Антон Ульрих - Гурман. Воспитание вкуса Страница 24

Глава девятая

ЕГО ЗИМА

Последний вечер перед расставанием влюбленные провели вместе, сидя около небольшого камина в самой дальней комнате дворца. Анна, помня пристрастие возлюбленного к огню, велела слуге заранее растопить камин, чтобы Антуан мог насладиться в последний вечер теплом. Она сидела подле него на ковре, разложенном прямо перед огнем, и любовалась точеным профилем возлюбленного. По лицу Антуана пробегали, словно тени, языки пламени, тревожа и без того взволнованную расставанием Анну. Железная решетка, замысловато изогнутая, закрывала камин. Ее тень, падавшая на дальнюю стену комнаты, казалась похожей на темные пожухлые цветы, неизвестно откуда залетевшие и наводящие теперь тоску на опечаленных влюбленных.

Антуан оглянулся на тени, нависшие за спиной, и стал с интересом их разглядывать.

– Правда, похоже на дракона? – спросил он Анну.

Та присмотрелась к теням от решетки камина на стене и согласно кивнула головой. Антуан повернулся, серьезно посмотрел на Анну и сказал:

– Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, mon ami. Я всегда буду любить тебя.

– В Китае есть примета, что человек, увидевший дракона, будет богат и проживет очень долго. Я прочитал об этом в «Записках» Марко Поло, итальянского путешественника, который первым из европейцев посетил Китай. Так вот… – Антуан серьезно посмотрел на Анну. – Я не хочу богатства и долголетия и хочу вновь увидеть тебя, когда вернусь в Париж.

Антуан и Анна порывисто обнялись и поцеловались.

На следующее утро маркиза с сыном еще до завтрака выехали из ворот дворца хранителя королевского парика и отправились на юг в сторону Бордо. Провожать их вышли лишь конюх да заспанная кухарка, собравшая путникам в дорогу хлеб с сыром и холодную жареную курицу. На небе собрались тяжелые осенние тучи, моросил дождь. Антуан уныло оглянулся на дворец и в боковом окне заметил машущую рукой Анну. Такой она и осталась в его памяти, стоящая на цыпочках у окна в ночной сорочке, невыспавшаяся и машущая ему на прощание худенькой белой ручкой.

Дорожная карета увозила Антуана все дальше и дальше, и вот уже Париж остался позади, и карета выехала на грязную дорогу, ведущую на юг, по бокам которой лежали луга с далекими серыми рощами, такими унылыми, что у Антуана защипало в глазах. Ему было грустно и тоскливо на сердце, так тоскливо, что, будь Антуан волчонком, сыном Злого Волка, загрызшего в его любимой сказке Красную Шапочку, он бы сейчас завыл, высоко задрав голову и закатив глаза. Вечером мать с сыном остановились на постоялом дворе, бедном, сыром и неуютном. В нем все выводило Антуана из себя: и сырость постелей, и грубые крики, раздававшиеся из кухни, и безыскусная пища, поданная сопливой служанкой на ужин. Однако Антуан с невозмутимым видом поел вместе с Летицией и тотчас же лег спать, отвернувшись к замасленной стене с невообразимо противными зелеными разводами. Утром невыспавшиеся путники двинулись дальше, подгоняемые холодным северным ветром. Лишь через неделю въехали они в провинцию Бордо, прозванную по революционной моде департаментом, а еще через пару дней вечером в тусклом свете заходившего осеннего солнца показались вдали башни замка Мортиньяков. Лошади, словно почувствовав конец пути, стали быстрее перебирать копытами грязь, разъедавшую дорогу, и вскоре карета въехала во двор холодного и безлюдного замка.

Антуан вышел первым и, подавая матери руку, в нетерпении стал разглядывать пустые черные окна замка. Обгоревшие каменные стены, уцелевшие после пожара, возбудили неприятное ощущение одиночества. Как будто кто-то внезапно лишил Антуана уверенности в будущем, оставив его без дома.

Неожиданно на шум въехавшей кареты из маленькой боковой двери, ведущей на кухню, осторожно вышел Филипп, тот самый повар, что учил Антуана разделывать тушу оленя. Увидев маркизу с сыном, он радостно бросился было им навстречу, но, спохватившись, склонился в глубоком поклоне.

– Ваше сиятельство, наконец-то. Как мы вас ждали.

Летиция, у которой сгоревший замок вызвал те же неприятные чувства, что и у Антуана, подошла и, не обращая внимания на разницу в социальном положении, обняла верного слугу.

– А где остальные?

– Разбежались, – признался Филипп и заплакал.

Дверь на кухню осторожно открылась, и оттуда медленно вышел, опираясь на палку, Люка Мясник. Он виновато улыбался, глаза его блестели от слез.

– Госпожа! Маленький господин! – промолвил он и, откинув палку, бухнулся на колени. – Дождался-таки!

Летиция, впервые в жизни испугавшись, отшатнулась от склонившегося перед ней бывшего телохранителя, словно увидела живого мертвеца, что, впрочем, вполне соответствовало действительности. Антуан медленно подошел к сгорбившемуся Мяснику и встал перед ним почти вплотную, так, что носки его сапог касались рыжих волос телохранителя.

– Ты жив? – медленно произнес он, внимательно оглядывая Люку.

– Если маленький господин и маркиза желают, я тут же умру, – глухо произнес сгорбленный Мясник в землю.

Антуан нагнулся и осторожно поднял искалеченного слугу. Более никому ничего не требовалось говорить, все и так было понятно. Филипп повел Летицию с сыном на кухню, а верный Люка, опираясь на палку, вместе с кучером принялись снимать с кареты вещи и распрягать лошадей. Когда Мясник вернулся на кухню, Летиция уже удалилась спать, заняв кровать повара, благородно предложившего ей свое спальное место, а Антуан сидел за столом и ждал его. Люка подсел к своему маленькому господину, неуклюже закинув обеими руками искалеченную ногу на ногу, и стал неторопливо рассказывать, что произошло после той ночи, когда люди Одноглазого Валета, называемого теперь Одноглазым Маратом, Другом народа, убили маркиза де Ланжа и как ему удалось спастись. Оказывается, Одноглазый Марат теперь является комиссаром в Национальной гвардии местной коммуны.

– Что такое коммуна? – удивленно спросил Антуан, снимая оплывшее сало со свечного огарка, единственного освещения на кухне.

Экономный повар берег дрова, поэтому печь после приготовления пищи более не растапливали.

– Новое название территории от города Бордо до нашего замка. Наш округ разделен на две коммуны. Одной из коммун, слава Богу, не нашей, а соседней, заправляет Одноглазый Марат, – пояснил Люка. – Председатель коммуны – его племянничек, тот самый Жак, которого так и не проучил ваш батюшка, покойный маркиз. Одноглазый Марат теперь хозяин, делает, что хочет. Все в округе его боятся. Даже я, – доверительно признался Антуану Мясник.

– Я все еще чувствую вкус его крови, – спокойным тоном, словно разговор шел о самой обычной приправе к блюду, сказал Антуан.

Люка бросил на своего маленького господина быстрый взгляд и продолжил рассказ. Сам он лишь чудом уцелел в схватке с бунтовщиками, которые теперь почти целиком составляют местный гарнизон Национальной гвардии. Когда замок подожгли, Мясник дождался, пока пламя, жар и дым отгонят банду Одноглазого Марата подальше от стен, и спрыгнул с крыши. Он сломал ногу и очень сильно обжег обе кисти рук. Нога срослась неправильно, и из-за нее Люка теперь вынужден всю оставшуюся жизнь ходить с палкой, а вот руки…

Антуан кивком приказал Мяснику снять грязные тряпицы, скрывавшие его кисти. Люка, повинуясь, медленно размотал их и обнажил руки, выложив их на стол прямо перед Антуаном. Тот невольно вздрогнул. Он видел много пыток и казней за свою короткую жизнь, но еще ни разу ему не представлялось столь отталкивающее зрелище. Чтобы не упасть с огромной высоты, Мяснику пришлось некоторое время спускаться по стене, держась за раскаленные пожаром камни. Он выжил, но кисти обгорели почти полностью, до мяса, а в некоторых местах и до кости. Руки заживали долго, но так до конца и не зажили. Сейчас обе кисти представляли собой куски голого мяса, кое-где прикрытого обуглившейся кожей, грязно-розовые, с красными прожилками и обгорелыми костями, выпирающими наружу. Зрелище было вдвойне неприятным, оттого что Антуан помнил эти руки, носившие его, еще совсем маленького, во время охотничьих забав, на которые отец брал с собой Антуана. Это были добрые теплые руки с редкими жесткими волосками цвета ржавчины, всегда пахнувшие сырым мясом. Маленький господин не выдержал и заплакал из жалости к этим добрым рукам, потому что они олицетворяли его детство и память о добром старом времени.

Мясник, наблюдавший за реакцией Антуана и понявший ее по-своему, с виноватым видом спрятал руки, обмотав их обратно тряпицами.

– Ничего, Люка, мы вылечим тебя. Обязательно вылечим, – дрожащим от накатившего на него волнения голосом проговорил Антуан.

Мясник тихо заплакал, сразу став похожим на огромную росомаху, у которой убили всех детей, пока она ходила на охоту. Вскоре Антуан, который сильно устал в дороге, так как почти не спал последние дни, брезгуя преклонить голову на сальные трактирные подушки, стал засыпать прямо за столом. Мясник подхватил обожаемого маленького господина, отнес и бережно уложил на свою кровать. Антуан повернулся, поджал под себя ноги, засопел и во сне произнес: «Люка». Сердце Мясника словно остановилось от упоминаемого во сне его имени. И он, стоя на коленях около спящего Антуана, поклялся священной для себя клятвой, памятью своей драгоценной матери, что отдаст жизнь за этого мальчика. Затем Люка Мясник поднялся с пола, задул свечу и растянулся на лавке подле разделочного стола.