Фридрих Незнанский - Африканский след Страница 15

— Сколько?

— Приезжай завтра в семнадцать ноль-ноль на нашу квартирку, буду ждать, тогда и поговорим. А сейчас пора к гостям возвращаться, а то мы с тобой засиделись слегка с моими раритетами, не находишь?

— Как скажете, товарищ генерал. — Кротов улыбнулся и поднялся.

Кобра возникла перед ним неожиданно, готовая к бою, с раздутым мешком. Она взметнулась из высокой травы и замерла на пути человека за секунду или две до своего смертоносного броска. Это была на редкость крупная особь. Но человек и не думал пугаться. Усмехнувшись, он тоже замер посреди едва заметной тропы, по которой бесшумно двигался в сторону близкого леса через эту поляну. Впереди у него было около полутора километров пути по диким и опасным джунглям, но и их он больше не боялся.

Кобра все еще находилась в боевой готовности, едва заметно раскачиваясь, и огромные черные «очки» отливали в лучах палящего солнца сизым и золотым.

Мужчина спокойно поглядел в глаза гадине и, подняв правую руку, коснулся висевшего на его груди тотема… Мысленно он начал отсчет: «Один… два… три… четыре…» Бросок она совершила на слове «семь». Но не в сторону человека, а в пространство справа от него, словно никакого мужчины и не возникало на пути змеи. Сзади послышалось шуршание пересохшей на жаре травы, но оглядываться мужчина не стал, продолжив свой путь к темной стене леса.

Руку с тотема Георгий больше не убирал: в джунглях водились гадины и пострашнее кобр: древесные змеи, которых здесь называли дрофами. Разглядеть их среди переплетения ветвей деревьев и лиан было невозможно, и нападали они без предупреждения, сверху, обвивая шею своей жертвы… Георгий не раз за прошедшие месяцы находил скелеты жертв, удушенных этими дрофами и дочиста обглоданные затем здешними обитателями джунглей. Его и еще шестерых товарищей из батальона специального назначения это больше не должно было беспокоить. Их могло быть больше на одного человека, то есть восемь, но Юлик не поверил вождю, посмеялся, назвав остальных законченными придурками, и выбросил свой тотем. На следующий же день он погиб в простой перестрелке, хотя опыта у него было не меньше, чем у остальных: так же как и они, Юлик находился в Анголе семь с половиной месяцев. И все же самым проницательным и разумным оказался он, Георгий, склонившийся перед вождем, — вопреки тому, что все должно было быть наоборот…

Это они в том бою отбили его маленькое племя с труднопроизносимым названием «мбунду» от врага, а не дикари помогли им покинуть поле боя победителями… Но теперь Георгий твердо знал: мбунду справились бы и без них, однако благодарности вождя к «белым братьям» это не отменило. После того как вождь склонился перед ними в сложном ритуальном поклоне, Георгий — единственный из всех — догадался повторить все его движения, не постеснялся встать на колени — и с этого момента в глазах вождя сделался вожаком Белых Братьев, Главным Белым Братом…

…Он сделал еще несколько шагов в сторону стены джунглей. И вот стена эта начала чернеть на глазах, словно невидимый огонь сжигал лес изнутри, превращая его в уголь, а потом… потом, в точности также как и в прошлый раз, и раньше, на фоне тьмы возникло пятно света. Свет все расширялся и расширялся, и Георгий замер в ожидании — с тяжело бьющимся сердцем, обливаясь горячим, как кипяток, потом… «Ма-ма…» — пробормотал он сквозь сжатые до боли зубы.

Она стояла в самом центре светового круга, — такая, какой запомнилась ему в тот день, когда провожала его: темное платье с белоснежным воротничком, гладко причесанные русые волосы с заметной проседью. Мать смотрела на него невидящими глазами, протягивая к нему руки — к нему, но словно мимо него. Он запомнил ее такой потому, что ровно через месяц после его отъезда сюда, когда они воевали еще плечом к плечу с кубинцами, а не рассредоточились по раскаленным пескам и терпким тропическим лесам, матери не стало. Он узнал об этом еще через месяц. Она была доктором… Прекрасным доктором и, прощаясь с сыном, не могла не знать, что смертельно больна и, скорее всего, никогда с ним больше не увидится.

… Мать все тянула и тянула к нему руки — неловко, медлительно, слепо, а потом, не размыкая губ, позвала: «Горочка… Горик…» Он хотел отозваться и не мог, сердце уже почти вырывалось из груди, а пот почти закипал на обожженных плечах и спине… Георгий издал низкий, звериный стон и проснулся…

Какое-то время он лежал на жестком, продавленном диване, не в силах нащупать грань между сном и явью, все еще ощущая адский жар африканского солнца и влажный, липнущий к телу воздух субтропиков, но уже не позволяя себе издавать стонущие звуки. Наконец реальность начала проявляться, подобно снимку на фотобумаге. Сквозь обступивший его предрассветный полумрак первыми начали прорисовываться грани и углы мебели… Если только предметы, заполнявшие огромную комнату, напоминавшую мастерскую, можно было причислить к мебели.

Собственно говоря, это и была мастерская, помещение, вполне способное удовлетворить самого придирчивого скульптора. Располагалось оно среди брошенных гаражей в неприглядном и высоком строении, напоминавшем барак.

Георгий ощутил спиной жесткость лежбища, на котором проспал не более трех с половиной часов (ему этого вполне хватало), в тот момент, когда первые рассветные лучи солнца окрасили столичное небо в зеленовато-розовые пастельные тона: день вновь обещал быть жарким.

Он сел резко и сразу, одновременно опустив ноги на дощатый пол, на мгновение встретившись взглядом со сверкающим черным лаком двухметровым идолом, высившимся в углу, напротив него. Привычно коснулся пальцами каменного тотема на своей груди — идол у стены был точной, во много раз увеличенной его копией — и лишь после этого бросил внимательный взгляд в другой угол, на топчаны, где спали девочки.

Аня действительно спала, широко раскинув руки и сбросив одеяло на пол. А вот Настя… Настя, как выяснилось, сидела на своем топчанчике, глядя на него широко распахнутыми глазами. Георгий нахмурился: девчонка в последнее время ему нравилась все меньше и меньше…

— Доброе утро, — пискнула она, по-прежнему глядя на него во все глаза.

— Давно не спишь? — Вместо того чтобы ответить на ее робкое приветствие, он прищурился.

— Только что проснулась… — Настя поспешно отвела взгляд, следовательно, солгала.

— Что случилось? — Он недобро усмехнулся.

— Мне показалось, дядя Юра, что кто-то закричал, я поэтому и проснулась…

Некоторое время он молча разглядывал девушку, затем поднялся и прошагал к своему рабочему столу, заваленному древесным материалом, деревянными болванками, обрезками, инструментами и прочими необходимыми для дела вещами. Равнодушно повернувшись к ней спиной, бросил через плечо:

— Буди Анну, вам пора на пробежку…

— Хорошо, дядя Юра. — Настя с готовностью выбралась из постели и толкнула вторую девушку — такую же светловолосую, как она сама, но более крупную и крепкую. — Анютка, просыпайся, пора…

Георгий дождался, пока за его спиной девочки проснутся окончательно и переоденутся в спортивные костюмы, и лишь тогда повернулся к своим подопечным:

— Выпейте вначале сок, не забудьте… Жду вас к завтраку через полчаса.

Настя молча кивнула, вторая девушка искренне улыбнулась ему и первая потянулась к тумбочке, на которой стояли две чашки сока, приготовленные для них с вечера.

Спустя несколько минут Аня, еще раз улыбнувшись Георгию, распахнула дверь мастерской, которая выходила в самую глухую часть огромного Измайловского парка.

— Дядя Юра, засекайте время, мы пошли! — весело выкрикнула она и первой выскочила на тропинку, начинавшуюся от порога мастерской.

6

Нина Алексеевна Ионова была идеальной офицерской женой: так считал сам Ионов, и ничуть не ошибался. Чего стоили хотя бы те два с лишним года, когда она ждала его из Анголы, прекрасно понимая, где он и что именно там происходит, хотя советское правительство так до конца и не признало своего участия в той войне, — несмотря на то что российские ракеты «земля — воздух», окончательно решившие судьбу вмешательства ЮАР, говорили сами за себя! Летали же они там на пространстве от Намибии до побережья Атлантики не реже, чем кондоры над ангольскими пустынями, о чем систематически сообщали «вражьи голоса»…

Несмотря на все свои страшные переживания и тревоги, жена Ионова не только стойко верила в возвращение мужа из тропического ада, но еще и ухитрялась не выпускать из рук воспитание двоих сыновей, пребывавших в тот момент в самом «опасном» переходном возрасте: словечко «тинейджеры» в середине восьмидесятых было еще не в ходу.

Но самое главное — Нина Алексеевна всегда удивительно точно и тонко чувствовала настроение своего мужа, его состояние, которое генерал вполне успешно умел скрывать от окружающих, если того требовали обстоятельства. От окружающих, но никак не от жены…