Фридрих Незнанский - На Большом Каретном Страница 15

Почему позволил ему не только выскользнуть из мастерской, но и дать возможность и время одеться?

И почему?..

Вопросов было более чем предостаточно, однако правильный ответ был только один, причем дать eго мог только любовник Марии, сбежавший с места преступления. И Голованов, еще раз окинув взглядом тошнотную картину залитого кровью спального ложа и невольно представив себе, в каком состоянии должен был находиться тот, третий, когда громыхнули оба ствола двенадцатого калибра, только покачал головой и вышел из спальни.

Хорошо еще, что опера, прибывшие на место преступления, не наткнулись на кучу жидкого дерьма на полу. Иной уже давно обгадился бы в подобной ситуации.

Покосившись на Алевтину, которая все так же сидела в кресле, зажав голову руками, Голованов вздохнул, искренне пожалев несчастную бабенку, по которой судьба-судьбинушка прокатилась поначалу колесным трактором, а чуть погодя, увидев, что она вопреки всему поднимается на ноги, уже прошлась по ней широченными траками болотного трактора. Вот и не верь после этого в предначертания свыше. Казалось бы, счастливая семья, а вот поди ж ты... Если уж суждено было не жить им вместе, так и любовь жены не помогла, и дети, которых Толчев, если, конечно, верить самой Алевтине и жене Турецкого, любил безмерно.

Прикрыв за собой дверь спальни, Голованов прошел в комнату, где свел свои счеты с жизнью Юрий Толчев.

На заказ сделанные застекленные книжные полки и шкафчики, заставленные внушительными папками с архивным материалом, и дорогостоящая японская аппаратура, которой он, судя по всему, и снимал свои сюжеты. Чуть в стороне, как бы сторонясь уж слишком знатных гостей, стоял раритетный, также ручной работы, резной сервант из красного дерева, за стеклами которого покоились аккуратно выложенные отечественные фотоаппараты, которые вряд ли увидишь теперь даже в музеях. И по тому, под каким углом относительно этого серванта стоял рабочий стол Толчева – он постоянно был у него перед глазами, – можно было догадаться, с какой любовью этот фотокор собирал свою коллекцию.

И отсобирался, дурак!

В шаге от стола стояло «вольтеровское» кресло, по правому подлокотнику которого расползлось бурое засохшее пятно, и тут же, справа от кресла, было очерчено мелом место, где лежал вывалившийся из руки Толчева пистолет.

Где мой черный пистолет?На Большом Каретном!Где меня сегодня нет?На Большом Каретном...

Голованов поискал глазами сейф, в котором Толчев должен был хранить оружие, и словно споткнулся о него, уткнувшись взглядом в небольшой металлический ящик, аккуратно встроенный в дальний, затененный шкаф. Подошел к шкафу, потянул на себя застекленную дверцу...

Дверца сейфа была также открыта, однако внутри ничего не было. Судя по всему, он был сделан специально для хранения пистолета и боеприпасов.

Поискал глазами ключ, чтобы закрыть сейф, однако ключа тоже нигде не было, и Сева вернулся к столу, пытаясь мысленно воссоздать все то, что произошло в этой комнате в то страшное апрельское утро...

Когда любовник Марии, все-таки вырвавшийся из рук Толчева, выскочил из мастерской на улицу и Толчев, понемногу приходя в себя, начал осознавать, что натворил, он вернулся в спальню, увидел распластанную на залитой кровью постели жену, обнаженная грудь которой превратилась в кровавое месиво, и уже после этого, находясь в полузаторможенном состоянии, прошел в свой рабочий кабинет, открыл сейф, в котором хранился пистолет, сел в свое любимое кресло и, все еще находясь под впечатлением кровавого зрелища, приставил пистолет к виску и спустил курок...

Так?

Возможно, что и так. Или примерно так. Однако от перемены слагаемых сумма не менялась, и непонятно было, чего добивается Алевтина, зациклившаяся на том, что «ее Юра» не мог стрелять в Марию, которую он уже не считал своей женой и которая стала для него едва ли не ненавистной.

Не мог, а два заряда вырвали из ее груди жизнь, и против этого факта не попрешь.

Начиная раздражаться относительно «упертой» Алевтины, Голованов хотел уж было покинуть кабинет, но что-то вновь заставило его вернуться к сейфу.

Ключ!

Он еще раз, но уже более внимательно прошелся глазами по застекленным полкам шкафа, однако ключа нигде не было, и Сева с силой потер лоб, пытаясь понять, что же, в конце концов, насторожило его.

Ключ! Ключ от сейфа, в котором лежал пистолет. Когда Толчев осознал, что совершил непоправимое, он открыл сейф, достал пистолет, вставил обойму, если, конечно, он не был заряжен, передернул затвор, сел в свoe любимое кресло и спустил курок. И находился он в этот момент в таком состоянии, что...

Да, похоже, что все так и было. И ему, несчастному, уже не было никакого дела до ключа, который должен был остаться в распахнутой настежь дверце сейфа. A ключа здесь нет, да и вытащить его при осмотре места происшествия не могли. А если бы следователь и изъял ключ как вещественное доказательство, то он сначала бы закрыл дверцу сейфа. Что абсолютно логично. А она, дверца, распахнута настежь.

Сам по себе назревал вполне естественный вопрос: куда он мог запропаститься?

Прикрыв за собой дверь кабинета, Голованов прошел в большую комнату, где в прежней позе продолжала сидеть Алевтина, осторожно тронул ее за плечо:

– Вам плохо?

Он думал, что она плачет, однако она подняла на него совершенно сухие, наполненные невыплаканной тоской глаза и как-то очень уж вяло улыбнулась:

– Ничего... обойдется.

Голованов сел в кресло напротив.

– Аля, вы знали о пистолете, который хранился в сейфе?

– Естественно, – пожала Алевтина плечами, будто Голованов задал глупейший вопрос.

– В таком случае вы должны были знать, где ваш муж мог хранить ключ от сейфа.

И вновь Алевтина пожала плечами:

– Но он его нигде не хранил, он его с собой всегда носил. В одной связке с ключами.

– С чего бы вдруг с собой этот ключ таскать, когда можно и дома спрятать? – удивился Голованов.

– Может быть, можно было и дома, – согласилась с ним Алевтина, – однако Юра говорил, что от греха подальше.

– Что... опасался, что жена вздумает поиграться с пистолетом по пьяни?

Алевтина чисто по-бабьи поджала губы:

– Ну-у не знаю, конечно, насчет этой дряни, но когда Юра стал догадываться, а потом уже и точно узнал, что у нее бывают мужики во время его командировок...

– И стал опасаться, что с его пистолетом могут сыграть злую шутку?

– Да, да, да! – в каком-то истеричном всплеске вскинулась Алевтина. – Она, эта стерва, уже знала, что он остыл к ней, а Юра, раскусив ее подлую натуру, боялся, что она подставит его с пистолетом. Украдет, а то и вовсе отдаст кому-нибудь. Вот он и стал носить этот ключ с собой.

– А где он сейчас... этот ключ? – спросил Голованов и застыл в ожидании ответа.

– Там же, где и был, – явно удивленная этим вопросом, ответила Алевтина. – На брелоке с ключами.

– А брелок этот где?

– У меня, мне его следователь отдал.

– Покажите! – потребовал Голованов.

Недоуменно пожав плечами, Алевтина поднялась из кресла, вышла в коридор, где она оставила ключи вместе с курткой, и через минуту вернулась обратно.

– Вот, пожалуйста.

Голованов хорошо помнил протокол осмотра места происшествия, где было зафиксировано, что связка с ключами была вставлена в замочную скважину входной двери, и теперь получалось, что... Впрочем, получалась какая-то абракадабра, и он вдруг почувствовал, как им начинает овладевать уже полузабытое чувство охотничьего азарта, когда удавалось выйти на серьезного противника. Правда, там, в горах Афганистана, и ставка была иная – жизнь или смерть. Он взял брелок, на котором один из ключей был явно сейфовый, сунул его в замочную скважину сейфа...

Да, ключ этот был от сейфа, и этот факт сразу же закрутил еще с десяток вопросов. Однако Алевтине он задал всего лишь один:

– У вашего мужа был один сейфовый ключ или же... или был еще один ключ?

– Вообще-то было сделано два ключа, – явно ничего не понимая, сказала Алевтина, – но второй ключ как лежал в его письменном столе, так и до сих пор лежит в нижнем ящике.

– Вы хотите сказать, у вас дома? – уточнил Голованов.

– Да, естественно.

– И он...

– Нет, – вялым движением руки остановила его Алевтина. – Не позже чем вчера... или позавчера я перебирала Юрин стол, и ключ тот был на месте.

Голованов всмотрелся в осунувшееся, белое как мел лицо Алевтины. Ей было плохо, и казалось, что еще минута-другая – и она упадет в обморок. И он невольно позавидовал дураку Толчеву. Сева сам не знал, с чего бы вдруг мысленно обозвал известного на всю страну фотокорреспондента дураком, которому по жизни повезло с первой женой гораздо больше, чем ему, майору запаса Голованову. Толчева продолжали любить даже сейчас, когда он бросил семью и ушел к молодой, ухватистой стерве, а его, Голованова... Его женушка, видимо еще до замужества мечтавшая стать генеральшей или, на крайний случай, полковничьей женой, просто смешала его с дерьмом, когда он в девяностых годах вынужден был уволиться из армии и заняться частным сыском в агентстве «Глория». Вот и гадай после этого, кому конкретно выпадет счастливый жребий, когда слушаешь вальс Мендельсона.