Алексей Макеев - Крайние меры Страница 14

Любой педагог, любой психолог, независимо от школы, от исповедуемых идей, со стопроцентной вероятностью предсказал бы, что ранимая детская психика будет необратимо разрушена, а из девочки в лучшем случае вырастет истеричная психопатка почище матери. Ан не вышло! Как бы не наоборот…

Детское сознание неисторично. Ребенок не умеет, а потому не любит осознавать последовательность событий. Он старается пережить их разом, как сказку, как миф. Так что зауряднейший, серый – дальше некуда – в реальной своей жизни Тарас из рассказов матери вставал злодеем эпического размаха. Кощеем Бессмертным.

Можно влюбиться до сладкой одури в Кощея? Если ваш ответ сугубо отрицательный, то в детской психологии вы разбираетесь, как кошка в алгебре. Очень даже можно. Не в Финиста же Ясного Сокола, героического, правильного и скучного, как тумба. К тому же, дочь самого Кощея – это о-го-го! Не то что соплюхи-одноклассницы, которые и не знают даже, что! мужчина! может! сделать с девочкой! А я вот знаю. Правда, только по рассказам матери. Пока по рассказам.

Рассказы долго удовлетворять острое, сладко-жуткое любопытство не могли. И в тринадцать неполных лет Татьяна чуть не силой заставила понравившегося ей десятиклассника "сделать с девочкой" все, что с ней делать в столь нежном возрасте не полагается.

Историческое событие произошло на чердаке школьной трехэтажки, уже в Москве, куда они с матерью еле успели сдернуть из "вильной Украйны" через год после смерти Тараса, найдя приют у дальнего родственника Галины.

Почему мать категорически не захотела вернуться в свою семью, к Танюшиным дедушке и бабушке, к своим братьям – это так и осталось загадкой ее больной психики. Стеснялась, что ли? Хорошо хоть, от денежной помощи не отказывалась, пока родня еще была в состоянии ей помогать!

…Таня не боялась совершенно, а вот десятиклассник дрожал, как осиновый лист, но со своим делом худо-бедно справился. И опять-таки посрамила Татьяна Дубравцева умную науку, на этот раз – сексологию. Как знаменитый шмель, который по законам аэродинамики летать не может, но неграмотен, и потому летает! Так и по всем мудрыми психологами-физиологами-сексологами выведенным правилам не могло такое безобразие доставить бедной девочке удовольствие. Понравиться, проще говоря. По правилам должно тут было пританцевать "боль – стыд – испуг – отвращение – угрызения – погрызения и прочие всякие загрызения", что, наверное, и бывает. Если по правилам… А вот коль на исключение нарвешься, тогда как?

Не просто понравилось. Безумно, до одури и дрожи в ногах. До того, что десятиклассник-бедолага хотел школу бросить, лишь бы от Танюшиных домогательств отвертеться. На его счастье, до бедной девочки очень быстро дошло, что на «соблазнителе» свет клином не сошелся.

Говорят, что некий критически к психоанализу настроенный ученый ошарашил отца-основателя этой забавной разновидности шаманства, Зигмунда Фрейда, простеньким вопросом: "Ну хорошо. Если мне снится дымовая труба, меч, ключ, костыль, поварешка или Эйфелева башня, то по вашей теории, герр профессор, ясно, о чем я думаю, что из подсознания рвется. А вот коли мне попросту мужской половой член приснился, тогда-то как?"

Татьяне Дубравцевой Эйфелева башня была без надобности, у нее все по сценарию ехидного ученого происходило.

Галина, на свое счастье, до самой своей смерти ничего о дочуркиных подвигах не узнала, а если и узнала – свет не без добрых людей! – то не поверила. Умерла она за три года до описываемых событий, от чего – толком никто сказать не мог. Что-то вроде генерализованной истерии и элементарного нежелания жить. Тут ведь как… Сдуру хнычешь, призываешь Ее, костлявую, а в подсознании-то остается – это ж не в полный серьез! Но… можно допрыгаться. Вот она и допрыгалась.

Лицо матери, лежащей в опрятном, аккуратно убранном гробу, было отрешенным и спокойным – настолько спокойным, что Татьяна не сразу поняла, что это – Галина, ее мать. Вся она была какая-то одеревеневшая, наподобие гроба, в котором лежала, иссохшая, желтая, словно ее натерли воском. Татьяне даже показалось, что мать вовсе не умерла, а просто напряженно ждет чего-то, но не страшного, как прожитая жизнь, а светлого и легкого, что вот-вот откроется ей.

Татьяна не терпела патетики и громких фраз, но тогда, над гробом Галины, дала самой себе нерушимую клятву: прожить жизнь так, чтобы ни эта жизнь, ни смерть ее ничего общего не имели с материнской жизнью и смертью. Ей же лучше сейчас, в гробу этом, думала Таня Дубравцева, и как же надо испоганить свой земной путь, чтобы вот это было в радость! Ну нет! У меня все будет по-другому. Жизнь, конечно, зверюга бешеная, но мной подавится. А надо будет для этого пройти сквозь грязь, боль, хотя бы и кровь – чужие, желательно, но коли припрет, так и свои – значит, пройдем! Ах, не получится?! Тогда туда и дорога, ничего лучшего не заслуживаем.

Было ли ее увлечение Леонидом Рашевским достаточно серьезным? – спрашивала себя Дубравцева. Любила ли она этого человека? Или просто была чисто по-бытовому привязана к нему?

…Человеческие чувства проверяются бедой. Легко любить и быть любимым, когда все идет пусть не превосходно, так хотя бы "как положено". Как надо, как у всех.

Но вот на жизненной сцене появляется пресловутый жареный петух и клюет в известное место со всей своей дури.

Горе, тяжелое испытание, предельное напряжение сил выжигает все лишнее, декоративное, рюшечки да оборочки, казавшиеся сутью отношений. Что уж говорить о смерти, тем более – такой страшной! И вот тут-то вдруг обнаруживается, что ничего другого, той самой сути, основы просто нет и не было никогда. Вот именно так у нее получилось с Рашевским. И никуда от этого не деться, хоть чувствовать себя такой откровенной и холодной эгоисткой – то еще удовольствие.

Татьяна задумалась так глубоко, что даже пропустила свою остановку, опомнилась, только когда услышала жестяное "Новые Черемушки". Она не стала ждать встречного поезда, чтобы вернуться на две остановки назад, решила выйти на поверхность, на воздух и пройтись домой пешком. Слишком раздражала ее возбужденные, гудящие от перенапряжения нервы бестолково-суетливая атмосфера метро, словно бы пропитанная токами скрытой агрессивности.

День заканчивался. Москву захлестнули прозрачные мартовские сумерки. Дубравцева свернула на Севастопольский и медленно пошла по залитой рекламными огнями улице. Высокое холодное небо налилось густой вечерней синевой. Татьяна с наслаждением вдыхала свежий вечерний воздух, полный тревожащими ароматами наступающей весны. Как хорошо, что она вышла из пропитанной нечистым дыханием людских толп подземки! Надо, надо прогуляться. И подумать, попытаться расставить все по своим местам, успокоить некстати разыгравшуюся совесть. Только вот на душе становилось все тяжелее и тяжелее.

Да еще этот мерзкий навязчивый мотивчик очередного шлягера группы "Руки вверх!", доносящийся из скайнетовского киоска… Как они только слушают подобную пакость?..

А ведь Рашевский по-настоящему любил ее, – вдруг осознала Татьяна.

Как-то раз, совсем недавно, Леонид признался ей, что иногда с грустью думал: так называемая личная жизнь сложилась у него, как у суслика или еще какого грызуна. Только и знал, что прыгал из норки в норку. Придет время помирать, захочется что-то человеческое напоследок припомнить, а что? Выводок голых баб, как в бане… Где оно, "большое и чистое"? Ну, разве бегемот в зоопарке вспомнится, когда он из своего бассейна вылезает. Но это было до того, как он встретил ее, Татьяну Дубравцеву. Зато теперь…

Вспомнив эти излияния Рашевского, женщина грустно усмехнулась: почему, интересно, влюбленность оглупляет мужчин независимо от возраста? За сорок ведь ему было, а как мальчишка…

Их отношения, чем дальше, тем больше переставали удовлетворять Леонида. Он хотел нормальной семейной жизни, не раз говорил ей, что устал быть приходящим "дядей Леней", что сумеет заменить Володьке отца, а для нее стать хорошим мужем. Она только смеялась в ответ.

Опытные, жизнью битые механики хорошо знают: когда еще более битая техника держится "на соплях", "на честном слове и одном крыле", – самое главное – ничего в ней не трогать. Не пытаться наладить, починить и усовершенствовать. Скрипит себе потихоньку – оно и ладно. Глядишь, еще новье какое перескрипит. А вот только тронь, с наилучшими, самыми добрыми намерениями, как сразу одна технике дорога – на свалку.

В человеческих отношениях ровнехонько то же самое наблюдается. Вот чего не мог и не хотел понять ее любовник!

Тогда неожиданная серьезность его намерений резко отпугнула ее. Нет, в качестве мужа Рашевский Татьяну категорически не устраивал! Она еще молода, красива, умна… Да, в постели Леонид был чудо как хорош, кроме того, Рашевский отличался отличным интеллектом, души не чаял в ее сыне, но… Где у него будущее? И где ее место в этом будущем? Нет, найдется кто-нибудь более перспективный.