Александра Маринина - Посмертный образ Страница 13

– После того, как она уехала домой, вы ей звонили?

– Один раз. Это было примерно часов в семь вечера. Она сказала, что приняла какое-то успокоительное лекарство, не то валерьянку, не то пустырник, и валяется в постели, подремывает. Я предупредил ее, что больше звонить не буду, на тот случай, если вдруг она будет спать, чтобы не будить ее. Она попрощалась со мной до завтра, то есть до утра субботы. В субботу в семь утра снова была съемка. Ну а дальше вы знаете.

– Да, – подтвердил Коротков. – Дальше я знаю. У меня еще один вопрос, совсем маленький, и на сегодня я оставлю вас в покое. Скажите, пожалуйста, имела ли обыкновение Алина прятать деньги и ценности в каком-то особом месте? И если да, то что это за место?

– Я не знаю, – покачал головой Смулов. – За четыре года мне ни разу не довелось видеть ничего такого. Деньги всегда вынимались или из кошелька, или из ящичка в мебельной стенке. Драгоценности Алина держала в шкатулке, которая стояла на полке в той же самой стенке. Стояла совершенно открыто, хотя и была заперта на ключ. Ключик висел на общей связке вместе с ключом от квартиры и почтового ящика. На этой же связке Алина носила и запасные ключи от своей машины и от гаража. Но это ведь только то, что происходило на моих глазах. Чем дольше я знал Алину, тем больше допускал, что совсем не знаю ее. Впрочем, это я, кажется, уже говорил…

– Андрей Львович, а откуда у Алины такие драгоценности? Вы сказали, что в шкатулке обычно лежали два кольца, одно золотое с большим бриллиантом, другое из платины и тоже с бриллиантом. Три пары серег – и снова золото, платина, бриллианты, изумруды. Два колье, одно другого толще и дороже. Пять браслетов, в том числе один – из платины, в пару к кольцу. – Коротков закрыл блокнот, глядя в который он перечислял Смулову похищенные у Алины ценности. – Откуда все это?

– От покойной матери, – пояснил Смулов. – Отец Алины был, собственно и есть, человек сухой и лишенный сантиментов, Алине было в кого вырасти такой холодной. Но разницу между первой и второй женой он видел четко. Первая жена Софья, Сонечка, – мать Алины и двух его сыновей, и оставшиеся после нее драгоценности должны были перейти только к Алине. Инга, ее мачеха, к ним даже прикоснуться не имела права. Алина мне как-то рассказывала, что ее отец поднял голос на Ингу только один раз. За то, что та, протирая пыль, обтерла шкатулку, да и заглянула в нее. Отец застал ее за разглядыванием Сониных украшений. Ох, что было… Отец был вне себя от ярости. Кричал, что эти драгоценности принадлежали той, которая родила ему троих детей, и в будущем будут принадлежать его дочери, которая родит ему внуков. А она, Инга, если хочет иметь бриллианты, должна для начала родить ребенка, чтобы доказать свое право на них. Сонечка же, Алина рассказывала, была из очень богатой семьи. Теперь все ее родственники по линии матери уже в Израиль уехали, так что у Алины вообще одна латышская родня осталась. А это все равно что никого.

– Почему? Я что-то не понял, – нахмурился Коротков.

– Да потому, что… Не хочу я повторять те гадости, которые Ксения про Алину наговорила, но зерно правды в них есть. Кто у Алины отец и мачеха? Латыши с хутора. Русских ненавидели всю жизнь, все русское им поперек горла стояло. Вам не рассказывали, как Валдис Вазнис женился на Сонечке Швайштейн? Соня с родителями отдыхала в Прибалтике. И сделался у нее роман с местным хуторянином. Дело молодое, ночи звездные… А потом беременность. Валдис, как человек порядочный, конечно, руку и сердце предложил, но ведь о том, чтобы девушка из богатой еврейской семьи уехала из Москвы в латышский хутор, и речи быть не могло. Валдис, как настоящий мужчина, конечно, уступил, пошел навстречу, переехал в Москву сам. Пока Соня была жива, в семье еще как-то поддерживался дух цивилизованности и русской культуры. А потом, когда в дом вошла Инга, – все, конец. Нет, ради бога, я ничего не хочу сказать против нее, тем более что и сама Алина никогда ее худым словом не поминала. Но… Но. Все русское – плохо. Все московское – плохо. Читать можно было только Вилиса Лациса, Яна Райниса или Пятраса Цвирку. Смотреть только фильмы Рижской киностудии, музыку слушать только Раймонда Паулса и только в исполнении Ольги Пирагс. Никакой Аллы Пугачевой. Когда Алина сказала, что поступила во ВГИК, в семье это было воспринято как обещание после окончания вуза сниматься на Рижской киностудии. А когда выяснилось, что Алина снимается в русских фильмах, Валдис и Инга перестали с ней разговаривать. Братья, конечно, не такие чумовые, как старшее поколение. Младший, Алоиз, вообще нормальный, вполне «новый русский». Имеет собственный бизнес, женился на девице из Хельсинки, живет то тут, то там. Старший, Имант, конечно, по духу близок Валдису, деятельность Алины не одобрял. Особенно его раздражало, что мы живем с ней вне брака. Я как-то краем уха услышал, как он называет ее шлюхой и проституткой, которая с самого детства только и думает, что о мужских ширинках. В общем, с Валдисом, Ингой и Имантом Алина отношений практически не поддерживала. Более или менее тепло она общалась только с Алоизом, но и то он подолгу в Москве не бывает. Алина, знаете ли, Юрий Викторович, была очень, очень одинока. Осмелюсь утверждать, что на всем свете у нее только и были, что я да брат Алоиз. Ну а если уж совсем по-честному, то только я один.

Алина Вазнис за четыре года до смерти

«Почему все делают из Джильды невинное дитя, чистое и непорочное? Глупости это все, Леонид Сергеевич. Прочтите еще раз либретто „Риголетто“, вдумайтесь в каждое слово, и вы сами увидите то, что увидела я.

Когда происходит действие оперы? Во времена короля Франциска Первого. Вы хоть помните из курса истории, что это были за времена? Вы читали книги Дюма? Слышали о Бенвенуто Челлини? О том, что такое девственность, при Франциске Первом даже и не вспоминали. Нравы были более чем свободные. И, кстати, то, что вытворял герцог Мантуанский, не было ничем из ряда вон выходящим. Так вели себя все герцоги в Италии того времени, это было нормально и общепринято. Но если так вели себя все, то на психологии женской части населения это не могло не сказаться. А теперь вернемся к Джильде.

Где она познакомилась с герцогом? В церкви. И что она об этом рассказывает, помните? „В храм я вошла смиренно богу принесть моленье, и вдруг предстал мне юноша, как чудное виденье. Слова я с ним не молвила, но взоры сказали страсть мою“. Каково, Леонид Сергеевич, а? Да вы вдумайтесь хоть на секунду в эти слова, и вам все станет ясно. Вы можете представить себе, как все вышеописанное происходит с целомудренной, чистой девицей, которая пришла в церковь помолиться? Не смешите меня. Зато напрашивается совсем другое: юная Джильда, нормальная веселая девушка, которая прекрасно знает, откуда дети берутся, сидит дома, потому что тиран-отец запрещает ей выходить на улицу. Единственное исключение – церковь, отец разрешает ей ходить только туда, а больше – ни-ни. Разумеется, запрет этот не соблюдается, Джильда прекрасно общается с подружками, бегает на разные свидания и находится вполне в курсе современных сексуальных проблем. Есть служанка Джиованна, которой Риголетто велит присматривать за дочерью. Но по ходу оперы мы видим, что Джиованна (тоже, между прочим, нормальная и весьма далекая от идеала женщина) берет деньги от герцога и помогает ему устроить свидание с Джильдой. Как мы с вами можем быть уверены, что Джиованна взяла деньги впервые? Да она их брала уже десятки раз от каждого поклонника Джильды и устраивала им встречи в саду. Докажите мне, что это не так!

Итак, Джильда приходит в церковь и, будучи молодой, веселой и привлекательной, начинает стрелять глазами. Ну и конечно же, попадается на глаза герцогу, который в одежде простолюдина тоже пришел в церковь „пострелять“, авось какая-нибудь курочка и попадется. Безмолвная игра глазами, в которой Джильда уже хорошо натренировалась, – и знакомство состоялось. Вот это и означает: „Слова я с ним не молвила, но взоры сказали страсть мою“. Для того чтобы взоры могли „сказать страсть“, нужны как минимум два условия: испытать эту самую страсть и суметь передать ее глазами. Для опытной кокетки задача ерундовая, а для девицы, которая никогда… и ничего… и ни в одном глазу? Да сумеет ли она глаза-то поднять на объект своей безумной страсти, даже если и сможет эту страсть внезапно испытать? Сомневаюсь.

Идем дальше. Герцог-простолюдин приходит (при помощи Джиованны) на свидание к Джильде. А что же наша девица? Она скрывает от отца, что познакомилась с молодым человеком и он назначил ей свидание. Почему? Потому что знает: поступает нехорошо. Знает, но все равно делает. Иными словами, мы не можем утверждать, что Джильда – невинная жертва обмана, не ждала ничего плохого, а с ней вон как обошлись. Ждала она плохого, очень даже ждала, потому и отцу ничего не сказала.