накануне.

Когда я, направляясь в «Эрмитаж», была уже в двадцати милях от города, солнце наконец прорвалось сквозь тучи, хотя ветер все еще продолжал гнать их стада по небу. Воздух был чист, ветер свеж, пахло морозцем. Стоял март, капризный месяц в своем зените. Сразу же за городом равнинные просторы до горизонта были усеяны нефтяными вышками, за которыми вскоре потянулись фермерские поля, со вспаханной плодородной коричнево-черной землей и луговинами, где паслись стада. Я видела одинаковые аккуратные фруктовые сады, напоминавшие мне квадраты кукурузных посадок времен моего детства. Подъезжая к поместью «Эрмитаж», я увидела вдали предгорья Шони, а по обеим сторонам шоссе, среди дубов и зарослей гикори, появились сосны.

Хромой служка открыл железные ворота и, отсалютовав, пропустил машину к ранчо. В зеркале заднего обзора я видела, как он вновь запер ворота, и гадала, в какой из войн он получил увечье или же пострадал в шахте.

Гравий шуршал под шинами. Дорога, ведущая к дому, шла через густой парк, где даже в солнечные дни царила благодатная тень. В парке я заметила двух наездников, ехавших мне навстречу. Когда они пришпорили лошадей, я сбавила скорость. Как раз в тот момент, когда я припарковала машину, Хиггинс и его спутница уже подъехали ко мне. Он спешился и, перебросив поводья через голову красивого жеребца, отдал их своей спутнице, а сам подошел ко мне и пожал мне руку.

— Я рад, что вы нормально одеты, — сказал он, когда я вышла из машины. Хиггинс был высокого роста и красив даже в свои шестьдесят восемь лет. Взгляд его голубых глаз был проницательным и острым. Он представил свою спутницу как Лори, Она была полновата, с неулыбчивым лицом. Я дала бы ей далеко за сорок. Кто она? Секретарь, компаньонка или еще кто-то? Хиггинс предложил ей уступить мне свою лошадь, даже не спросив меня, согласна ли я на это или нет. Мне пришлось обменять свою накидку на меховую безрукавку Лори и в модном брючном костюме от Гудмена сесть на лошадь по кличке Иезавель. Видимо, предполагалось, что Иезавель сразу же собьет с меня самоуверенность, если она у меня есть. Хиггинс неспроста теснил ее своим конем, пугая и дразня. Я, не раздумывая, пришпорила лошадь, позволила ей вырваться вперед и не смиряла даже тогда, когда она перешла на галоп. Затем постепенно натягивая поводья, я ждала, когда лошадь постепенно умерит свой бег. Я дала ей возможность пройти в спокойном темпе ярдов пятьдесят, и только тогда мы повернули назад.

На лице Хиггинса была довольная ухмылка.

— Давайте прежде всего объедем вокруг дома, — предложил он.

Мы ехали к дому по поляне, тронутой утренним морозцем. Фасад украшали колонны с коринфскими капителями и огороженная веранда на верхнем этаже. С каждой стороны дома на уровне первого этажа были однокомнатные пристройки, окна которых выходили на три стороны. Дом мне показался изящным и уютным, о чем я не преминула сказать хозяину. К тому же я поинтересовалась, из какого кирпича он был сложен, и где обжигался кирпич. То есть о всем том, что роднило бы его с известным домом президента Джексона.

— Нет, вместо кирпича мы использовали наш иллинойский гранит, — ответил Хиггинс и направил лошадь к усыпальнице с круглым куполом, похожей на стройный греческий храм с колоннами. В этом Хиггинс тоже следовал вкусам президента Джексона. Сняв головной убор, Хиггинс пояснил:

— Здесь похоронена моя супруга Ненси, есть место и для меня. Ровно столько, сколько было на супружеском ложе. На большее я никогда не претендовал. — Он почесал голову и снова надел свою охотничью шапку. — Возможно, кто-нибудь скажет вам, что это не так. Сами будете решать — верить им или нет.

Наконец мы направились в конюшни. Передав конюху лошадей, который тут же стал выгуливать их, мы вошли внутрь. Хиггинс все еще выращивал скакунов, хотя после восьми лет неудач на скачках в Черчилл-Даунс его питомец в конце концов был снят с соревнований насовсем.

— Я почувствовал себя так, будто меня вычеркнули из общества респектабельных людей, хотя никогда не стремился попасть в него. Поэтому я послал все это ко всем чертям.

В конюшне было десять лошадей одна другой краше. Две кобылы ждали приплода. Хиггинс подошел к одной из них и потрепал ее по шее, а затем притянул ее голову к себе. Я вспомнила отца, который предпочитал лошадей людям.

Хиггинс показал мне помещение, где хранилась конская сбруя, а затем жилую комнату наверху.

— Иногда я ночую здесь, особенно когда приходит время кобылам жеребиться.

Осмотрев конюшни, мы снова отправились верхом через скотный двор на поля, где паслось стадо породистых коров «гернси». Я насчитала сорок голов.

— Это стадо на втором месте в штате по жирности молока. Я не гонюсь за первенством, к недовольству скотников, кстати. Вот не хочу и все. Как вы расцениваете это?

Я подумала немного и рассмеялась.

— Что значит ваш смех?

— Мистер Хиггинс, если все обстоит так, то зачем я приехала сюда?

— Вы хотите сказать, что ваш журнал не собирается тратить бумагу и талант своей перворазрядной журналистки на жизнеописание второразрядного магната?

— Да, что-то в этом роде.

— Что ж, будет интересно узнать, что кто-то знает о тебе больше, чем ты сам. Разве не великолепно это стадо?

— Не видела ничего более красивого. А я выросла там, где разводили как раз «гернси».

— У нас предпочитали «холстейнов», они ближе к человеку, — заметил Хиггинс. — В Ист-Молайне.

Выходит, он родился и вырос в местах, где белые и цветные жили рядом.

Мы снова выехали на луг и направились к лесу.

— В соседстве с цветными есть свои преимущества, — заметила я.

— Вы, пожалуй, правы, — согласился Хиггинс. — Я понимаю этих людей. И многие из них меня тоже. Я направил полдюжины цветных юношей в юридические колледжи. Можете представить себе, что думают обо мне белые братья! Один из моих черных парней в прошлом году прошел в законодательное собрание штата. Не скажу, миссис Осборн, что начисто лишен предрассудков, но я не предвзятый человек.

Вот на этом стоило бы остановиться подробнее, подумала я.

— Между предрассудком и предвзятостью не такая уж большая разница, мистер Хиггинс.

— Мне нравится находить именно такую еле заметную разницу. А большую видит каждый: между мальчиком и взрослым мужчиной, между козлом и бараном и так далее. Кстати, зовите меня просто Стивом. Все так меня зовут.

Мы въехали в ворота, за которым начинались охотничьи угодья. Хиггинс оставил ворота открытыми. Вдали я увидела фигуры охотников.

— Настоящая охота, — сказала я.

— Если вы останетесь у нас до Пасхи, я устрою охоту в вашу честь. Как вы на это смотрите?

Я рассмеялась, и сделала вид, что обдумываю предложение.

— Не знаю, что сказать.

Мы пришпорили лошадей, пересекли поле и через другие ворота въехали в лес. Я готова была поклясться, что увидела лису.