Поппи Брайт - Ты мерзок в эту ночь? (ЛП) Страница 4

— Я устроил так, чтобы сюда кое-кто приехал после того, как я это сделаю, — продолжал Мэтти потом. — Чтобы мое тело перевезли в Нью-Йорк и придали всему правдоподобный вид, будто я там и умер, так, чтобы об этом месте никто не прознал.

— Тогда этот кое-кто о нем все же знает.

— Знал.

Кобб решил в эту тему не углубляться. Его собственный цинизм был предметом гордости, но то, сколь хладнокровным может оказаться его партнер, выяснять почему-то никогда не хотелось.

Он подумал о другом.

— Никому было бы не под силу убрать тот бардак, который ты здесь развел.

— Слыхал когда-нибудь о резиновых простынях, гений? Я не хотел, чтоб кровать воняла тухлятиной к моменту твоего приезда. Хотя, думаю, теперь-то ты привык к вонючим кроватям.

— Я повидал добрых полмира, — признался Кобб.

— И недобрых тоже. В смысле, Кобб — Габон? Что тебя там удерживало?

— Хорошая шмаль, дешевое пиво, люди, которые меня не трогают. Да и кроме того, Мэтти, тебе ли спрашивать. Я имею в виду — Северная Каролина?

Они засмеялись, и каждый почувствовал себя лучше, чем когда-либо за прошедшие двадцать лет.

Кобб проснулся в одиночестве. Сбившиеся простыни оплетали его, как объятия старого любовника. Он взглянул на поднос и обнаружил, что половинка косяка исчезла. Внезапно в его мыслях на мгновение воцарилась полная тишина, а потом туда психоделическим водопадом ворвались мелодии. Куплеты, проигрыши, ритм-партии, тексты, раздирающий каскад музыки, больше, чем он мог запомнить. Он бросился к своим гитарам, схватил первую попавшуюся, включил стереомикрофон и нажал на запись. Чистая пленка была уже заряжена. Ну конечно же.

Спустя несколько часов он перемотал пленки и ошарашенно их прослушал. Гитара, на которой он играл, звучала ужасно ржаво, в голосе слышалось отсутствие практики, но даже несмотря на это он понял, что ничего лучше они с Мэтти никогда не делали. Одна проблема: все вокруг считали их обоих покойниками, так что же теперь с этим делать? Кобб предпочел решить проблему привычным способом — свернулся в кровати и провалился в сон.

Мэтти ждал его там.

— Ты их издашь, — сказал он.

— Под каким именем?

— Мэтью и Кобб, конечно же, — терпеливо произнес Мэтти, словно Кобб был умственно отсталым ребенком. Боже, как он ненавидел, когда Мэтти с ним так разговаривал. Вот только теперь… теперь это тоже было приятно.

Он даже знал наверняка, что сказать дальше.

— Почему же не Кобб и Мэтью?

— Потому что я сочинил большую часть.

— Из чего это следует?

Мэтти закатил глаза.

— Это ты играл впервые за много лет. А я все эти годы копил идеи!

— А как насчет других причин?

— Ну, очевидно, что ты можешь доказать, что ты — это ты. Ты можешь рассказать от начала до конца, как инсценировал свою смерть и пустился в путешествие по всему свету, получится отличная байка, скажешь, что я оставил записи, когда умер, а ты их обработал, я знаю парочку музыкантов, к которым ты можешь обратиться, и великолепную студию…

— Блин, Мэтти, именно из-за всего этого я и умер.

Глаза Мэтти сузились. Коббу представились рвущие бархат кинжалы.

— Нет, не из-за этого, — сказал Мэтти. — Ты умер, потому что больше не мог играть. А со мной снова можешь.

Кобб рывком выдернул себя из сна.

Мэтти по-прежнему был рядом.

— Хвала Господу, у меня будет новое тело, — сносно вывел он голосом Хэнка Уильямса. — Эй, Терри, глянь, на что я теперь способен! Чем дольше ты здесь, тем лучше у меня получается! О, Терри, дружище, я чертовски рад тебя видеть…

Он склонился и поцеловал Кобба в губы, жадно, взасос. Кобб не смог заставить себя отстраниться, даже когда почувствовал, как изо рта Мэтти к нему в рот течет горькая жижа. Через какое-то время этот вкус стал ему нравиться.

Студия была — высший класс, музыканты — мастера своего дела от первого до последнего; ну конечно же. Кобб закончил альбом меньше, чем за месяц — остановился в нью-йоркской квартире Мэтти и записывал по партии каждый день. Когда с записью было покончено, все вокруг хотели его куда-нибудь пригласить, устроить для него вечеринку, отдаться ему, заставить его почувствовать вкус жизни. Все были поражены, что эта жизнь у него вообще есть. Новости о чудесном воскрешении Терри Кобба и его сверхъестественном сотрудничестве с Мэтью вскружили голову всему миру. Запись вышла отличной, словно новый альбом Kydds. Настоящая история рок-н-ролла.

— Потусуешься какое-то время в городе? — спросил звукорежиссер последней ночью в студии. Он приехал, чтобы довести до блеска кое-какие места в паре треков — фигня для перфекционистов, занятие, которым он никогда прежде себя не утруждал, потому что об этом заботился Мэтти.

— Нет, — ответил Кобб. — Вернусь в свой загородный дом. Надо кучу всего записать.

— Чувак, да ты полон энтузиазма. Похоже, быть мертвецом — очень полезно для вдохновения. Здорово разгоняет кровь, да?

Кобб наградил парня колким взглядом. Потом отступил на шаг и уставился в темноту. Когда он улыбнулся, черепообразный оскал на его костлявом лице заставил звукорежиссера содрогнуться.

— Будто заново родился, — сказал Кобб.

Спасен

(Поппи З. Брайт и Криста Фауст)

Поппи и я встретились в тайском подростковом борделе в 1986 году. Оказалось, что у нас много общего, и мы решили завоевать мир. Поппи и я очень по-разному пользуемся языком и сочиняем истории, но наши стили изложения странным образом дополняют друг друга. Нам удается друг друга предвосхищать.

Криста Фауст

Мы с Кристой написали этот рассказ для «Новой Крови», антологии молодых писателей в стиле хоррор под редакцией позднего Майка Бейкера. Думаю, его можно считать нашим «несерьезным» сотрудничеством, а новеллу «Триады», вошедшую в «Откровения» Дага Уинтера — «серьезным». Доминатрикс, которая живет на двух побережьях, профессиональная танцорка свинга и валет мексиканского рестлинга Криста с тех пор опубликовала полный ультранасилия эротический роман «Контрол-фрик» (издательство «Masquerade Books»).

Поппи Брайт

— Понимаешь, — сказал Билли шлюхе. — Мне всегда хотелось…

Слова его подводили. Он полез в свою дорожную сумку и выложил люгер на исцарапанный пластик столешницы. Пистолет был покоен, как ломкая кучка мертвых насекомых в углу комнаты — но это насекомое слагалось из стальных механизмов и хитинового черно-синего блеска, готовое ожить по первому прикосновению. А его жало…

Его жало давало власть над миром.

— Я хочу… — удалось повторить ему, но от голоса остался лишь блеклый призрак.

Девушка вскинула синюшного оттенка глаза, ловя его взгляд. Очень медленно кивнула. Очень грустно улыбнулась.

Люгер достался ему по наследству — дедов военный трофей, артефакт из джорджийского, полного клаустрофобии детства Билли. Полуавтомат с шестидюймовым стволом, прицелом и резиновой отделкой в клеточку на рукояти — почти три фунта гладкой стали, набитой серебристыми пулями, словно смертоносный фрукт семечками. Раз в неделю дедушка разбирал его для чистки и смазки, не возражая против присутствия Билли, который торчал с торжественным видом у подлокотника его кресла и пристально наблюдал за каждым движением скрюченных дедушкиных пальцев, исполняющих сложный ритуальный танец с шомполом, мягкой тканью и густой мазью, с запахами металла и загадочного мужества.

— Видишь это? — однажды спросил дедушка, баюкая пистолет в огромных, покрытых синими венами руках. Даже в пять лет Билли понимал, что вопрос дурацкий — оружие было у него перед носом, разве нет? Если бы спрашивала мама, он бы так и ответил — и проследил бы, как она чопорно поджимает губы в неодобрении, которое всегда старалась скрыть. Логическое мышление досталось ему от отца, говорила она, а хиппушка-мама в логику не верила. Как, впрочем, и в оружие. Но деда Билли любил и потому лишь молча кивнул.

— Его трогать нельзя, — сказал дедушка. — По крайней мере, пока не вырастешь. Тогда он перейдет к тебе.

Шесть месяцев спустя дед умер от эмболии — жирный клочок бесполезной клеточной ткани навеки заткнул его стойкое солдатское сердце. Билли тогда ничего не понял, даже не осознал толком, что дедушка мертв. Никто ему не объяснил.

— Хочешь повидаться с дедушкой? — спросила однажды мама, когда он вбежал в дом со свежими ссадинами на коленях — разбил их о гравий на пустыре по соседству, оттого что взрослые девчонки его толкали. Утерев с лица смешанные с грязью слезы — мама все равно никогда их не замечала — он покивал. Конечно же, он хотел повидаться с дедушкой. Он всегда хотел повидаться с дедушкой.

Мама тащила его все выше и выше сквозь душный, густой воздух гостиной, за полки с хрупкими безделушками и статуэтками, которые бабушка запрещала трогать, хоть Билли и не хотелось; они были бесполезными, совсем не такими, как дедушкин пистолет. Из пистолета их можно было бы разнести на миллионы острых, как бритвы, осколков. Мама тащила Билли до тех пор, пока его голова не коснулась увитых паутиной хрустальных слезинок древней люстры.