Лесли Горвиц - Формула смерти Страница 39

Он остановился, обхватил ее за талию и поцеловал в губы. Но вместо бесконечного блаженства, которое он ожидал увидеть на ее лице, в ее глазах появилось замешательство, будто ей было совершенно непонятно, почему он это сделал.

— Пошли, — сказала она, отстраняясь от Томми. — Уже недалеко.

Они шли к реке. Томми учуял ее запах еще до того, как увидел узкую полоску воды. Улица, застроенная кирпичными многоквартирными домами, была пугающе безлюдна.

Они подошли к зданию, вид которого ясно говорил о его более чем преклонном возрасте: красные кирпичи успели за долгие годы покоричневеть и кое-где выкрошились, стены были измалеваны всевозможными, в том числе непотребными, надписями. Здание находилось рядом с эстакадой, видимо, соединявшей когда-то цеха какой-то фабрики, а сейчас пришедшей в крайне ветхое состояние.

Томми был знаком с несколькими моделями. Все они жили в дорогих квартирах в Верхнем Ист-Сайде. Не может быть, чтобы такая женщина, как Дана, обитала в такой развалюхе, да еще в этом районе города. Хотя, возможно, квартплату частично вносит муниципалитет, и все становится понятным. Зачем платить лишнее?

— Нам придется подняться по лестнице, — сказала она, когда они вошли в подъезд. — Лифта нет.

Томми увидел облупившиеся стены, раскрытые почтовые ящики с выцарапанными именами жильцов и заплеванный, грязный пол.

Дана жила на пятом этаже. Им пришлось долго подниматься по крутой лестнице, и подъем этот показался Томми Кристоферу настоящей пыткой. В его-то состоянии да еще такие физические нагрузки! Если бы дом был выше на пару этажей, домовладельца обязали бы установить лифт, а так приходится топать ножками!

На каждом этаже было только по две двери. Дана жила слева.

— Что за странный запах? — насторожился вдруг Томми. Запах показался ему знакомым, но он никак не мог вспомнить, что может так пахнуть.

— Наверное, кто-то варит какую-нибудь гадость, — предположила Дана, не проявляя особого интереса. Конечно, она привыкла к подобным запахам и просто не обращает на них внимания, подумал Томми Кристофер.

Когда она отперла дверь, запах усилился, и Томми понял, что несло именно из этой квартиры. Он обратил внимание на белые стены и белые потолки комнаты. Даже окна были завешены белой плотной материей так, что не было возможности выглянуть на улицу. Никогда Томми еще не видел такой скудной меблировки: пара стульев, пустой стол и кушетка, на которой был отпечаток индивидуальности. Это была явно антикварная вещь. Обитая ярко-красным гобеленом, она резко контрастировала с девственной белизной стен. Ничего, что говорило бы о личности хозяйки квартиры, Томми не высмотрел.

— Чувствуй себя как дома, — сказала она и улыбнулась ему все той же призывной улыбкой.

Томми недоуменно огляделся вокруг. Нет, это не то место, где можно почувствовать себя как дома! Все-таки он расположился на кушетке и начал наливать в стаканы кока-колу. Она безразлично наблюдала за его действиями, и по выражению ее лица нельзя было сказать, о чем она думала.

Потом она села рядом с ним, платье задралось, обнажив ее бедра, и Томми, скрипнув зубами, едва сдержался, чтобы их не облапать. Он протянул ей стакан с кока-колой.

— Нет, спасибо, Томми. Пей сам.

Она смотрела на него так, будто видела его насквозь, будто ее внутреннему взору были доступны те закоулки его натуры, которые он предпочел бы скрыть от посторонних. Томми смущенно отвел глаза.

— Знаешь, Томми, а ведь ты глубоко несчастный человек.

Он не поверил своим зонам. Что за ерунду несет эта женщина?

— Напротив, я счастливейший из живущих. Что взбрело тебе в голову?

Она загадочно улыбнулась:

— Я пойду в спальню и переоденусь. Ты не возражаешь?

Он был сбит с толку резкой сменой темы разговора.

— Конечно, конечно. Но прежде скажи мне, почему ты считаешь меня несчастным?

— О, забудь, что я сказала. Это не имеет значения.

— Что ты, черт подери, имеешь в виду?

Томми уже не был уверен в том, что ему хочется оставаться наедине с этой сумасшедшей, но он еще не расстался с намерением залезть к ней в трусы.

— Томми, забудь об этих словах. Может быть, мы поговорим об этом позже, — зашуршав шелком, она встала с кушетки и выскользнула из комнаты.

Когда через десять минут она все еще не вернулась, Томми Кристофер забеспокоился, почему она переодевается так долго. Он выглянул в узкий коридор, который вел в ее спальню, и увидел две двери, одну справа, а другую в конце коридора. Обе были закрыты.

Вдруг квартира наполнилась звуками музыки. Томми не смог определить, откуда она звучала, потому что звучала она отовсюду. Такой музыки он в своей жизни никогда не слышал. Он даже не мог назвать инструменты, на которых она исполнялась. Скорее всего, это были расстроенные гитары. Томми определил, что музыка могла быть или японской, или авангардным джазом. Как бы то ни было, она звучала для него какофонией, и он поспешил закрыть уши ладонями. Однако это ему не помогло.

— Сделай немного тише! — заорал он, не надеясь, что его услышат.

Не получив ответа, он двинулся по коридору, ступая по чему-то липкому. Он пошарил по стене в поисках выключателя, нашел его и включил свет. На полу была разлита какая-то густая жидкость бледно-желтого цвета, похожая на жир. На стене он увидел схему, изображавшую человека со всеми анатомическими подробностями. Несколько стрелок указывали на определенные зоны: они стояли на затылке, за ушами, под лопатками, на запястьях, в паху и в других местах. Сначала Томми подумал было, что схема эта удобна и предназначена для студентов-медиков или художников, но в таком случае и те, и другие должны быть китайцами, потому что все надписи на схеме были сделаны иероглифами.

Он рассматривал схему, стараясь не слушать сводившие его с ума звуки музыки, когда Дана подкралась к нему сзади и закрыла его глаза руками.

— Не открывай глаз. Хорошо, Томми?

Томми сделал так, как его просили.

— Ты хочешь узнать новые ощущения? — продолжала она и, не дав ему возможности ответить, поцеловала его сначала в мочку левого уха, а потом в затылок. От новых ощущений Томми пришел в восторг, но тут она сжала его запястья, и руки его пронзила резкая боль. Он задохнулся и согнулся пополам.

— Не открывай глаз, Томми. Делай так, как я говорю.

— Но мне же больно! — эта женщина оказалась действительно сумасшедшей. Однако и силы у нее предостаточно. Он пожалел о том, что его организм был ослаблен после продолжительного запоя. Еще ни одна женщина не обращалась с ним так бесцеремонно.

Она прижалась к его спине, и Томми почувствовал, как ее коленка начала тереться об его ногу. Этого оказалось достаточно, чтобы вызвать у него эрекцию.

— Давай… — начал он.

— Что не так, Томми? Стой спокойно, ты не знаешь, что я умею еще. Если я надавлю вот на это место, — она дотронулась до его виска, — ты умрешь.

— Это уже не смешно, Дана! Оставь свои штучки для кого-нибудь другого!

— Что тебе не понравилось, Томми? — зашептала она ему на ухо.

Он высвободился из ее объятий, решив тут же повалить ее на пол и получить то, зачем он сюда явился.

Но она что-то еще сделала. Перед ним как будто сверкнула молния. Он не понял, что произошло, но почувствовал странную легкость, дыхание его пресеклось, в глазах потемнело. Странные ощущения, совершенно ему незнакомые.

— Что ты, сука, со мной творишь? — пробормотал он заплетающимся языком.

Она отпустила его, Томми качнулся назад, потом вперед и только тут почувствовал боль. Много боли. Он попытался увидеть Дану, но это оказалось делом трудным. Перед его глазами плясали белые пятна. Когда наконец она все-таки попала в его поле зрения, он понял, что с глазами его что-то произошло. Иначе почему он видит мужчину там, где должна стоять женщина? Он начал медленно оседать на липкую, бледно-желтую жидкость, призывно блестевшую на полу.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

Глава 1

Когда и за что к Джероламо Альбинезе прилипло прозвище «Быстроногий», не знал даже Рэй Фонтана, хотя подозревал, что дело не в быстрой езде, которую тот любил в молодости, а в его звериной сноровке загодя чувствовать запах паленого и в мгновение ока смываться.

Теперь уже ничто — ни внешность, ни хватка — не напоминало о тех временах, когда он был действительно быстроногим. Обеспеченная жизнь испортила его: он потолстел и обрюзг; распутный образ жизни отразился на лице, оставив лопнувшие кровеносные сосуды на носу и щеках да двойной подбородок. Фонтане всегда нравилось, когда кто-то терял форму — Альбинезе старел, и хватка у него была уже не та.

Поздним вечером в один из будних дней он сидел у «Виктора», глодал говяжьи ребрышки, выражая восхищение кубинской кухней и упрашивая Фонтану не отставать от него и съесть все, что им подано.