Вячеслав Сухнев - В Москве полночь Страница 30

Да, девушек сюда водить неудобно — только лицо терять… Остается надеяться, что в этой берлоге недолго отлеживаться. Несколько дней. Ну, неделю. Постельное белье на раскладушке оказалось серым и застиранным, с лежалым запахом. Толмачев, принюхиваясь, долго вспоминал, где он уже встречал такой запах — правда, гораздо слабее. И вспомнил. Ну, конечно же, так пахло белье в коттеджике на лесной базе. Значит, одно ХОЗУ стелет. Просто раскладушку заправляли месяц, если не два, назад.

Пошуровал в шкафчике в ванной — в тусклой ванной с темно-зелеными крашеными стенами, вызывающими озноб. Искал дезодорант, одеколон — что-нибудь пахучее. Нашел кусок окаменевшего мыла, которое не мылилось и не пахло. Вымыл руки, чтобы оправдать поход в ванную, развалился одетым на раскладушке, которая зарычала и загремела пружинами, словно сторожевой пес цепью. Спрячешься тут… На рев раскладушки сейчас сбегутся все соседи. И не только из этого тихого пятиэтажного дома. Он содрал хлипкий комковатый матрасик вместе с одеялом, бросил на пол и улегся. Можно было закуривать и ловить кайф. Еще бы мозги отключить. Но они не отключались.

…Не так давно купил книжку Блейка, профессионального британского разведчика, который много лет работал на СССР, был приговорен на родине к почти пожизненному заключению и умудрился бежать из тюрьмы. Читая биографию ветерана разведки, Толмачев к концу книги вдруг подумал: а ведь они с Блейком в какой-то степени коллеги. Но почему же книжка читалась так, словно Блейк рассказывал о полете на Луну, о полете, не испытанном Толмачевым?

Дело не в том, очевидно, что Блейк разъезжал по всему свету, а Толмачев — только по бывшему Союзу. И то — не каждый месяц. И не в результатах работы разница — у Толмачева, конечно же, они значительно скромнее. И не в том дело, что у Блейка горизонт был шире на несколько порядков, а Толмачев трудился на крохотном пятачке, на своей грядочке, по мере сил ее обрабатывая. Главное, Блейк видел не только сильные стороны системы, но и ее малозаметные недостатки. А это, кстати, помогало ему долго дурить братьев по классу и вести многолетнюю двойную жизнь. Он и попался-то по глупости… Толмачев же уверовал во всесилие Управления, и не хотел до поры думать, что и это всесилие имеет определенные рамки. А ведь в существовании самих рамок уже заключена ущербность любой системы. Либо она безгранична и потому всесильна, либо имеет пределы и тогда — не всесильна. К слабости системы, к хрупкости ее скелета не был подготовлен Толмачев.

Мог ли он совсем недавно предполагать, что в недрах Управления найдется умелец, который под недреманным оком электронных сторожей залезет в ларь с информацией, чтобы передать ее братской разведке? Ни в дурном сне! И не предательство Самарина угнетало Толмачева, а сама обыденная возможность такого шага. Он чувствовал себя так, как если бы при нем плюнули на икону. Неверующий, хоть и крещеный, Толмачев вынес из деревенского детства стойкое уважение к иконе, воспитанное строгой богомольной бабкой.

Шальные, крамольные мысли роились в голове. Пашунчик вот переступил. А где гарантия, что это смог сделать только Самарин? По меркам Управления Пашунчик — обыкновенная шестерка. Такая же, как и Толмачев, чего там скромничать… А сколько возможностей у козырных тузов хладнокровно и безбоязненно предавать Дело? И сколько в Управлении людей, связанных с новым зарубежьем рождением, службой, семейными узами, дружеством? И кто из них найдет в себе силы не отозваться на голос крови или товарищеской приязни?.. Вчера вместе водку пили, а сегодня — враги. Только потому, что развели их тщеславные и недалекие политиканы…

Но тогда так ли был прав Василий Николаевич, истово убеждавший Толмачева в непогрешимости, в святой чистоте дел и помыслов коллег? Похоже, он больше сам себя убеждал, восстанавливая пошатнувшийся символ веры, не желая мириться с позорным существованием водопроводчика.

Долго думал Толмачев. Без компьютеров справлялся. Не шестерка ты, додумался. Ведь шестерка, если козырная, может бить туза. А ты пешка. Слепая пешка, которую каждая сволочь может двигать куда захочет и отдавать под бой любому коню или слону. И не коню даже, а такой же пешке, как Самарин. Вот это, называется, нашел ты, Толмачев, достойную, интересную работу! Главное — самостоятельную… Уж лучше бы с Вадиком Егоркиным кооперативную фурнитуру лепить.

Темное мстительное чувство взошло в обиженной душе, и Толмачев некоторое время сладострастно нянчил это чувство. Если бы в комнате оказался Самарин! Голыми руками бы… За одно позорное сидение в ухоронке, за унижение, за то, что додумался.

А потом и другие мысли-мыслишки пошли-поехали. Судя по намекам Максимычева, подполковника спрятали. От кого? От Самарина? Да плевать на него Василию Николаевичу… Самарин, кстати, не смог бы даже пустить оперативников за Толмачевым. В этом случае Пашунчик обязан был бы весьма детально обосновать перед вышестоящими товарищами необходимость слежки. А руководство сразу же спросило бы: которого это Толмачева пасти прикажешь? Не того ли, что недавно героически изображал подсадную утку и способствовал поимке любопытствующих оружейников?

Если за Толмачевым пошли оперативники Управления, то не с подачи Самарина. Кто же дал распоряжение привязать хвост скромному аналитику Толмачеву? Не от этого ли всесильного руководящего товарища — или товарищей — прячут сейчас Василия Николаевича другие вышестоящие? Чтобы спрятать начальника отдела, подполковника, ветерана Дела, надо иметь для этого очень веские причины. И, повторяясь, надо иметь в Управлении серьезный вес.

Да, полезно время от времени отключаться от умных машин и напрягать собственные извилины, уж какие есть… Ожгло Толмачева: не по своей бредовой инициативе работал Пашунчик, не Самарин пенки отсасывал. Он просто не додумался бы до такого трюка — щупать смежные темы. Тут нужны хорошие мозги. В чью же головушку они вложены? Представить страшно…

Веселый получается расклад. Некто Икс дает задание Самарину. Подполковник и Толмачев выходят на Пашунчика. Это становится известно Иксу. И Икс старается принять меры. Однако некто Игрек, который осведомлен о маленьком внутреннем открытии подполковника и Толмачева, проникает в планы Икса. И прячет Василия Николаевича, справедливо опасаясь за его светлое будущее. А Василий Николаевич умудряется спрятать Толмачева. Веселый расклад, но другой в нынешней ситуации непредставим. Иначе ничего не связывается. Пойдем дальше, поежился Толмачев, прикуривая очередную сигарету. Не найдя подполковника с Толмачевым, неудовлетворенный Икс обратит карающую и затыкающую десницу… Правильно, на Самарина. И тогда ниточка, за которую потянули аналитики, тихо лопается.

Выходит, ненавистного Самарина сейчас полагается любить как родного брата и всемерно способствовать тому, чтобы сохранил он на плечах буйную и глупую белобрысую головушку. Толмачев понял, что никогда не сможет валяться бревном в ухоронке, курить бесконечно и бояться.

Он выполз с наступлением сумерек из дома и долго кружил по всем этим Витебским, Дорогобужским и Вяземским улицам, вспоминая занятия по спецдисциплинам. Не обнаружив хвоста, нашел неподалеку от Можайского шоссе телефон, снял трубку и задумался. А если и у Максимычева пишут звонки? Но другого выхода Толмачев не видел.

— Здравия желаю, товарищ капитан!

— Вынужден напомнить, — скучно сказал Максимычев, — что мы не в армии. Обращение «товарищ» отменено решением от…

— Да ладно тебе! — разозлился Толмачев. — В двух словах: какие новости?

— Никаких, — сэкономил лимит Максимычев. — У нас по-прежнему больничный.

— Тогда передай… больному, что у его крестника тоже намечается больничный. Затяжной. Скорей всего, с летальным исходом. Дверь закрыта?

— Закрыта.

— Всем привет. Береги себя, Максимычев! Ты хоть понял, о ком речь?

— Понял. Постараюсь передать.

Толмачев еще немного пошлялся по улицам, присматриваясь к телефонным будкам. Совсем стемнело, когда он позвонил Седлецкому. И снова услышал, что тот еще не вернулся из командировки.

А если в бар звякнуть? Не должен был Юрик попасть в поле зрения оперативников. В день того дурацкого похищения Толмачев в бар просто так зашел, бродя по городу в качестве приманки. Естественно зашел, потому что погода стояла отвратительная, дождь заворачивал. И оперы, опекавшие его, те самые оперы, которые косили под «голубых», сидели достаточно далеко от стойки и не могли из дежурного трепа Толмачева с Юриком сделать глубокомысленные выводы об их приятельстве.

— Да! — заорал как всегда Юрик, перекрикивая магнитофон. — Говорите громче!

— Не могу, — сказал Толмачев. — Убавь звук в матюгальнике, дорогой друг… Вот, уже лучше. Машу нашел?

— A-а… Николай. Нашел. Между прочим, дожидается. Дать трубочку?