Эд Макбейн - Они должны умерерть Страница 16

– Ну хорошо. Беги, добудь оружие и принеси его сюда.

Он вновь остановился взглядом на окнах второго этажа.

– Интересно, сколько оружия у Мирандо?

– Говорят, что он забрал все револьверы у полицейских и...

– О, было бы чудовищно, несправедливо вернуть им все это. Кух, вперед! А мы пойдем.

– Куда? – спросил Сиксто.

– Поищем то, на что можно встать. Здесь валяется миллион коробок.

Вдруг в доме прогремели выстрелы. Короткие залпы прокатились эхом далекого грома. Толпа напряженно замерла. Над улицей нависло молчание, неожиданно прерванное пронзительным криком женщины. И вслед за этим воздух наполнился многоголосым хором. От входной двери здания шлейфом потянулся дым, на мгновение зависший в воздухе и заставивший толпу вновь погрузиться в молчание. Казалось, что люди, находящиеся здесь, присутствуют на торжестве по случаю провозглашения нового Папы Римского на площади Святого Петра возле Сикстинской капеллы, откуда вот-вот должен появиться дым, возвещающий об этом. И хотя сейчас все видели дым, никто не мог назвать имя нового Папы, поэтому все молчаливо ждали.

Вдруг из дома раздался громкий возглас: «Лейтенант, лейтенант!»

Глава 9

Полицейские на крышах и на пожарных лестницах, полицейские, свисающие из открытых окон и примостившиеся за перилами, полицейские, похожие на стадо обезьян в гимнастическом зале, готовые выполнить любой акробатический номер. Сказать, что Пепе Мирандо был окружен, – значит ничего не сказать. Обращенные фасадом к «Ла Галлина», два здания были забиты полицейскими всех мастей, чинов и рангов. Эти стойкие защитники мира и правопорядка держали наготове заряженные револьверы. В их арсенале имелось и более грозное оружие, с которым можно было пойти на штурм Сталинграда: винтовки с оптическим прицелом, ручные гранаты, противогазы, слезоточивый газ и даже огнемет.

Осада не была ограничена только этими двумя домами. Полиция также оцепила и соседний квартал, включая здания, окна которых выходили на противоположную сторону дома, где, как загнанный в ловушку зверь, притаился Мирандо. На ветру развевалось чистое белое белье. Полицейские в полной готовности внимательно всматривались вдаль, стараясь разглядеть что-либо сквозь развевающиеся трусы и бюстгальтеры. Полицейские – перед входом в здание, полицейские – с обратной стороны здания, полицейские – на крыше здания, готовые в любую минуту атаковать Мирандо сверху.

Соседние крыши тоже не пустовали, они были заполнены любопытными. Как толпа зевак приходит в цирк поглазеть на безрассудного смельчака, отважившегося нырнуть в лужу с высоты восемьсот футов, так и им не терпелось узнать, может ли Мирандо нырнуть на асфальт и, если да, то что из этого выйдет. Для многих из них он был просто бунтовщик и неудачник. Сознательно или нет, но они одобряли его. Им хотелось, чтобы он одолел эту грозную армию людей в голубом, выбрался из этого проклятого дома, поприветствовал женщин, приподняв шляпу и послав им воздушный поцелуй, а затем умчался за линию горизонта. Наверное, все знали, каков будет конец; наверное, все понимали, что один-единственный человек, какой бы храбростью и ловкостью он ни обладал, не может противостоять этой силе, направленной против него. Но многие питали надежду, что однажды, всего лишь однажды, повстанец победит, революция свергнет отжившую династию, а анархист бросит бомбу и скроется.

Между многими, стоявшими здесь, и скрывающимся человеком в здании, несомненно, имелась духовная связь. Связь была более чем странной, ведь все они знали, что Мирандо – преступник. По всей вероятности, никто бы из них никогда не пригласил его в свой дом. Это был опасный человек: вор и убийца. Но он был испанцем.

И как раньше они гордились работами Пабло Пикассо, так сейчас в них проснулась странная гордость за Мирандо, который, наделав столько шума, был в центре внимания. Для них едва ли существовала грань между славой и бесчестием. Но что бы ни совершил Мирандо, он был знаменитостью, и это была такая знаменитость, которую все знали по имени. Одни пришли сюда только ради любопытства. Человек в ловушке. Другие хотели, чтобы он выбрался из этой ловушки. Это была игра в бейсбол. Здесь не было ни плохих, ни хороших игроков, лишь две команды, соревнующиеся между собой.

В какой-то момент команда, болевшая за Мирандо, казалось, вышла вперед. После крика: «Лейтенант, лейтенант!», раздавшегося из вестибюля здания, появился человек, к которому относились эти слова. Это был сержант, который, тяжело ступая, волок полицейского, положив его руку себе на плечо. Полицейский был ранен. Кровь на его голубой рубашке хорошо была видна даже тем, кто стоял на краю крыши. Сержант выволок его на улицу и положил около машины. Сидевший в машине полицейский быстро вызвал по микрофону «Скорую помощь». На все происходящее толпа смотрела глазами пророка. Да, события развиваются интересно, но всем ясно, что этот незначительный инцидент никак не повлияет на финал истории. Мирандо ранил одного полицейского. Скучать не приходится. Но фейерверк еще впереди, и все терпеливо ожидали его. Редко, когда в году празднуются два Дня независимости.

Стоя около раненого полицейского и ужасно потея, лейтенант Бернс спросил:

– Сержант, куда его ранили?

– В плечо, сэр, – ответил сержант. Он замолчал, переводя дыхание.

Это был крепкий высокий человек с седеющими волосами. Форма была ему немного тесновата, но он не хотел покупать новую, потому что в следующем году собирался увольняться. Когда за рабочую одежду вы выкладываете из собственного кармана, то обязательно все тщательно взвесите. «Сэр, надо было слышать Мирандо, – задыхаясь, произнес он. – Наверняка все женщины убежали из дома. Матерился на испанском и стрелял в дверь. Он сделал шесть выстрелов. Двумя из них ранил Кассиди».

Бернс еще раз взглянул на раненого.

– Мы вызвали «Скорую помощь». Побудьте, сержант, с ним и проследите, чтобы ему не стало хуже.

– Извините, – эти слова относились к высокому худощавому голубоглазому мужчине, стоявшему по ту сторону баррикады. На нем был светло-коричневый костюм и соломенная шляпа. – Как я понял, сержант сказал...

– Кто вы такой? – сердито спросил Бернс.

– Репортер. Работаю в городской вечерней газете. Я нечаянно услышал...

– Мне знакомо ваше издание, – сухо ответил Бернс.

– Как я понял, сержант сказал...

– К сожалению, мистер, я занят, – ответил Бернс.

Он обошел машину и взял микрофон.

– Шустрый парень, этот твой земляк, – обратился Паркер к Эрнандесу. – На два дюйма ниже – и Кассиди был бы мертв.

– Стрелял не я, а Мирандо, – произнес Эрнандес.

– А кто обвиняет тебя? В каждой нации есть свои уроды, не так ли?

– Оставь, Паркер.

– Никто и не судит о пуэрториканцах по такому подонку, как Мирандо. Но, ради бога, взгляни на себя. Кто ты есть? Детектив третьего класса. Надо иметь большую силу воли, если делать то, что делаешь ты. Подумай обо всех своих земляках, которых ты упрятал за решетку.

– Это моя работа, Паркер.

– Никто не спорит. Ты примерный полицейский, Эрнандес. Тебя, конечно, мало волнует, что в участке то и дело звучит испанская речь. – Он, довольный, захихикал. – Кто защитит нас, простых смертных, от твоих несправедливых нападок? Ты идешь прямо, не сворачивая с дороги, и однажды станешь верховным комиссаром. И тогда твой отец повесит другой портрет в своей кондитерской.

– Почему ты всегда подкалываешь меня, Паркер?

– Кто? Я?

– Почему?

– Я никого не подкалываю, – невинно ответил Паркер. – Просто у меня своя работа, как и у тебя.

– Ив чем же она заключается?

– Расчищать улицы. Я тот же дворник, но только с ружьем. Ведь в этом заключается работа полицейского, не так ли?

– Не только в этом.

– Вот как. Может быть, ты думаешь я должен здороваться за руку с каждым наркоманом? Когда-то примерно так и было. Когда-то я сочувствовал людям.

– Охотно верю.

– Если ты мне не веришь, спроси у старожилов в участке. Но я изменился с тех пор. Жизнь преподнесла свои уроки.

– Какие?

– Неважно, – произнес Паркер и отвернулся.

Он отворачивался уже давно, а если быть точным – четырнадцать долгих лет. Он отворачивался от своего дома как полицейский и как человек, прощая себе все и ссылаясь на то, что когда-то он сочувствовал людям, но с тех пор усвоил урок. Но в логике его рассуждений была небольшая неточность. Дело в том, что Энди Паркер никогда в жизни не сочувствовал никому. Не в его натуре было проявлять симпатию к живому человеку. Вероятно, он просто имел в виду, что когда-то давно у него были более тесные отношения со своими коллегами по участку, чем сейчас.

Надо отдать должное, однажды Паркеру почти удалось с совершенно иной точки зрения подойти к разрешению сложной задачи, связанной с законом и порядком. Будучи полицейским, он был довольно терпим и снисходителен к тем, кто совершал незначительное правонарушение, ограничивался ударом дубинки и предупреждением. Он пришел к выводу, что на этом участке совершаются слишком тяжкие преступления, чтобы наказывать приличных людей за мелкие нарушения. Он понял тогда, что закон можно толковать по-разному, прежде чем дело дойдет до суда. Ему стало понятно, что всю эту судебную машину замыкал судья без мантии – патрульный полицейский. Прокручивая в голове десятки вариантов, он все больше склонялся к мысли, что мелким правонарушителям нужно дать последний шанс. В то же время он чувствовал, что с закоренелыми ворами необходимо действовать твердо и бескомпромиссно. Он считал себя хорошим полицейским.