Деннис Лихэйн - Глоток перед битвой Страница 40

Я развязал тесемку, стягивающую пакет, и запустил туда руку. Внутри оказалась папка толщиной где-то с четверть дюйма. Я извлек ее из пакета и открыл. Опять фотографии.

Я встал и разложил их на скамье. Всего двадцать одна фотография. Игра света и тени, создаваемая лучами солнца, проникающими сквозь витражи собора, разбивала их поверхность на треугольники. Ни на одной из них не было запечатлено того, на что мне хотелось бы смотреть; на всех было то, на что смотреть приходилось.

Они были из той же серии, что и фотография, которую дала мне Дженна, — их снимали одной и той же камерой и с одного и того же места. Почти на всех был запечатлен Полсон, на нескольких — Сосия. Тот же обшарпанный номер мотеля, та же зернистая текстура, тот же высокий ракурс — все это наводило на мысль, что это, скорее всего, видеокадры, причем съемка велась скрытой камерой, установленной на высоте восьми-десяти футов, вероятно, за двойным зеркалом.

На большинстве фотографий Полсон был в одних черных носках. Он лежал на рваных заляпанных простынях на узкой двуспальной кровати. Вид у него был блаженный.

Чего нельзя было сказать о его сексуальном партнере. Предметом страсти Полсона — если можно так выразиться — был ребенок. Худенький черный мальчишка лет десяти-одиннадцати, не старше. Носков на нем не было. На нем вообще ничего не было. Было незаметно, чтобы он испытывал такое же блаженство, что и Полсон.

Было заметно, что ему больно.

На шестнадцати из двадцати одной фотографии был запечатлен собственно половой акт. На некоторых из них был заснят и Сосия. Он держал мальчика, заставляя его принять нужную позу. Полсон, судя по всему, не имел ничего против подобного вмешательства и даже не замечал его. Глаза его горели, губы кривились от наслаждения.

Ребенок, судя по всему, вмешательство Сосии замечал и даже противился ему.

Из пяти оставшихся фотографий, на четырех были засняты Полсон и Сосия, пьющие какую-то темную жидкость из стаканов, принесенных из ванной. Они сидели за тумбочкой и, видимо, вели дружескую беседу. На одной из них была видна, правда не в фокусе, тоненькая ножка мальчика, запутавшаяся в грязных простынях.

— Боже мой! — воскликнула Энджи каким-то не своим, а срывающимся, пронзительным голосом. Зубами она вцепилась себе в костяшки сжатой в кулак руки. На побелевшем лице проступили красные пятна. В глазах застыли слезы. Теплый воздух церкви неожиданно сгустился и навалился на меня такой тяжестью, что я почувствовал головокружение. Я еще раз взглянул на фотографию, и к горлу подкатила тошнота.

Я заставил себя еще раз просмотреть все фотографии, чтобы не упустить ни малейшей детали, но, не задержавшись на первых двадцати, мой взор сразу же устремился к последней, двадцать первой, — подобно тому, как сразу же бросается в глаза светлое пятно в углу темного экрана. Эта фотография была мне знакома — не то чтобы я ее уже видел, нет, — она жила в моих снах, потаенных уголках подсознания, не повинующихся нашей воле. И до конца дней моих этот образ бессмысленной жестокости то и дело будет возникать у меня перед глазами, особенно в те минуты, когда я к этому меньше всего готов. Мальчик сидел на кровати, голый, с потерянным видом; по глазам его было ясно: он понимал, что уже перестал быть собой. В потухших глазах застыло чувство умершей надежды и полной безысходности. Это были глаза человека, чья душа надломилась, а разум померк, не выдержав пережитых потрясений. Глаза зомби, живого мертвеца, забывающего и свою наготу, и то, что потерял.

Я сложил фотографии стопкой и положил их назад в папку. Волны ужаса и дикой ярости перестали сотрясать мое тело, я стал нечувствителен, словно покрылся коркой. Взглянув на Энджи, я понял, что с ней происходит то же самое. Она больше не дрожала и стояла совершенно неподвижно. Чувство, которое нам довелось испытать, было не из приятных; возможно, пережитое потрясение еще скажется на нашей психике, но в тот момент пережить его было абсолютно необходимо.

Энджи посмотрела на меня. Глаза ее покраснели, но слез не было видно.

— Как бы то ни было, дешево они не отделаются.

— Одну фотографию возьмем с собой, — кивнул я.

Она пожала плечами и оперлась на купель.

— Ладно.

Я вынул из папки одну фотографию — ту, на которой был заснят акт: мальчик, Сосия и Полсон, но не весь, голова не попала в кадр. Пусть Сосия достается Дэвину, но с Полсоном должен разобраться я сам. Остальные отнес в крайнюю исповедальню. Я встал на колени и перочинным ножом подковырнул одну из мраморных плиток, которыми был вымощен пол. Она легко подалась — этот тайник был мне известен еще с детства, когда я был в этом соборе служкой. Я отодвинул плитку, и под ней открылась яма глубиной в два фута, куда я положил папку и наше оружие, переданное мне Энджи, — револьвер 38-го калибра и пистолет калибром 9 миллиметров. Плитка встала точно на свое место, никаких признаков того, что ее двигали. Забавная мысль пришла мне в голову: я как бы приобщился к обрядам католической церкви, только у них — таинства, а у меня — тайник. Я вышел из исповедальни, и по центральному проходу мы направились к выходу. Напоследок Энджи опустила пальцы в сосуд со святой водой и перекрестилась. Я решил было последовать ее примеру — в данной ситуации я был готов принять помощь от кого угодно, — но передумал: святош я ненавижу еще больше, чем лицемеров. Мы толкнули тяжелую дубовую дверь и вышли на улицу, окунувшись в предвечерний свет.

У самого входа поджидали нас Дэвин с Оскаром. Они стояли, облокотившись о капот «Камаро», принадлежащего Дэвину, и над ними витали ароматы «Макдональдса». Бурной реакции не последовало: некоторое время они молча смотрели на нас, а затем Дэвин, продолжая жевать свой биг-мак, произнес стандартную фразу: «Вы имеете право хранить молчание. Все сказанное вами может быть и обязательно будет использовано против. Сержант, давай их сюда. Вы имеете право воспользоваться услугами адвоката…»

Возились с нами чуть ли не до утра.

Дэвину с Оскаром пришлось несладко. Кровавые бандитские разборки где-нибудь в Роксбэри или Маттапане — дело одно, но когда преступный мир выползает из гетто и поднимает свою бритую голову в самом центре города, вынуждая законопослушных граждан прятаться от пуль за своими чемоданами и баулами, — совсем другое. На нас надели наручники. Нас зарегистрировали. Еще по дороге в участок Дэвин без лишних слов отобрал у меня фотографию; в участке у нас отобрали остальное.

Я и четверо полицейских в штатском сидели рядком на скамье. Полицейские, ребята поздоровее меня, равнодушно смотрели в пространство. Офицер, проводивший опознание, инструктировал какую-то даму:

— Не спешите, посмотрите повнимательнее.

А она отвечала:

— Да я толком и не разглядела. Видела только здоровенного негра.

Везет тебе, Кензи. Если где идет пальба, то свидетелям, как правило, запоминается здоровенный негр.

Вновь мы встретились с Энджи уже позже, когда нас посадили на скамью рядом с каким-то бродягой по имени Терранс. От него разило и несло, но он, не смущаясь и ковыряя пальцем в зубах, с энтузиазмом принялся объяснять мне, почему в мире все пошло кувырком. Все дело в Уране. Славные зеленые человечки, населяющие эту планету, не умеют строить города. Терранс поведал нам, что деревенские дома у них — зашибись, а вот небоскреб им построить слабо. «А без небоскребов им никак, ты понимаешь? А у нас этих небоскребов до хрена, вот ураниты и решили захватить Землю. А как? Они писают на нас, когда идет дождь, и моча их попадает в наши реки и озера. А в моче у них наркотик. Попьешь такой водички — тебе тут же захочется кого-нибудь прихлопнуть. Лет через десять, — заверил нас Терранс, — мы все перестреляем друг друга, и города достанутся уранитам. И в городском совете будут заседать зеленые».

Я спросил Терранса, что он лично будет делать в случае катастрофы, и Энджи пихнула меня локтем в бок — дескать, валяй, мужика интересно послушать.

Терранс прекратил ковырять в зубах и посмотрел на меня:

— Вернусь на Уран, что же еще? — Он пригнулся ко мне, обдав такой волной перегара, что меня замутило. — Я один из них.

— Я так сразу и подумал.

Через несколько минут за Террансом пришли и куда-то его увели — то ли на космический корабль, то ли на секретное совещание в Белом доме. За нами никто не приходил и уводить не собирался. Несколько раз мимо нас проходили Дэвин с Оскаром, но они ни разу не посмотрели в нашу сторону. Народ валил толпой, но никому до нас не было дела: ни полицейским, ни проституткам, ни адвокатам, пришедшим внести залог за своих подопечных, ни частным детективам с огромными портфелями и постными лицами суперзанятых людей, у которых нет времени даже перекусить. Сгущались сумерки. Когда же совсем стемнело, целый отряд крепких парней, сложенных как Дэвин — коренастых и приземистых, прошагал в сторону лифтов. Под темно-синими ветровками скрывались пуленепробиваемые жилеты; в руках парни несли винтовки М-16 армейского образца. Отряд полиции особого назначения. На площадке они подождали Дэвина с Оскаром и, заняв два лифта, вместе с ними поехали вниз.