Фридрих Незнанский - Цена жизни – смерть Страница 12

— Дед, а головы человеческие?

— Какие головы? — Не сразу соображает он, о чем речь, и смеется, вспомнив о задаче. — Да.

— Ты не имел в виду какого-нибудь колумбийского президента или итальянского премьера, то есть это голова натуральная, не… фигуральная?

— Нет. Спи.

Я засыпаю под звон, издаваемый комарами, желающими отведать вкусного городского тела, еще не задубевшего под байкальским ветром, а когда просыпаюсь, Деда уже нет в палатке, хотя у меня как раз созрел очередной вопрос. Лесник уже ушел. Папа с Мамой в палатке-лаборатории оба в белых халатах.

Я хихикаю. Очень смешно смотреть: у Папы белый халат прямо на плавки, но привычка — великая вещь, он говорит, что без халата чувствует себя не ученым-химиком, а черт знает кем.

Бегу к воде умываться, вода холодная и вкусная. Чем мне особенно не понравилось на море — вода соленая. Дед уже готовит акваланги, сегодня у него первое погружение — двадцатиметровая отметка. Дед вылавливает планктон, а потом они всей семьей долго рассматривают что-то под микроскопом и страшно радуются. Мне тоже однажды показали, ничего радостного я там, если честно, не увидела. Но Дед не устает повторять, что эта микроживность спасет мир. А вовсе не красота, как утверждали всякие хоть и образованные, но наивные предки.

И еще на сегодня запланирован эксперимент века: водолаз по праву рождения — Ожуг должен стать профессионалом. Дед в Москве заказал для него шлем-скафандр и специальные держатели для кислородных баллонов. Все уверены, что теперь Ожуг сможет нырять на приличную глубину и не на минуту, а на час и больше. Только, по-моему, это все чепуха.

— Дед, он палач?

— Нет.

— А это разные головы?

— Нет. Пойдем завтракать.

Осталось одиннадцать вопросов, но мне кажется, что разгадка уже близка, и, поедая консервированную гречку со свининой, я больше размышляю о том, что, слава богу, не додумались еще консервировать манную кашу.

Наконец настал исторический момент: на голову Ожуга водрузили шлем, почти как у космонавта, проверили герметичность и Папа, сидя в резиновой лодке и призывно размахивая косточкой, предложил псу совершить погружение. Но хитрый Ожуг, проплыв метров десять, развернулся и выбрался на берег, лапами пытаясь стащить с себя мешавшую жить конструкцию. Тогда его погрузили в лодку и отвезли достаточно далеко от берега, а после выбросили в воду.

Мне его даже стало жалко. Что за дурацкая идея: собака не может быть счастливой, если не видела подводного мира. Автором этой идеи, как и многих подобных, разумеется, является Папа, который не оставил Ожуга в покое, а вырядился в утепленный водолазный костюм и притопил-таки несчастное животное. Но к величайшему неудовольствию Папы и бешеной радости собаки, шлем не удалось плотно пригнать по волосатой Ожуговой шее, и он мгновенно заполнился водой. А поскольку изобретать новые прокладки в походных условиях было практически невозможно, не стать Ожугу в этом году аквалангистом.

Пока мы успокаивали переволновавшегося пса и задабривали его копченой колбасой, к нашему лагерю причалила моторка, из которой вылез тип, похожий на итальянского мафиози: с жирными черными, чуть вьющимися волосами, тонкими усиками и мясистым носом. Был он безнадежно стар, то есть ему было за пятьдесят. Я его тогда видела в первый и последний раз, а родители поздоровались с ним как со старым, но неприятным знакомым. Мама сказала, что это СДД (Старый Друг Деда). Он был хромым и даже в моторке плавал с толстой суковатой палкой.

Дед ушел с ним далеко за лагерь, и, усевшись на большом камне, они о чем-то спорили. Дед все время качал головой, а его друг размахивал руками, как будто уговаривал.

Я бродила кругами, держась на расстоянии, но не теряя их из виду. У меня созрели новые вопросы. Вообще-то пора было начинать поиски хорошего места для тайника с сокровищами, но мне не хотелось начинать новое предприятие, не решив задачу. Я даже уже придумала, что положу в тайник, — книжку Стивенсона «Остров сокровищ». И нужно будет еще придумать какие-то приметы вроде скелетов-компасов.

Наконец они закончили и, похоже, договорились, по крайней мере, СДД улыбался и хлопал Деда по плечу. Я отошла подальше, чтобы они не подумали, что я подслушиваю. СДД сел в свою моторку и укатил, а Дед сказал Маме, что он обещал еще приехать.

— Дед, а остальное тело одно и то же? Это не клиника профессора Доуэля? — выдала я животрепещущий вопрос.

— Нет, — ответил Дед быстро, хотя думал он явно совершенно о другом.

— Это нормальный, здоровый человек?

— Нет.

Теперь я почти готова. Мама зовет меня погулять в лес, перед обедом — нагулять аппетит. Мы взбираемся по откосу и бредем среди сосен, в лесу жарко и пахнет медведями. Мне, по крайней мере, кажется, что это именно медведи так пахнут, наверное потому, что медведи любят мед, и пахнет скорее разогретым медом. Мама собирает цветы, я воюю с мухоморами. И тут мы слышим истошный вой Ожуга. Я испугалась, что на него напал какой-то зверь, но вой несется из лагеря, от самой воды. Мы наперегонки мчимся обратно и кубарем скатываемся с кручи. Папа с Ожугом бегают по берегу, Папа тоже что-то кричит и разбрасывает тапочки, вернее, сбрасывает их и бежит в воду.

Меня пробирает дрожь за него, вода холодная, а Папа никогда не увлекался моржеванием. Он тоже понял, что плыть холодно, и выскочил на берег. Мама, не понимая, что происходит, пытается это выяснить, и Папа говорит, что Дед долго не выныривает, а кислород в баллонах уже должен был закончиться. Резиновая лодка, с которой нырял Дед, болтается в ста метрах от берега, но Деда в ней нет.

Родители резво накачивают вторую лодку.

Папа, на ходу надевая водолазный костюм, гребет к лодке Деда, ныряет.

Мы с Ожугом волнуемся на берегу. Ожуг хоть и водолаз, но сегодняшние эксперименты с погружением, похоже, воспитали в нем водобоязнь. Он только виновато смотрит на меня, но к воде даже не подходит.

Папа выныривает и показывает нам обрывок дедовского страховочного троса. Он ныряет еще, а потом еще, пока не заканчивается воздух в баллонах.

Дед пропал… Нет ни его, ни баллонов, ничего.

А ведь у меня уже был готов ответ. Есть голова, нет головы и так далее — это хромой, вроде СДД, который идет себе и идет, а мы смотрим на него из-за забора или ограды, не важно, главное — непрозрачного препятствия, и его голова то выныривает, то прячется…»

13

— Зелень, зелень, вспомним зелень, — бормотал-напевал Турецкий, — вспомним о полях сожженных, как там… об убитых турах, уничтоженных бизонах, о мехах, звериных шкурах… Хм. Забавные стишки сочиняет юный автор дневника. И собака у него забавная. Никогда не слышал такой клички. Ожуг. Даже не ожог. И не обжиг. Ну да мало ли.

Турецкого отвлек назойливый комариный писк. Сосун спикировал ему на левую руку пониже локтя и, пробежавшись в поисках места повкусней, изготовился вонзить хобот в трудовую важняцкую плоть. Но был сражен тяжелой мозолистой ладонью. Мозоли, правда, не на ладони: одна на среднем пальце от шарикового «паркера» (Славка на сорокалетие подарил) и вторая на подушечке указательного — по клавиатуре много стучать приходится, но вампиру от этого не легче.

Интересно, наркоманов комары кусают, задался вдруг вопросом Турецкий, и если кусают, то как им после этого, тоже кайф? Или, может, они тоже подсаживаются и ломаются без дозы?! Это ж какая тяжелая должна быть житуха у комара-наркомана…

А на потолке расселось еще энное количество кровососов.

— Фиг вам, — сказал Турецкий и включил «фумитокс».

С печальным стоном насекомые отрывались от потолка и валились вниз, а вместе с ними проваливался в сладкую дрему «важняк» Турецкий. Придерживая пальцами веки, он попробовал еще почитать, но, сообразив, что десять минут елозит глазами по одной и той же строчке, сдался и отложил тетрадь до завтра.

Засыпая, Турецкий думал, что тетрадь эта, вне всякого сомнения, не Жекина и даже пока не про Жеку, но, с другой стороны, — уж точно не про Вовика… но зачем-то же Вовик хотел ее уничтожить… и именно в связи с Жекой… особенно обидно будет… если у него просто случился очередной заскок… или он построил длинный ассоциативный ряд… доступный только одному его извращенному уму… А вообще, пора заняться скорочтением…

14

Утром Турецкому до чертиков захотелось совершить должностное нарушение — остаться дома и дочитать тетрадь.

В конце концов, какого лешего? Он занимается практически частным расследованием, в служебное время, с одобрения начальства и, как бы между прочим, за свою обычную зарплату. Так почему, спрашивается, он должен тащиться ни свет ни заря по жаре незнамо куда — проверять какие-то полуфантастические версии. Есть улика на руках — можно изучать ее сколько потребуется. А там видно будет, уличает она какого-нибудь наркозлодея или не уличает. Надо извлекать выгоду из ситуации, а выгода в ней единственная: он сам себе хозяин, и некому с него сурово спрашивать. Уж за пассивность в проведении расследования — во всяком случае.