Виктория Платова - Ужасные невинные Страница 29

Саламандра.

Мне хочется думать, что это саламандра, хотя я никогда не видел ее живьем. Так же, как кабана.

Брелок довольно увесист, граммов 150-200, никакие меньше. Он липнет к рукам, от него невозможно отвязаться, спустя несколько минут я ловлю себя на мысли, что вожу пальцем по спиралям, их шесть, расположенных попарно, любопытно, что они обозначают?

От любопытства кот подох. Или от любовной горячки?..

В бардачке, который я вскрываю, с трудом выпустив из рук брелок, лежит карта дорог Москвы и Московской области, телефонная зарядка с гнездом под аккумулятор в машине, портмоне с приличной суммой, пистолетная обойма и сам пистолет. Четыре бумажки по тысяче рублей, еще столько же – по пятьсот, мелочь в виде сотенных, полташек и десяток, сотрудники автоинспекции клюют на нее не хуже, чем на узкие бедра Лоры, четыреста долларов крупными купюрами, сто евро, пистолет, гм…

Никогда не видел оружия живьем. Так же, как кабана, так же, как саламандру.

Квадратный логотип на стволе – «Glock», последние четыре буквы упакованы в крупную первую, торчат из ее пасти, тот же логотип на рукояти; в обойме, которую я после некоторых усилий вынимаю, – довольно большое количество патронов, сосчитать их почему-то не удается, то ли пятнадцать, то ли семнадцать.

Никаких документов на оружие при Максиме Ларине не оказалось, но, может быть, я плохо искал? Неважно, от пистолета и запасной обоймы к нему тоже придется избавиться, если…

Если что, бэбик?

Кажется, я уже принял решение. Зарыть труп и рвануть отсюда к чертям на джипе «Тойота Лэнд Крузер». Хотя бы до ближайшего населенного пункта, не идти же пешком по трассе ночью. Эта мысль успокаивает, убаюкивает меня, так же, как ровное гудение мотора; автоматическая коробка передач, приборная панель – в ней и кот разберется, так что с управлением я справлюсь.

Справлюсь.

Sony Ericsson. Телефон, который я вытряхнул из тела вместе с документами, симпатичная модель, у меня такая же: встроенная фотокамера, цветной дисплей, на заставке – тот самый «Лэндкрузер», в котором я сижу. На моей собственной заставке – финал полузабытой шахматной партии Карпов – Кориной, различие в сексуальных предпочтениях налицо.

Телефонная книга пуста.

Журнал звонков пуст.

Ни одного входящего, ни одного исходящего сообщения.

Либо Максим Ларин разжился телефоном за полчаса, максимум – за час до смерти, либо он все тщательно подтирал за собой. Все это, вкупе с пистолетом, толкает меня к бесплодным размышлениям о личности Максима Ларина. Кого я сбил в трехстах километрах от гребаной Москвы?.. Проще всего с идентификацией дело обстоит у «ЖЖ»-феминисток:

«собаке – собачья смерть»;

«кобель кобеля завалил, на хрен, бля»;

«чем меньше скачет их по свету, тем чище воздух, бля, планеты».

Целую вас всех в глазки, аллилуйя, сестры! Кого же я сбил, любопытно?

От любопытства кот подох. Подох.

«Сдох Максим – и хрен с ним», – подытожили бы «ЖЖ»-феминистки, кого же я сбил?

Бандюхай, сказала бы фальшивая сука Лора, чем мельче в штанах, тем круче шины, такие банальные типы никогда ее не интересовали, ритуальные убийцы – дело другое, дурачки с автозаправок – дело другое, карабинеры в аэропорту – вообще офигеть, йоу!..

Ти-на-тин.

На секунду у меня перехватывает дыхание.

Я сделал с Максимом Лариным то, чего не успел, не смог, не решился сделать с Лорой. Он же сделал то, чего не успел, не смог, не решился сделать я.

Он сфотографировал Тинатин.

Этого не может быть – мысль № 4.

Мысль, ничего общего с предыдущими мыслями не имеющая, стоящая особняком, посреди трассы, посреди ночи, в трехстах километрах от Москвы. Таких случайностей не бывает, не существует в природе: ты насмерть сбиваешь неизвестного тебе парня, чтобы обнаружить в его телефоне фотографии девушки, в которую отчаянно влюблен. Дичь какая-то, череп мой готов взорваться от напряжения, телефонная книга пуста, журнал звонков пуст, ни одного входящего, ни одного исходящего сообщения, но при этом в телефон оказываются забиты фотографии Тинатин. Не одна, не две, целых пять, одинаково далеких и от гламура (что настораживает), и от интима (что не может не радовать). Пять фотографий: примерно также я бы фотографировал Лору в интерьере ресторана «ПалкинЪ», или Пи фотографировал бы Великого Гатри за бутылкой водки, или секретарша Яночка фотографировала бы г-жу Паникаровскую на презентации выставки «Пути развития оптоволоконных сетей в России».

Все очень нейтрально, в духе незатейливой вечеринки.

И Тинатин все та же – прямые волосы, черные очки. Черты лица безупречны, линия шеи безукоризненна, несмотря на сомнительное качество самих фотографий, Тинатин не так-то просто застать врасплох. На трех из пяти снимков она готовится к улыбке, подобно тому, как хищник готовится к прыжку, на двух других – все уже произошло, но улыбка так и осталась незафиксированной, тут Максиму Ларину повезло меньше, чем неизвестному фотографу, опустившему снимок в мой почтовый ящик.

И все же он сфотографировал Тинатин.

Где? Когда? При каких обстоятельствах?

Разуй глаза, бэбик, разве это тебя по-настоящему волнует? Уж никак не больше, чем песня «Be Вор a Lula», не больше, чем сапоги-казаки, не больше, чем сказочки Мадонны. Почему этот парень оказался в самое неподходящее время в самом ненужном месте, почему он вообще оказался на моем пути, да еще с фотографиями Тинатин? И есть ли в этом какой-то смысл, какой-то знак, какое-то предзнаменование, в любом случае, я не стал бы доверять девушке по имени Тинатин, – вот и ответ.

Я слишком хорошо помню слова Лу, но они уже ничего не могут изменить, – ни в судьбе Максима Ларина, ни в моей собственной.

…Как бы я ни старался, могила все равно выходит неглубокой.

Неглубокая могила, вырыть что-либо более-менее приличное у меня не хватает ни времени, ни сил. В багажнике «Лэндкрузера» не оказалось ничего подходящего случаю: домкрат, насос и монтировка, все три предмета я использовал по очереди, толку в них, как в пилке для ногтей. Счастье еще, что земля оказалась влажной и податливой, целый час я роюсь в ней, как крот, изредка переходя на монтировку, но результат остается прежним: неглубокая могила. Мелкие корешки, корешки покрупнее, дождевые черви, странного вида насекомые, круглые, обточенные со всех сторон, камни, сгнившие листья, кто бы мог подумать, что земля состоит из такого дерьма, к тому же меня тошнит от ее приторного запаха, j'ai mal au coeur. Через полчаса оказывается, что я продвинулся вглубь не больше, чем сантиметров на пятьдесят, никогда еще я не был таким опустошенным, гори ты огнем, Максим Ларин! Но постепенно я втягиваюсь в работу землекопа, или в работу крота, или в работу уховертки и даже начинаю думать о посторонних вещах, о Лоре: если бы мне пришлось зарывать двоих – на это ушло бы вдвое больше времени и сил, а если бы труп мы зарывали вдвоем с Лорой – вдвое меньше. Нехитрые расчеты, о Тинатин мне никто никогда не расскажет – ни мертвый Максим Ларин, ни живой Лу, рассчитывать на это не приходится. Мертвые знают о ней столько же, сколько живые, и в этом смысле никакой разницы между живыми и мертвыми нет. И нет никакой разницы между мной и Максимом Лариным, и телефоны, и имена у нас одинаковые, но, может быть, что-то ускользает от меня.

За час тело заметно потяжелело.

Я с трудом перетаскиваю его, прихватив за подмышки, только бы вырытая мной яма оказалась по размеру!.. Сколько пройдет времени, прежде чем ее размоют дожди, разроет ветер? Мне остается надеяться только на ударный труд странного вида насекомых и дождевых червей и червей, которые выползут из самого Максима Ларина. Человек, пожирающий сам себя, – та еще инсталляция, тот еще хренов некрореализм, тот еще перформанс в трамвайном парке.

Вот так. Полежи пока здесь, дружок.

Теперь его лицо не кажется мне таким уж незнакомым, скорее – виденным когда-то, но благополучно забытым, так же, как забываются собственные отражения в зеркалах, случившиеся пять, десять лет назад. На бандюхая Максим Ларин не похож, слишком просветленная физиономия, при желании он вполне мог работать в «Полном дзэне», быть экспертом по современному искусству, по рокабилли, по архитектуре или по какой-нибудь другой псевдоинтеллектуальной хрени; черты его лица, взятые отдельно, напоминают детали греческих колонн, да, архитектура определенно подойдет.

В самый последний момент, когда колонны уже присыпаны землей, я срываюсь.

Что, если я слишком поторопился и у Максима Ларина остались кое-какие шансы на жизнь? И его еще не поздно порадовать искусственным дыханием, бэбик честно старался спасти несчастного, он сделал все, что мог… Искусственное дыхание, наложение лубков на сломанные конечности – но вместо этого Максим Ларин получает от меня кулаком в ухо. Сукин сын, сволочь, он имел виды на девушку, в которую я отчаянно влюблен, он сфотографировал ее, это ведь только мне хочется верить, что дело происходило на незатейливой вечеринке, а если все было по-другому, совсем по-другому? Но теперь это не имеет никакого значения, он получил по заслугам, вот и все.