Виктория Платова - Ужасные невинные Страница 24

Вход для мужчин 300 руб., для девушек и курильщиков трубок – свободный.

Живая музыка, сэднесс, джангл, амбиент.

Москва, метро «Улица Скобелевская», напротив.

Тинатин улыбается, улыбается, улыбается.

Странный адрес, ни улицы, ни номера дома, а музыка и вовсе не в моем духе, триста рублей с рыла за вход и заунывный сэднесс на живца – не многовато ли? девушкам – бесплатно, дискриминация по половому признаку налицо, но причем здесь владельцы курительных трубок? Ма-асковские фишки, с тем же успехом можно было бы свободно запускать в «Hangar51-19» курильщиков кальяна, курильщиков опиума, любителей матэ, мятных пастилок и экзистенциального чая пу-эр. Только теперь до меня доходит, что клуб «Hangar 51-19» – московская клоака, завтра до 22.00 мне нужно быть в Москве. От одной мысли, что письмо могло раскрыться после 22.00 завтрашнего вечера или после 21.00, или после 20.00, или не раскрыться вообще, меня бросает в дрожь. Но и это еще не все.

Копия: [email protected]

Письмо было послано не только мне, и свидание предстоит не только со мной. Но и с человечком из почтового ящика dreamscatcher. Человечком, человечишкой, дрянным человечишкой, конкурентом, ловцом снов, ловцом кошмаров, ловцом душ, Лора слишком много возомнила о себе, сучка. Dreamscatcher – ее почтовый ящик…

…Не то чтобы я как-то особенно ненавидел Крюков канал, есть места, которые я ненавижу сильнее, например улицу Печатников, где прошло мое детство. Или набережную Фонтанки у Калинкина моста, там, в подъезде трехэтажного, разваливающегося прямо на глазах дома, я так и не смог трахнуть свою первую девушку, это произошло много позже и не с ней. Потом в том же доме снимал комнату мой приятель Стае Лапоногов, большой специалист по части денатуратов и игры на двуручной пиле. Стае по пьяни утонул в Фонтанке, когда его тело вытащили, то обнаружилось, что за пояс у него заткнута книжонка «Москва – Петушки», а в ботинках полно мертвых вуалехвостов и черноплодной рябины.

Пила, на которой он играл, исчезла безвозвратно.

Вряд ли смерть Стаса была более драматичной, чем смерть моей матери, хотя я даже предположить не могу, как она умерла и умерла ли вообще. А если умерла – то что осталось после нее? Мертвые вуалехвосты? Или бусы из черноплодной рябины, которые я сам смастерил для нее, когда мне было семь, вряд ли она сохранила их – она никогда ничего не хранила, так почему бусы должны быть исключением? Семейные фотографии в коробке из-под овсяного печенья – это потянет на приличную викторианскую мелодраму, но семейных фотографий было кот наплакал, и все они остались нетронутыми, они и сейчас валяются у меня в шкафу. В коробке из-под овсяного печенья. Удельный вес семейных фотографий повышает с десяток открыток с видами Амстердама. Каналы и все такое. Папаша всегда считал, что лучшие шлюхи расквартированы в Амстердаме, вот только папашины волосатые лапы до него не дотянулись. И шлюх на открытках не было.

Что мне делать на Крюковом канале?

«Будет интересно», – пообещал мне некто под ником jukebox, что в его понимании означает «будет интересно»?..

Поход от Печатников до Крюкова казался мне самым настоящим путешествием – когда-то в детстве, будь у меня даже велосипед Буча и Санденса, – и тогда путешествие не стало бы короче. За время похода от Печатников до Крюкова, мимо окон с лавандой и гортензией и еще одним растеньицем со смешным названием «калачики», я мог утонуть в зыбучих песках, быть съеденным капитолийской волчицей, я мог встретить Джоди Фостер, девочку-проститутку из «Таксиста», которая так нравилась мне, когда мне было семь. Когда мне исполнилось девять, мне нравилась уже совсем другая, не девочка и не проститутка, – Дельфин Сейриг, ее имя я вычитал в старом журнале. Так же, как имя Джоди – в другом старом журнале, двумя годами раньше, этими журналами папаша растапливал титан в ванной. Тогда я не узнал бы ни Джоди, ни Дельфин, я никогда не видел их, я увидел их много позже, но кто сказал, что нельзя влюбиться в сочетание букв, кто установил такие правила?.. Джоди с глазами цвета черепахового гребня, Дельфин с кожей, гладкой как у дельфина, именно такими я и представлял их себе: дельфин, черепаховый гребень, разве можно перед этим устоять?..

Я никого так не любил, как Дельфин и Джоди, никого – до тех пор пока не встретил Тинатин.

Встретить Тинатин сейчас, у Крюкова канала, так же маловероятно, как встретить тринадцатилетнюю Джоди или Дельфин в куртке-сафари, ведь Джоди давно не тринадцать, а Дельфин и вовсе умерла.

Восемь десять, я не пунктуален. Да и плевать.

В воздухе пахнет близким дождем и стоячей водой канала, в воздухе разлито молоко раннего северного вечера, я подхожу к Крюкову не со стороны Печатников – со стороны Садовой, оставляю позади Никольский собор, сворачиваю направо, как же давно я не бродил по ЭсПэБэ вот так – совершенно бесцельно, нельзя же считать целью расплывчатое «будет интересно».

Мостик, о котором говорил jukebox, совсем недалеко, молочный воздух становится гуще, влаги в нем прибавилось, вот-вот пойдет дождь. Но даже если он пойдет – это не изменит моих планов: сегодня ночью я уезжаю в Москву.

«Добейся успеха».

Кретиническая молодежная комедия, стоит мне только появиться в ней в заглавной роли, сразу же переходит в разряд футуристического боевика: добьюсь ли я успеха в «Hangar 51-19»? Я бы не слишком заморачивался этим, если бы черно-белый постер не был отправлен еще и Лоре. Остается надеяться, что в свой почтовый ящик она не заглядывала, что она ловит сны, кошмары и души где-нибудь совсем в другом месте.

…Блики.

Я уже на мосту, и все пространство вокруг меня усеяно бликами, резкими белыми вспышками, резкими голубоватыми вспышками, я вижу несколько милицейских машин, одна чуть ближе ко мне, две другие поодаль. В центре действа – черный «Мерс», уткнувшийся мордой в камень парапета. Все дверцы «Мерседеса» распахнуты настежь, два окровавленных трупа сзади, один – спереди, на водительском сиденье, голова на руле, лобовое стекло треснуло и забрызгано кровью.

Тела еще в машине, нет даже «скорой», следовательно, все произошло совсем недавно, может быть – пятнадцать, десять минут тому назад. Что было бы, приди я вовремя?

подходи сегодня часам к восьми вечера. Будет интересно :-):-)

Не в восемь пятнадцать, а ровно в восемь?

Я… я увидел бы, как все это произошло. А чертов jukebox знал, что это должно произойти. Иначе он не отправил бы меня сюда.

увидишь, что будет потом.

Это не просто автокатастрофа, «Мерседес» не просто потерял управление и врезался в парапет: все, находящиеся в машине хладнокровно расстреляны, я замечаю и кое-что другое кроме треснувшего лобового стекла: прошитые пулями дверцы, пассажиров поливали свинцом на совесть, одним лазерным прицелом дело не обошлось. За последние несколько минут я не сдвинулся с места ни на сантиметр, я стою там же, где стоял, там, где меня застали блики – белые, голубоватые: почти посередине мостика. С телами в машине ничего не происходит, все дело во мне, в зрении, обонянии, осязании, никогда еще мир не открывался мне в таких режущих глаз подробностях. Не прилагая никаких усилий, я могу разглядеть небольшую царапину на капоте и рисунок шин – господи! даже рисунок шин виден мне, как видна залитая кровью запонка одного из пассажиров. Черная матовая поверхность (Black Onyx?!) и маленький камешек в углу слева – я не должен этого видеть, я не смог бы увидеть этого и с пяти шагов – но я вижу, вижу! И почти физически ощущаю, как стынет и сворачивается чужая кровь, но и это еще не все -

она движется,

она приближается,

она не захлестывает потоком, она осторожна, осмотрительна, но – приближается.

В живописности ей не откажешь.

Именно на этой чудовищной мысли я и ловлю себя: в живописности ей не откажешь. Искореженный передок «Мерседеса» так безупречен, что вполне мог бы претендовать на место в каталоге, убитые тоже выглядят вполне гламурно, все трое: им впору рекламировать бритвенные станки «Gillette Turbo», тройное лезвие, освежающая полоска, щетина снимается на раз, тем более – основательно вспененная кровью.

Кровь.

Вот что интересует меня – кровь.

Она продолжает двигаться, ползти ко мне, огибая все препятствия или попросту избегая их. Я вижу, как отдельные капли собираются в ручейки, как ручейки снова распадаются – на рукава, а затем и на капли, они движутся, как птицы в небе, как закоренелые преступники – не оставляя следов. И моя собственная кровь, дурная кровь парня (37,2° по утрам в понедельник) тоже начинает волноваться. Даже во рту я ощущаю ее привкус, если она хлынет из ушей, из глаз, просочится сквозь ногти – я нисколько не удивлюсь. Теперь – не удивлюсь.

Я возбужден. Или это моя кровь возбуждена?

«А люди, погибшие насильственной смертью, не интересуют вас совсем?»

Это сказала мне Тинатин вчера вечером. Меня не интересуют мертвые пассажиры «Мерседеса», нет, не так: они интересуют меня не больше, чем любая картинка в журнале, стильная картинка, стильно выполненная картинка