Виктория Платова - Ужасные невинные Страница 65

Я не знаю.

Я слегка помахиваю «Глоку» пальцами: «Прощай, друг!»

А по выходе из кабинки меня ждет новый сюрприз: глухонемой из кафе. Он стоит напротив кабинок и в руках у него куртка, которую я оставил в кафе. Стоит мне появиться, как глухонемой начинает скалиться в улыбке: улыбаются глаза, разлетаются брови, только рот по-прежнему не задействован. Жестами глухонемой дает понять, что я, благородный человек, забыл куртку, а он, не менее благородный человек, заметил это и решил исправить мою оплошность.

Такими же жестами я предлагаю глухонемому оставить куртку себе. Аттракцион невиданной щедрости, который не очень понятен владельцу «Азбуки глухих», а может, он невнимательно осмотрел куртку и не заметил кровь?

Добавленные к куртке сто рублей убеждают его в искренности моих намерений, дело можно считать сделанным. И спокойно разойтись. Но спокойно разойтись мне мешает шариковая ручка, торчащая в кармане ветровки. Я без всяких предисловий вынимаю ее и пишу у себя на ладони:

ТИНАТИН

Глухонемой сразу же смекает, в чем дело: он должен объяснить мне, как произнести это не открывая рта, одними пальцами.

Я схватываю все на лету, я повторяю все движения, я неукоснительно следую всем изгибам, никогда еще мои пальцы не были такими красивыми, такими сильными, такими убедительными, почему бы Ей не полюбить меня?..

Я ЛЮБЛЮ ТИНАТИН

снова пишу я на ладони. Мои пальцы созданы, чтобы произносить это. Глухонемой поражен: он не ожидал такой прыти, такого успеха, он рисует в воздухе сердце (мое? Тинатин?) и легонько дует на него, наконец-то я увидел его губы в движении!.. Новое знание переполняет меня, новое откровение, исходящее из моих собственных пальцев, – вот черт,

я почти счастлив.

Я отпускаю глухонемого, дав ему напоследок еще стольник, ничто не может нарушить состояние сладостного покоя, угнездившееся во мне, – даже предстоящая регистрация.

…Она проходит совершенно безболезненно, у гранд-дамы на паспортном контроле, перед которой я добросовестно пучу глаза, нет никаких оснований не доверять документам Ларина Максима Леонидовича, заполнение таможенной декларации тоже не доставляет хлопот. Единственное, что может насторожить, – у меня нет никакого багажа, кроме рюкзака Лоры.

Почти пустого.

В нем лежат:

книга Билли,

диск с файлами из папки «Last Temptation»,

саламандра – брелок с ключами от «Тойоты Лэнд Крузер»,

плюшевый кенгуру – брелок с ключами от Лориного «Галантца»,

флешка, которую дал мне Биг Босс,

телефонная зарядка,

бумажник настоящего Макса Ларина,

мобильник настоящего Макса Ларина.

Кой черт – настоящего!., я и есть настоящий безумный Макс, нужно было раньше соображать, нужно было запастись хоть парой рубашек; человек, который отправляется в Швецию с пустым рюкзаком, не может не выглядеть подозрительно. Так думаю я.

Похоже, моего мнения никто не разделяет.

Но по-настоящему я успокаиваюсь лишь тогда, когда оказываюсь в самолетном кресле, рядом с престарелой шведкой. Шведка прижимает к себе охапку стеблей молодого бамбука, в самом верху каждый из стеблей сворачивается в спираль, – лишнее напоминание о Лоре, которую я тоже оставил в роще из бамбука – только неоновой, ненастоящей. Напоминание мне неприятно, тем более что шведка совсем не похожа на Лору. Она похожа на эмиссара по правам человека – из тех, что вечно шастают по миру и проводят хренов мониторинг в одной отдельно взятой стране. А потом строчат доносы в Европарламент – о том, как в одной отдельно взятой стране нарушаются эти самые хреновы права. И всегда найдутся лизоблюды, которые (в надежде на грант) подпоют старой европейской бляди и будут выслушивать все ее комментарии и поучения, вместо того чтобы наподдать ей под зад мешалкой или того похуже. И послать мадам со всеми ее выкладками далеко и надолго.

Я бы так и сделал.

Шведка улыбается мне мертвыми, ослепительно-белыми искусственными зубами, я тоже улыбаюсь ей в ответ.

– Евросоюз – это полная хуйня, – шепотом говорю я.

Шведка улыбается еще шире.

Либо дура, либо вообще ни в зуб ногой в русском, либо разделяет мои убеждения.

– Сбросить бы на вас атомную бомбу, – я никак не могу уняться. – Хотя нет, вы и сами рухнете. Албанцы вас уделают. Турки вас уделают. Черная Африка вас уделает. Наплачетесь еще кровавыми слезами.

Шведка улыбается. Представить ее плачущей кровавыми слезами я не в состоянии. «Все эти европейцы – они как дети. Дурилки картонные», – говаривал Великий Гатри. Не так уж он неправ.

Ну ладно, хватит балагана.

Последний раз я летал на самолете пару лет назад и сейчас с трудом могу вспомнить, боюсь я летать или нет. Скорее всего – просто пережидаю, впадаю в легкий анабиоз, при этом мысли в голову лезут самые возвышенные: о том, что надо бы пожертвовать хоть копейку на какой-нибудь строящийся храм (в жизни этого не делал); о том, что надо бы накормить и согреть хоть одного беспризорного ребенка (до этого бедные маленькие ублюдки получали от меня одни тумаки); о том, что надо бы жениться на простой честной женщине и прожить простую честную жизнь и о том, что надо бы наконец-то перестать дрочить на что ни попадя и завязать с порнорассказами… о, черт!., об этом во время каждого полета думаю не я – Пи. Он же в каждый полет берет с собой Библию, Коран и карманное издание «Дао Винни-Пуха».

Я отношусь к самолетам спокойно.

И хотя Библии у меня нет, зато есть «Две девушки в тени, одна девушка на солнце».

Чтобы скоротать время до взлета, я углубляюсь в «Девушек…»; я взяла в рот скромно поджидает меня на семнадцатой странице, именно семнадцатую страницу я и открыл. Беглого просмотра четверти книги хватает, чтобы понять: это, не что иное, как хроника сексуального становления юной шлюхи. Детское подражание «Эммануэль», обильно сдобренное колоритом рабочих окраин и прыщавыми рассуждениями о специфике русской ментальности. Связи Билли с мужчинами и женщинами нисколько меня не удивляют, вряд ли после многолетнего общения с Лорой меня хоть что-то может удивить. Но только мужчинами и женщинами связи не ограничиваются. Я даю себе труд прочесть пассаж об исповеди Билли какому-то отцу настоятелю: Билли грешна, и Билли кается – в том, что позволяла своему коту «э-э… орудовать языком у себя… э-э… там… ну вы же понимаете, святой отец? Десяти капель валерьянки вполне хватает… Это можно считать скотоложеством? Я не попаду за это в ад?»

Какая хрень!

И при этом не лишенная обаяния. И при этом очень похожая на саму Билли.

У Билли есть шанс стать надеждой новой русской романистики, если, конечно, она откажется от отцов-настоятелей, сексуально озабоченных котов и выражения «я взяла в рот». Или, наоборот, усилит их составляющую. У меня есть три готовых посвящения, сказала мне Билли еще в машине:

Лени Рифеншталь, которая на небесах.

Марлону Брандо, который на небесах.

Трем моим собакам, научившим меня верности, твердости духа и любви. Я всех их пережила, но верю, что они – на небесах.

После исповедальной истории с котом невольно задумаешься, о какой именно любви идет речь. Еще Билли озабочена тем, что будет делать в тот день, когда умрет актер Жан-Поль Бельмондо, дай бог ему долгих лет жизни, и что будут делать все остальные люди на земле – наверняка заниматься мелкими сиюминутными делишками. Теми же самыми, которыми занимались два тысячелетия назад, когда распяли Христа. Не все достойно на это отреагировали, и далеко не все узнали об этом, телевизоров тогда не было.

Бельмондо – не Христос.

Но за одно лишь участие в фильме «Ас из асов» место на небесах ему обеспечено.

Туда же отправится и Август, если еще не отправилась, Лоре же предстоит помаяться в чистилище; голова моя пухнет от собственных дурацких мыслей и от еще более дурацких мыслей Билли, ей удалось-таки насовать их мне в башку.

Отличительная черта модных писателей: от дури, которую они генерируют, трудно отвязаться.

– Russia is a wonderful country! Moscow is a fantastic city43! – говорит мне шведка.

Вряд ли это помешает ей настрочить донос в Европарламент о том, как у нас перекрывают кислород независимым СМИ.

– At Russians is shocking soul44!

Господи ты боже мой, не заткнули бы вы фонтан, мэм? Я перегибаюсь к шведке и доверительно смотрю ей в глаза:

– Да пошла ты в жопу со своими откровениями!

Шведка кивает головой и снова с готовностью улыбается мне. Русского она точно не знает, откуда только стебли бамбука, вся эта дешевая азиатчина? При такой любви ко всему русскому ей нужно было бы затариться матрешками, балалайками, гжелью, жостовскими подносами «Калина красная» и полароидными снимками Ново-Девичьего монастыря. Хотя не исключено, что все это добро лежит у нее в багаже.

Самолет идет на взлет. Наконец-то!..

В ту самую минуту, когда он отрывается от земли, шведка хватает меня за руку.

– I am afraid to fly. Each time I die from fear45.