Виктория Платова - Ужасные невинные Страница 44

«Херовый трип», нуда. Лажа, а не путешествие, отъезд хуже не придумаешь.

Все, что происходит со мной, – херовый трип, не больше.

И вот теперь в херовом трипе появляется просвет: вопреки законам жанра насекомые не выпрыгивают из-под маски, не лезут во все щели – они успокаиваются. Полное отсутствие движения под тканью, мы с парнем возвращаемся к начальной мизансцене, или почти к начальной. Разница в том, что парень не курит и на стекле остался отпечаток его ладони. И он больше не смотрит в зеркало. Я готов к тому, что он пройдет сквозь меня или растворится в воздухе, или сольется в сток вслед за червями (входит ли это в составляющие херового трипа?), но все заканчивается без наворотов и без копеечной мистики, все заканчивается в гиперреалистической манере позднего Ромера:

парень просто уходит, уходит не оглядываясь, не бросив прощальный взгляд на сортирный пейзаж, а я… я изначально не рассматривался как его деталь. Так-то, в следующий раз ты крепко задумаешься прежде, чем заглянуть в зеркало.

Прощай, самец!

Я снова один, если не считать струи, бьющей из-под крана, этот мутант забыл закрыть его. Я тоже не собираюсь закрывать, ничто не заставит меня прикоснуться к холодно поблескивающей стали: возможно, я и стал жертвой галлюцинаций, но стать еще и жертвой какой-нибудь заразы мне совсем не улыбается. Легкое позвякивание, вот что меня настораживает. За ним не следует сусликово «felicidad», что-то колотится в стоке, что-то вполне реальное, кой черт – и парень был реальным, а насекомые, обсевшие его физиономию, – и того реальнее. Я почти поверил в их существование, как до этого поверил в существование черного кролика и в то, что Марго меняет кожу гораздо быстрее, чем я меняю носки, херовый трип, этим все объясняется.

Все, да не все.

На решетке в раковине лежит кусочек металла, поначалу я принимаю его за зуб (у парня не было клыка, так почему куску металла не оказаться выпавшим клыком?), именно он, соприкасаясь с водой, и издает стук. Легкое позвякивание, нежное позвякивание без всяких там «felicidad». Было бы преувеличением сказать, что от него исходит сияние, но что-то такое… Что-то такое в нем есть. Желтизна металла наводит меня на мысль о золоте, удержаться невозможно, и я вытаскиваю странную фиговину из стока. Не сразу, соблюдя меры предосторожности. Они сводятся к выемке туалетной бумаги из лотка, висящего прямо под надписью «Самый умный, что ли?» (знаменательно, гы-гы, бу-га-га, нахх!). Для верности я наматываю на кулак сразу с полметра, и уже потом запускаю пальцы в раковину.

Есть!

Теперь обломок можно рассмотреть поближе, он полностью соответствует моим представлениям о золоте, не дутом турецком, не легкомысленном итальянском («relazione amorosa», блин!), не фальшивом албанском, – золото индейцев майя, на меньшее я не согласен. Тем более что это никакой не зуб. Крошечный брусок неправильной формы, по отбитому краю идут бороздки, бывшие когда-то частью единого целого. И сам обломок был когда-то частью единого целого, взглянуть бы на это целое хоть одним глазком. Вряд ли такой случай представится, но из «Че…лентано», так или иначе, я выйду с трофеем. Учитывая все то, что я пережил за последние полчаса, размер компенсации не так уж велик.

Завернув золото еще в один слой бумаги, я засовываю его в задний карман джинсов, единственное, что меня напрягает: оно принадлежало гниде в униформе, рассаднику инфекций, ходячему пособию по энтомологии. Может – принадлежало. А может и нет. Плевать, из обломка получится симпатичный медальон, почему бы мне не обзавестись медальоном?..

Вода течет и течет, обзаведись медальоном, безумный Макс, крутые парни вроде тебя и шагу не могли без них ступить, давай, обрастай антуражем, кролик у тебя уже есть, золотишко ты намыл, дело за дешевыми гостиницами, дешевыми закусочными, беспородным сексом, пустынным ночным шоссе, легко запоминающимися и легко забывающимися названиями композиций на дисках типа «illusion» или «meditation»; давай, Макс, будь свободным, как ветер. Будь свободным, как ветер, – тогда Она, быть может, оценит тебя…

Вода течет и течет.

И я делаю то, о чем даже не помышлял секунду назад. Я делаю то, что сделал парень. Много, очень много секунд назад. Я сую руку под струю. Смысл этого порыва неясен мне самому, к тому же ничего не происходит, вода остается чистой, никакой срани ко мне не пристало и никакой мерзости из меня не вышло. Что и требовалось доказать.

Следующий шаг.

Мне не составляет труда совершить его, сценарий был утвержден заранее – клопами-солдатиками, бабочками, осами, крысиными хвостами, задравшимся платьем Мерилин; рука на прохладной поверхности зеркала, теперь это моя рука. Место с правого края занято отпечатком его руки, остается левый – свободный – край, туда я и ставлю ладонь.

Физиономия в зеркале – моя, изученная до последней складки; безмятежная, как после траха или бритья только что купленной безопасной бритвой, или прослушивания растаманской «Metaluna Mutant», или младенческой дрочки под бдительным присмотром нянь из порножурнала «Рандеву», такие журналы сваливаются время от времени в салоны яппи-автолюбителей, совершенно бесплатно, они запакованы в целлофан. Респектабельная упаковка – яппи клюют на нее, как ненормальные; каким бы ни было содержание – весь смысл в упаковке. Физиономии телок из журнала взяты напрокат у звезд третьесортных американских сериалов, моя же физиономия по-прежнему безмятежна. Бессонная ночь никак на ней не сказалась, автографов трех трупов тоже не заметно.

Почему бы Ей не полюбить меня?

Она – конечно же, Тинатин. Ускользнувшая Тинатин, не давшаяся в руки Тинатин; Тинатин, которая никогда не скажет «с кем бы ты ни засыпал, все равно проснешься со мной», я не урод, так почему бы ей не полюбить меня? А разноцветные глаза… Разноцветные глаза скорее преимущество, чем недостаток. И потом, у меня есть пушка, я завалил уже троих. И прекрасно себя чувствую, прекрасно. Зеркало это подтверждает. Любое зеркало это бы подтвердило, не только сортирное; странные пятна на поверхности (я заметил их только сейчас) – его дефекты, не мои. Да к тому же еще несколько мелких трещин, они приходятся мне как раз на переносицу, скулу и подбородок; несколько мелких трещин и запотевшее стекло! Я все еще упираюсь в него ладонью, в зеркале отражается не только мое лицо, но и часть помещения, его как будто заволокло паром. Но в реальности вокруг меня ничего этого нет! Дешевый спецэффект из арсенала любительской киностудии, меня не проведешь, плевал я… Что там говорила Марго? Мне стоит бояться дверей. Дверей, никак не зеркал. Я и не боюсь, я улыбаюсь собственному отражению, как после траха или бритья только что купленной безопасной бритвой. Зубы – ровные, белые, без малейшего изъяна, о существовании трех пломб не подозревает никто, так почему бы ей не полюбить меня?.. Странные токи в теле, странное тепло, у этого тепла несколько источников, совершенно определенно я могу говорить о двух: в плече, которое зашивала Марго (господи, неужели и вправду зашивала?!); в руке, упирающейся в зеркало (мужественная кисть, энергичное запястье, пальцы длинные, хорошей формы, ни одного заусенца, ногти аккуратно пострижены, никакой грязи под ними, как будто я и не зарывал Макса Ларина, – так почему бы ей не полюбить меня?).

Тепло – меня это тревожит. Самую малость, но тревожит. Мне не нравится тайная жизнь моей руки, моего плеча. К тому же руку я не чувствую. Она онемела. Пальцы и запястье на месте, но рука онемела. Что будет, если я попытаюсь ее отнять?

Отпечаток.

Стоило мне убрать руку с поверхности зеркала, как я увидел его.

Отпечаток, оставленный моей собственной рукой. Он такой же сплошной и, что ужаснее, такой же красный, как и отпечаток руки того парня. Урода. Мутанта. Гниды в униформе, ходячего пособия по энтомологии. Теперь я вижу перед собой два отпечатка, зеркально отображающихся друг в друге, зеркально отображающих друг друга, но совершенно идентичных, совершенно. Даже мизинец был отставлен так же. Правая рука – левая рука, правая – левая, уже и не разберешь, где чья.

Беглого взгляда на ладонь достаточно, чтобы понять: с ней все в порядке, она чиста, как помыслы дурачка Пи о Хеге, Барикко и Уэльбеке; она чиста, как (волосок к волоску!) пробор тамагочи в понедельник утром, за десять минут до начала рабочего дня, линии нетронуты, фаланги не повреждены, тогда откуда взялся проклятый красный?..

Ничего не хочу об этом знать.

И думать об этом не хочу.

Вот так, безумный Макс, ни о чем не думай, улыбайся.

Это последнее, что я вижу в зеркале: свою улыбку. То, чего я не вижу, то, что предпочитаю не видеть: оба отпечатка перестают быть четкими, они теряют форму, крошатся, плавятся, стекают вниз, падают камнем, подобно мертвым птицам; распадаются на отдельные капли, подобно ртути, чтобы это ни было, лучше мне убраться отсюда, я и так подзадержался.

Лора и Сонни-бой, самое время о них вспомнить. Пятясь к двери, я прикрываюсь улыбкой, как щитом, вот что подошло бы для надписи на нем: