Ежи Эдигей - По ходу пьесы Страница 16

Если мне память не изменяет, Адамек не разговаривал с актерами. Иногда просил у директора или у администратора контрамарку для кого-нибудь из семьи. С другими машинистами и осветителями особо не дружил. Был в театре рядом с нами, но как-то не выделялся. Делал свое дело, и ничто больше его не интересовало.

Могу биться об заклад, что за все время службы в «Колизее» он не обменялся с Зарембой и сотней слов. Если вообще с ним разговаривал. Как можно приписывать ему участие в убийстве?

Все время думаю о случившемся. Прекрасно сознаю, в какое страшное положение попал. Времени у меня в камере было много. Времени, которое тянется все тоскливее и которое хотелось бы остановить. Чем больше проходит времени, тем ближе день суда и приговора. А я знаю, что шансов в этой игре у меня нет. Даже самые близкие люди, даже жена, а ведь нас связывают дети и наше прошлое, не сомневается в моей виновности. А что же говорить о прокуроре и троих судьях, которые не знают меня и никогда в жизни не видели? После судебного заседания, ознакомившись со всеми уликами, которые так тщательно собраны милицией и прокуратурой, эти трое судей с чистой совестью вынесут приговор. Догадываюсь, даже уверен в том, каким он будет. Осудят невиновного.

Бумага и карандаш, гражданин прокурор, мне больше не нужны. Все, что по делу было мне известно, я подробно изложил».

Глава VIII. Голос с того света

Ежи Павельского снова доставили из его 38-й камеры в кабинет прокурора Ришарда Ясёлы. За столом сидела машинистка и что-то быстро печатала.

— Пан прокурор сейчас придет, — сообщила она милиционеру, который сопровождал арестованного. — Гражданин Павельский может здесь обождать.

— Лучше мы подождем в коридоре. — Милиционер был осторожен, предпочитал не рисковать. Девушка и арестант, которому грозит смертная казнь. Убежать он, правда, не мог, из комнаты вела только одна дверь, в коридор, но оставалось окно, на высоте шести этажей над мостовой. Для бегства этот путь не годился, но для самоубийства — вполне. В обоих случаях у конвоира было бы множество неприятностей: дисциплинарный рапорт, письменное объяснение. Лучше иметь арестанта при себе. На вид-то он спокойный, но кто знает?

— Хорошо, обождите в коридоре, — согласилась машинистка. — Пан прокурор у шефа, вот-вот вернется. По вашему делу есть новые материалы. — Девушка улыбнулась арестанту, которого знала по предыдущим допросам.

— Благоприятные для меня? — спросил Павельский.

— Не знаю. Пан прокурор все объяснит. — Девушка склонилась к машинке и забарабанила по клавишам в знак того, что больше ничего не скажет.

Милиционер вывел арестованного в коридор. Сегодня он пустовал, так как день был не приемный. Они сели на скамейку.

— Хотите закурить? — предложил конвоир, доставая пачку «Спорта».

— Спасибо, не курю.

Милиционер убрал сигареты. Он, правда, курил, но на службе, сопровождая арестованного, не мог себе этого позволить.

— Давно сидите?

— Более шести недель.

— Из-за этого актера, Зарембы?

Павельский кивнул. Он не видел смысла затевать спор с конвоиром и доказывать свою невиновность.

— Обвинительный акт вручили?

— Нет.

— Наверное, прокурор вызвал вас на последний допрос перед вручением акта. Обычно так бывает, — сказал тот с видом человека, посвященного в тайны юриспруденции.

— Возможно, — согласился Павельский.

— Лишь бы не было чрезвычайной процедуры, тогда скверно. Нельзя обжаловать в Верховный суд. Только просить помилования у Государственного совета. А Верховный суд при косвенных уликах высшей меры не дает.

— Может, и лучше чрезвычайная. Меньше мучиться.

— Не говорите глупостей, — рассердился сопровождающий.

В коридоре появился прокурор Ясёла.

— Я вас сейчас вызову, — сказал он и прошел в кабинет. Действительно, не прошло и пяти минут, как дверь открылась и машинистка пригласила арестованного войти. На этот раз анкетные данные уже не выяснялись. Видимо, машинистка переписала их с предыдущего протокола. Павельский сел напротив прокурора, и сразу последовали вопросы.

— Знаете Дануту Малиновскую?

— Малиновская? Малиновская… — вспоминал арестованный. — Кажется, слышал эту фамилию. Да ведь Малиновских у нас много. Может, и знаю.

— А чем она занимается?

— Продавщица в продовольственном магазине. Недалеко от нашей квартиры, на Охоте. Не знал, что ее зовут Данутой.

— Не о ней речь. Данута Малиновская. Двадцати семи лет. По профессии врач. Работает в больнице на Сольце.

— Не знаю такой.

— Вы уверены?

— Абсолютно. К чему мне отпираться? Может, это знакомая жены? Но я про нее ни разу не слыхал.

— А Марию Вартецкую знаете?

— Нет. Кто это?

— Двадцать три года. По профессии медсестра.

— Тоже знакомая жены?

— Нет. Мы допрашивали вашу жену. Никого из этих женщин она не знает.

— Любовницы Зарембы?

— Тоже нет. Обе они, и врач, и медсестра, работают в больнице на Сольце. Я прочту вам их показания. Они сообщили одну очень интересную вещь, и, что важно, она говорит в вашу пользу.

Ежи Павельский был заинтригован и слегка заволновался. Прокурор Ясёла вынул из дела лист бумаги, озаглавленный «Протокол опроса свидетеля…»

— Анкетные данные пани Дануты Малиновской можно, думаю, пропустить, я их уже привел.

— Как вам угодно, пан прокурор.

— Итак, читаю:

«…предупрежденная об обязанности говорить правду и о строгой ответственности за дачу ложных показаний, сообщаю: я врач городской больницы № 8 на улице Солец. Двадцать восьмого сентября этого года наша больница была дежурной. Часов в десять вечера «скорая помощь» привезла известного актера Мариана Зарембу. Он был тяжело ранен в грудь. Пуля прошла перикард и задела сердечную мышцу. Пострадавший был без сознания. В мои обязанности входила подготовка пациента к операции. Помогала мне медсестра Мария Вартецкая…»

— Значит, его все-таки оперировали. Я думал, что он умер еще в театре, когда его выносили. Выглядел как мертвец.

«Пациент был в агонии. Попытка врачей спасти его жизнь посредством операции была, в сущности, безнадежна, но, пока человек жив, врач обязан сделать все возможное. Когда раненого раздели и положили на тележку, чтобы везти в операционную, он вдруг начал что-то говорить.

Сначала это были нечленораздельные звуки. Потом можно было различить отдельные слова. Помню, он все время повторял: Баська, Баська. Называл и другие женские имена, но это чаще других. В какой-то момент явственно произнес: «Он убил меня. Все-таки решился». Затем были слышны стоны раненого и бессвязные звуки, а потом он громко закричал: «Нет, Баська, не Павельский». «Не Павельский» — эти слова он повторил несколько раз.

Я спросила: «Кто вас ранил? Кто это сделал?» Ответа не было. Затем он, кажется, понял мой вопрос, потому что снова произнес: «Милиция, пусть милиция сама ищет… Я знаю… Убил… Ненавидел… Не Павельский… Баська выстрелила… Не Баська… Я знаю… Он… Не Павельский… Баська…» Эти слова слышала и запомнила также медсестра Вартецкая.

Устав от напряжения, больной замолчал и по дороге в операционную не произнес ни слова. Когда начали оперировать, Заремба был еще жив, но во время операции умер.

На вопрос прокурора отвечаю: раненый был без сознания и произнесенные им слова были бредом умирающего. Не могу поручиться, что когда ему задавали вопросы, к раненому вернулось сознание, что наступило lucidum invervallum и он понимал смысл вопросов, сознательно на них отвечая. Во всяком случае, потом он сразу умолк и не отвечал, хотя я продолжала спрашивать: «Кто убил? Назовите фамилию убийцы!» Помню, по требованию милиции мы составили запись с перечислением всех мер, которые предпринимались, чтобы спасти жизнь Зарембы. В этой записи отмечено время поступления раненого в больницу и время его смерти на операционном столе. Непосредственной причиной смерти было ранение перикарда и внутреннее кровоизлияние.

На вопрос прокурора, почему я только сейчас обратилась в прокуратуру и передала сказанные умирающим слова, отвечаю: я не придавала этим словам никакого значения. В агонии люди иногда произносят бессвязные слова и фразы. Через два дня я ушла в отпуск и выехала в Болгарию. Не читала польских газет и не знала, что в связи с убийством арестован и подозревается в преступлении человек по фамилии Павельский. Только через несколько недель после моего возвращения домой кто-то в разговоре случайно коснулся убийства в театре и назвал фамилию предполагаемого убийцы. Эта фамилия ассоциировалась у меня со словами, которые произнес умирающий, и, посоветовавшись с заведующим отделением, который считал, что об обстоятельствах смерти надо сообщить властям, я обратилась в прокуратуру.

Заявляю, что не знаю никого из мужчин по фамилии Павельский, и в частности помощника режиссера в театре «Колизей» Ежи Павельского.