Фридрих Незнанский - Последний маршал Страница 11

— Да…

«Интересно, откуда она знает мой номер телефона?»

— Ну что же ты? Почему не позвонил?

— Занят был. — Ничего глупее придумать было нельзя.

— А я так ждала… Ну ладно, приезжай в воскресенье на дачу. Прямо с утра. Толя в командировке, так что не беспокойся. Жду.

В трубке послышались отбойные гудки.

Дело было в четверг вечером, и два следующих дня Аничкин провел в мучительных раздумьях. Здравый смысл подсказывал не ввязываться в авантюру, но к этому голосу почему-то совсем не хотелось прислушиваться. Чем дольше Володя размышлял, тем больше ему хотелось поехать. И кроме того, в нем взыграл мужской эгоизм по отношению к Толе Зеркалову: дескать, вот ты весь из себя такой крутой и самоуверенный, а баба твоя со мной. Короче говоря, в воскресенье спозаранку, сказав Оле, что идет на рыбалку, Аничкин устремился на Николину Гору.

…Потом подобных встреч у них было много. Постепенно Аничкин понял, что Толя Зеркалов действительно абсолютно всем был обязан ей. Вернее, не ей, а ее отцу — Михаилу Александровичу Смирнову, занимающему очень ответственный пост в Совмине. Если бы не он, сидеть бы Толе Зеркалову по-прежнему на кухне и обсуждать за бутылкой дешевого портвешка трудности жизни.

И вот тут-то до Аничкина дошло, что судьба дарит ему шанс. Хоть он и не был фаталистом, но от такого подарка отказываться было нельзя. Тем более что второго могло и не быть. Таня, судя по всему, давно охладела к Толе. Аничкина она, напротив, любила. Оставалось сделать так, чтобы из-за этой любви она смогла бы пойти на все, — к примеру, на развод с мужем.

В сущности, искусство обольщения — нехитрая наука. И нет мужчины, который не мог бы ею овладеть. Особенно когда от этого зависит судьба. И Аничкин начал действовать.

Как всякая дочь высокопоставленного номенклатурщика, Таня не была лишена некоторых иллюзий, связанных с советским воспитанием. Она искренне считала, что роскошь, окружающая ее с детства, — плод построения развитого социализма. Верила она и в окончательную победу коммунизма к двухтысячному году. Может быть, одной из причин того, что она охладела к Толе, был присущий ему цинизм и ироническое отношение к ее пионерским замашкам. Аничкин понял, куда надо бить. Кстати говоря, Володе и притворяться особенно не пришлось, его взгляды были во многом схожи с Таниными.

Словом, через полгода она подала на развод.

Глава 4

ТУРЕЦКИЙ И МЕРКУЛОВ

Я спал всего два часа, и слава Богу. Мне приснилось Стратегическое управление. В виде какого-то диковинного зоопарка с экзотическими животными.

Нет, никаких имен я вам сейчас не назову. Я, конечно, слышал, что во сне порой людям приходят удивительные открытия — таблица Менделеева, например. Но здесь другой случай. Никто ко мне во сне с повинной не приходил и не винился. Не сказал: «Бери, мол, меня, Александр Борисович, с потрохами, давай-ка сюда свой протокол, а я тебе как есть все чистосердечно опишу». Нет, мне снились какие-то жуткие хищники, не то тигры, не то гиены, не то волки, и они рычали, визжали, устраивали буйные оргии, бросались на меня, пытаясь сожрать какую-нибудь часть моего тела, а я им не давался, отскакивал, стрелял из своего табельного пистолета, из дула которого почему-то вылетали хлебные мякиши, и отбивался от них невесть откуда взявшейся в моих руках длиннющей палкой. И все время знал, что все эти зверюги вкупе составляют таинственное и могущественное Стратегическое управление.

Помню, что успел только погрозить им: «Мол, выведу я вас на чистую воду все равно!» Так они тут же такой вой подняли, так дружно на меня кинулись, что только моя невероятная воля меня и спасла. Я изо всех сил напряг ее, волюшку мою родимую, и заставил-таки себя проснуться.

— Ты чего? — испуганно смотрела на меня Ирина.

Я поднял ладонь к глазам и с силой на них надавил:

— Я что, кричал?

— Ты? — переспросила она. — Да ты визжал, будто тебя резали.

— Что, серьезно?

— Дальше некуда!

— Да, — пробормотал я, — дальше некуда, действительно. Уволюсь я с этой работы, к чертовой матери.

— Кофе сделать?

— Будь добра. Уволюсь, ей-богу! Обратно в газету уйду…

— Не пугай меня, Турецкий. — Ира встала с постели и, шлепая по полу босыми ногами, отправилась в кухню.

— В каком смысле — не пугай? — остановил я ее вопросом у порога.

В дверях она повернулась ко мне и объяснила:

— Если ты еще раз повторишь, что уволишься, я начну в это верить. А я не хочу этого. Я знаю, чем все твои уходы кончаются.

— Ты не хочешь, чтобы я увольнялся?! — удивился я. — Тебе нравится, что твой муж постоянно рискует оставить тебя вдовой?

Сказал и чуть не прикусил себе язык. Что это со мной? В жизни не позволял себе подобных пошлостей. Супермен, твою мать… «Рискуешь» ты. Позер! Жлоб!..

— Я не хочу верить, что ты можешь уволиться, — сказала Ира. — И не хочу верить, что это вообще возможно. Если я в это поверю хотя бы на парочку процентов, я стану этого не просто хотеть, а жаждать. И тогда наша семья лишится покоя навсегда, потому что ты так не поступишь никогда.

— Ты что, стихи писать начала? — спросил я.

— Почему? — удивилась она.

— В рифму говорить стала. Но ты не волнуйся, ладно? А то ведь и до поэм недолго. Станешь профессиональной поэтессой, и тогда наша семья точно лишится покоя. Кофе хочу.

Она все-таки не уходила. В ее глазах я с тревогой прочитал что-то похожее на зарождавшуюся надежду.

— А помнишь, — спросила она, — ты мне рассказывал, как Слава Грязнов ушел из милиции и стал частным сыщиком?

— А помнишь, — зарычал я на нее, — я тебе говорил, что Слава Грязнов вернулся в милицию и является в настоящее время заместителем начальника МУРа?

— Саша…

— А помнишь, — продолжил я тем же тоном, — я говорил тебе, что хочу кофе?! А помнишь, ты мне сказала, что сделаешь мне кофе?! А помнишь?..

Но она уже вышла из спальни и изо всех сил хлопнула за собой дверью. Зря я с ней так. Нельзя так обращаться с беременными. Представь себе, Турецкий, что это ты беременный, а тебя в это время заставляют варить кому-то кофе…

— К черту! — громко заявил я вслух. — Чтобы я стал беременным, нужно, по крайней мере, чтобы кто-нибудь меня трахнул. Хотел бы я посмотреть, у кого это может получиться. Ха-ха!

Наскоро умывшись, я пришел на кухню и увидел за столом Таню Зеркалову. Кофе был разлит по чашкам, и Таня машинально подносила к губам то печенье, то чашку с кофе. Ирина у плиты поджаривала гренки — гости иногда приносят маленькие радости.

— Доброе утро, — не стесняясь своего обнаженного торса, я сел за стол и взялся за кофе.

— Здравствуй, Саша, — отрешенно ответила Таня.

Я выругался про себя. У человека отца убили, а ты ему — «доброе утро!». Дурак ты, Турецкий!

Я что-то пробурчал и преувеличенно серьезно взялся за свой завтрак. Ирина поставила перед нами большую тарелку с румяными гренками и, извинившись, вышла.

Несколько минут прошли в гробовом молчании, прерываемом только редкими прихлебываниями. Наконец Таня вздохнула и сказала:

— Саша… Если ты хочешь что-нибудь спросить, спроси.

— Ну… — замялся я. — Ты как? Нормально?

— Саша! — Взгляд ее был достаточно твердым. — Не жалей меня. Если ты и вправду хочешь о чем-то спросить — спрашивай. Если тебя интересует мое состояние, могу сказать только то, что оно очень и очень плохое. Мне будет легче, если ты будешь расспрашивать об отце.

Я старательно делал вид, что разглядываю свою чашку. Нет, она, конечно, права. Я ведь все-таки немного знаю ее. Ей действительно станет легче, если мы начнем обсуждать существо дела. Впрочем, сомневаюсь, что она сможет чем-то весомо мне помочь. Хотя попробовать можно.

— Таня, — осторожно начал я, — ты когда-нибудь слышала из уст Михаила Александровича такое словосочетание: Стратегическое управление?

Кажется, Турецкий, ты становишься маньяком. Далось тебе это управление.

Таня наморщила лоб.

— Нет, не припоминаю, — призналась она. — А это действительно важно?

— Понятия не имею, — виновато улыбнулся я. — Пока. Ну а дальше видно будет.

Все-таки ты большой мудрила, Турецкий. Так и жди, что станет известный партноменклатурщик — бывший управделами Совмина СССР — Смирнов делиться с дочкой смертельно опасными сведениями. Если, конечно, Киселев говорил правду. Или совершенно ненужными, если он бредил.

— Слушай, Таня, — сказал я, отправляя в рот гренку. — Тебе папа не говорил, что скоро в нашу страну вернется коммунизм?

— Соскучился? — Она хмуро подняла на меня глаза.

— Да не так чтобы уж, — пожал я плечами. — Ну как это сказать. Иногда, знаешь, кто-нибудь из старых партийных работников нет-нет да и ляпнет, что вот, мол, неплохо бы вернуться, так сказать, к семидесятилетнему эксперименту, и всякое такое.