Николай Леонов - Матерый мент Страница 14

– Вот так здорово, нехилая работенка подвалила, – Крячко аж за голову схватился. – Сколько раз говорили мне, дураку, умные люди: «Не высовывайся, Стасик! Инициатива наказуема!»

Идти к Орлову пока было не с чем. Еще раз обсудив ситуацию, друзья решили, что наиболее важными являются два момента: во-первых, понять мотив преступления, почти наверняка связанный с наркотиком. Гуров считал, что здесь играет какую-то роль, правда, не совсем ясно какую, неожиданное и резкое ухудшение настроения убитого Ветлугина, подмеченное его вдовой. Крячко сомневался, предполагая простое совпадение, и у Льва не было никаких доказательств обратного, хотя в совпадения такого рода он не верил, весь его профессиональный опыт сыщика восставал против этого. Но в любом случае надо было детально выяснить, с кем и о чем говорил Ветлугин за день-два до смерти, что особенное и необычное произошло с ним в эти дни.

Повременный ветлугинский график недельной глубины с момента убийства был уже построен Станиславом. Он оказался предельно прост – исключая выходные, проведенные Александром Иосифовичем на даче вместе с женой, о чем Гуров узнал еще вчера из разговора с ней, Ветлугин бывал только дома и в лаборатории. За это время он не встречался с людьми, выходящими за пределы этого ограниченного круга. Правда, за неделю до смерти он участвовал в заседании редколлегии ДАН, но почтенные, маститые академики как-то плохо ассоциировались с организаторами заказного убийства, а статьи, предлагаемые к публикации в «Докладах Академии наук» и бывшие предметом обсуждения, даже будь они чудовищно плохи, вряд ли вызвали бы его глубокое огорчение.

Логика подсказывала, что разговор ли, новость либо еще что-то, столь сильно Ветлугина огорчившее, связано с лабораторией культуры растительных тканей. Отсюда столь же логично следовало, что в институт придется ехать снова и выяснять, что к чему, на месте. Решили, что в ИРК завтра с утра отправится Крячко – он составит свое, отличное от гуровского, мнение о людях, окружавших Александра Ветлугина. Кроме того, появлялась возможность поиграть на контрастах: если Лев вел себя с коллегами убитого ученого предельно мягко, деликатно и интеллигентно, то линия поведения Станислава должна была стать пожестче, «побурбонистей». Этакий недалекий, туповатый службист, который любую науку считает откровенной блажью. И ухо при этом держать исключительно востро!

Во-вторых, важнейшим вопросом оставалось выяснение личности убитого киллера и возможный выход через это на его контакты. Киллеры, даже, по выражению Крячко, «косорукие», не шатаются по людным местам с плакатиком на груди «Замочу, кого пожелаете, по сходной цене» и в СМИ свои услуги не рекламируют. Людям, далеким от криминальных кругов, найти такого человека практически невозможно, что бы на сей счет ни думали начитавшиеся дрянных детективов обыватели. Здесь был шанс на помощь дактилоскопистов, ведь правая кисть убийцы Ветлугина пребывала в целости-сохранности, и если его отпечатки содержались в базе данных МВД, если он хоть раз по-серьезному попадал в поле зрения правоохранительных органов, то его опознание было делом техники. Но все могло затянуться, дактилоскопистов следовало поторопить. К ним-то и отправился Гуров, очень надеясь на свое везение.

Кайгулова появилась в лаборатории Ветлугина по научному обмену с Башкирским университетом. Шел 1992 год, времена для занятий наукой становились все более суровыми и безденежными. Нужно было обладать недюжинными способностями и силой воли, чтобы прорваться в ведущий центр страны, академический столичный институт из уфимской периферии. Мариам обладала этими качествами в полной мере, оставаясь при этом редкостно наивной, доверчивой провинциалкой в самых простых житейских вопросах.

Она была поразительно хороша собой: необыкновенно стройная, легкая, с громадными темно-карими глазищами и блестящими, длинными, почти черными волосами, которые она укладывала в замысловатую прическу. В ее лице, точеной фигурке, тонкости запястий и лодыжек, походке, во всей манере поведения этой молодой башкирки проглядывало то, что мы называем породой.

Уже много позже, сблизившись с Алаторцевым, она рассказывала Андрею о своих предках по отцу – древнем и славном роде башкирских тойонов. Интересно, что и ее мать происходила по прямой линии от знаменитого Салавата Юлаева – поэта, воина и бунтовщика, известного сподвижника Емельяна Пугачева. А еще Мариам «под страшной тайной» поведала Алаторцеву, что ее имя – непростое и означает «плачущая, печальная»; в тот вечер они вместе весело посмеялись над таким нелепым, неправильным значением…

Первое время, привыкая к новым людям, к непривычным, чуть отдававшим анархией порядкам и традициям лаборатории, она немного дичилась, но быстро освоилась и вошла в ветлугинский клан, как патрон в патронник. У нее была точная, снайперская наблюдательность, острый язычок и прекрасно развитое, очень доброе чувство юмора, а самое главное – у нее была молодость и редкостное обаяние. Неудивительно, что мужская часть лаборатории влюбилась в новенькую чуть ли не поголовно, та же картина наблюдалась и на факультете – Кайгуловой оставалось чуть больше полугода до окончания учебы. Материал для диплома Мариам уже почти собрала в Уфе. Ветлугин высоко оценил этот материал и порекомендовал Кайгуловой лишь убрать некоторые шероховатости, чтобы подготовить работу к публикации. Алаторцев прочно зарекомендовал себя как непревзойденный мастер упорядочивания и наведения глянца, поэтому никто не удивился, когда он стал ее научным руководителем, а она – его дипломницей.

Любопытно, что еще до этого Андрей Алаторцев стал первым из сотрудников лаборатории, близко познакомившихся с очаровательной башкирской студенткой. Дед, сразу же взявший смущавшуюся буквально ото всего девушку под свою сеньорскую опеку, не пожелал считаться с ее студенческим статусом и повелел верному «вассалу» правдами и неправдами пробить для Кайгуловой место в аспирантском общежитии на Леонова.

Андрей считался специалистом и в таких вопросах. Практическая хватка, окрашенная веселым цинизмом, и неплохое знание людей, особенно их слабых сторон, позволяли ему сравнительно спокойно разрешать довольно непростые житейские проблемы. В лаборатории привыкли, что со снабженческими делами, командировочными и прочими текущими финансовыми неурядицами, тактикой выбора нужных оппонентов и совета для защиты, подбором рецензентов для проблемных статей и многим, многим другим нужно обращаться к Андрею Андреевичу Алаторцеву. Еще не успевшая освоиться, немного ошарашенная столичными ритмами и темпами, Мариам была буквально потрясена изящной победительной легкостью, с которой Алаторцев в кратчайший срок решил и устроил все, что нужно. Он сразу же очень понравился ей, и, узнав, что по решению Деда именно этот человек будет руководить ее дипломной работой, Мариам так обрадовалась, что сама себе удивилась. Ей буквально танцевать хотелось от предвкушения ежедневного общения с ним!

…Известные строки «Евгения Онегина»: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей…» – часто перевирают даже весьма эрудированные филологи, заменяя слово «легче» на слово «больше». А ведь мысль Пушкина очень точна, именно «легче», а дальше все зависит от двух конкретных людей. Это наблюдение поэта было в полной мере применимо к Андрею Алаторцеву. Весь его душевный склад, сама структура его характера и убеждений способствовали тому, что женщинам он нравился легко. И многим. Кроме того, сказался еще один фактор – хорошо известная, хотя от того не менее загадочная особенность чуть ли не каждой женской души: женщины любят страдальцев и тех, кто таковым кажется. Может быть, так преломляется в их сердцах могучий материнский инстинкт, вызывая неудержимое желание помочь, согреть, защитить, разделить трудности и горести любимого – кто знает!

Алаторцев только что похоронил отца, а двумя годами раньше – мать. Он был оставлен женой и лишен своего ребенка, наверное, любимого… Он остался совсем одиноким, без родных ему людей, ведь не могли же коллеги, научные соратники, даже самые доброжелательные, заменить ему семью! О том, что в такой замене Андрей не особенно нуждался, Мариам просто не догадывалась, невольно примеряя положение, в которое он попал, на себя, свою душу и характер, – очень, кстати сказать, распространенная ошибка. Особенно среди добрых людей с обостренной совестью и способностью к сопереживанию. Короче, по представлениям девушки, Алаторцев не мог не страдать. И как-то вдруг, неожиданно, Мариам, радуясь и пугаясь этой безудержной радости, осознала, что даже не просто влюблена в Андрея, а по-настоящему любит этого человека и не может жить без него.

Она сама сделала первый и решительный шаг. Однажды они вдвоем в очередной раз ставили суточный эксперимент, снимали кривую роста культуры женьшеня. Уже давно ушел Дед, попрощался и Вацлав, часто покидавший институт позже всех. Андрей заносил в память компьютера последние данные, а она, только что отобрав очередную пробу, украдкой любовалась им и тут поняла, что молчать и носить в себе это она больше не в силах. Поздним декабрьским вечером в темной, освещенной лишь настольной лампой, дисплеем да мерцающими шкалами приборов, оттого тревожной и загадочной лаборатории Мариам просто и открыто сказала Алаторцеву о своей любви. Кто знает, как сложилась бы судьба этих людей, если бы Андрей оттолкнул Кайгулову, испугался бы совершенно ненужной ему серьезности ее чувства…