Джордж Пелеканос - Ночной садовник Страница 19

— Можешь подойти, — сказала Криссофф.

Реймон шагнул вперед, опустился на корточки и внимательно осмотрел тело. Глядя на труп приятеля сына, он не испытывал ни тошноты, ни отвращения. Он видел слишком много смертей, и физические останки не вызывали у него ничего, кроме понимания: тело — это всего лишь оболочка. Он испытывал только грусть и некоторое разочарование от сознания того, что уже ничего нельзя изменить.

Закончив осмотр тела и участка в непосредственной близости от погибшего, Реймон поднялся и что-то пробормотал.

— Многочисленные пороховые ожоги, — сказала Ронда. — Выстрел был сделан с близкого расстояния.

— Точно, — согласился Реймон.

— Пожалуй, слишком тепло, чтобы надевать такую куртку, — заметила Ронда.

Реймон слышал ее замечание, но не отреагировал. Не обращая внимания на зевак, полицейских и криминалистов, он смотрел на дорогу. На обочине Огелторпе был припаркован черный «линкольн», возле которого стоял, облокотившись на крышу салона, высокий, светловолосый и худощавый мужчина в черном костюме. На мгновение их взгляды пересеклись, затем мужчина выпрямился, обошел машину и сел за руль. Лимузин развернулся и быстро уехал.

— Джуз? — обратилась к нему Ронда.

— Куртка, должно быть, новая, — сказал Реймон. — Полагаю, ему недавно купили ее, и он хотел похвастаться.

Ронда Уиллис кивнула.

— У мальчишек всегда так.

12

Конрад Гаскинс вышел из клиники, расположенной вблизи церкви на пересечении Миннесота-авеню и Нейлор-роуд. На нем была потемневшая от пота футболка и выцветшие рабочие штаны. Он был на ногах с пяти утра. Поднялся и отправился на Центральную авеню в Сит-Плезант Мэриленда. Каждое утро он встречался там с парнем, который, отсидев когда-то срок, считал своим долгом нанимать на работу таких же людей, каким он и сам был недавно. Место встречи находилось недалеко от Хилл-роуд, рядом с захудалым двухкомнатным домишком, где он жил с Ромео Броком.

Брок ожидал его в своей «импале», скучая на больничной парковке. Гаскинс опустился на пассажирское сиденье.

— Ты мочишься в мензурку? — спросил Брок.

— Мой куратор по условно-досрочному следит за этим, — сказал Гаскинс. — Она говорит, что я должен сдавать мочу каждую неделю.

— Ты можешь покупать чистую мочу.

— В клинике всегда шмонают, прежде чем пустить в уборную. Чтобы никто их не надул. Поэтому надзирательница меня сюда и отсылает.

— В любом случае, они ничего у тебя не найдут.

— Точно. Я завязал с «травкой», когда вышел.

И Гаскинс был доволен этим. Ему даже нравилось, как гудит у него спина к концу честно отработанного дня. Она словно напоминала ему, что он совершил правильный поступок.

— Поехали, помоешься, — сказал Брок. — От тебя страшно воняет.

Они выехали на перекресток Принца Георга и Южной авеню, там проходила граница между городом и округом, и совершались темные делишки. Преступники знали, что достаточно перейти условную границу и появится шанс уйти от полиции, поскольку полицейские одного департамента не имели юрисдикции на территории другого. Пытались заручиться поддержкой федеральных маршалов и офицеров АТФ,[32] но пока работу различных правоохранительных органов скоординировать не удавалось. При перепланировке центральных районов многие жители с низкими доходами вытеснялись в район Пи-Джи, и в условиях слабой координации работы местных правоохранительных органов, окрестности вдоль границы округа превратились в рай для криминальных элементов, в эдакую полосу отчуждения вокруг.

— Ты в порядке? — спросил Брок.

— Просто устал, вот и все.

— И все? Просто устал? А может, тебя что-то ломает? Так не дрейфь, все уже на мази.

— Сказал же, просто устал.

— Ты злишься, потому что все еще на учете. И должен ссать в эту долбаную пластиковую мензурку, а вот я свободен.

В ответ Гаскинс лишь хмыкнул. Его младший кузен бахвалился изо всех сил, но он еще не видел обратной стороны холма. Гаскинс побывал на обоих склонах. В юности он по мелочи приторговывал «дурью», но залетел, был обвинен в нападении и незаконном хранении оружия, часть срока отсидел в Лортоне, а после закрытия Лортонской тюрьмы его просто выкинули из штата. И он не горел желанием туда возвращаться. Но он обещал своей тетке, матери Ромео Брока, что присмотрит за парнем.

И он должен был выполнить свое обещание. Мина Брок растила Гаскинса, после того как его собственная мать умерла, когда он был еще ребенком. Невозможно нарушить обещание, данное такой доброй женщине, как его тетя. Она, вероятно, сейчас, ползая на коленях, оттирает мочу с пола в уборной какого-нибудь отеля или счищает джем с чьей-то простыни. Она кормила и одевала Гаскинса, она воспитывала его, иногда и при помощи ремня. Она была простой доброй женщиной. И теперь самое меньшее, что он мог для нее сделать, — это присмотреть за ее сыном.

Но Ромео сбился с пути и сейчас медленно продвигался к запретной линии. Вот-вот он должен был пересечь ее. Больше всего Гаскинсу хотелось остановить его, но он чувствовал, что попал в ловушку. Становилось противно при мысли, во что Ромео его втягивает.

Они мчались к обрыву. Двери были заблокированы, и тормозов у машины не было.

Гаскинс принял душ и переоделся в единственной ванной комнате, имевшейся в их доме. Перед домом росло большое тюльпановое дерево, его ветви свисали до самой крыши. Дом требовал ремонта, нужно было менять электропроводку, канализацию и водопровод, но владелец никогда не приходил, чтобы взглянуть на свою собственность. Арендная плата была невысокой и соответствовала состоянию дома, а Брок всегда платил вовремя, поскольку не хотел, чтобы тут появлялся домовладелец.

Гаскинс натянул через голову хлопчатобумажную куртку с капюшоном и посмотрелся в зеркало. Работа на свежем воздухе держала его в форме. А в тюрьме он основательно подкачался. Поджарый, с плотными мускулистыми бедрами, в юности он был весьма привлекателен и уже тогда обеими ногами стоял на земле, такого трудно схватить и еще труднее сломать. В детстве он играл за футбольную лигу «Папы» Уорнера,[33] но когда связался с уличными мальчишками Тринидада — района, где вырос, то постепенно отошел от спорта. Тренер пытался удержать его, но Гаскинс рос слишком дерзким. Он хотел делать деньги и тратить их. И это ему удавалось. Некоторое время. Он мог бы стать хорошим полузащитником, если бы после десятого класса остался в Фелпсе. Но он был слишком дерзким.

Гаскинс вошел в комнату Брока, где царил абсолютный хаос. Ромео сидел на кровати и перебирал патроны своего «Голд Кап» 45-го калибра.

— Это у тебя новый? — спросил Гаскинс.

— Да.

— А что со старым?

— Я его загнал, — ответил Брок.

— А с собой зачем брать?

— Я всегда беру, когда работаю. Тебе тоже понадобится пушка.

— Зачем?

— Я говорил с этим мужиком, — сказал Брок. — Сегодня Рыбья Голова[34] сольет нам кое-какую информацию.

— Какую именно?

— Кое-что стоящее, насколько мне известно. Мужик сказал, что дело стоящее.

— Мне даже в машину садиться нельзя, когда рядом кто-то с пушкой. Если нас обыщут, то я автоматически зарабатываю «пятак».

— Тогда оставайся здесь. «На стрему» можно поставить кого-нибудь другого.

Гаскинс пристально посмотрел на него. Парень направляется прямо в тюрьму или в могилу, но его не пугает ни то ни другое. Для него самое главное — оставить после себя имя. И вряд ли Гаскинс сумеет этому помешать. Но попытаться он должен.

— Что у тебя для меня? — спросил Гаскинс.

Брок вытащил из-под кровати кусок непромокаемой ткани. Внутри был девятимиллиметровый автоматический пистолет. Он протянул его Гаскинсу.

— «Глок 17», — сказал Брок.

— Пластиковое дерьмо, — фыркнул Гаскинс.

— Тем не менее достаточно хорош для полиции.

— Откуда он у тебя?

— Купил у торговца в Кентланде.

Гаскинс осмотрел оружие.

— Нет серийного номера?

— Парень его спилил.

— А ты знаешь, что это автоматически еще один срок. Эту хрень даже использовать не нужно, как только тебя возьмут с пушкой со спиленными номерами, ты сразу сядешь.

— Не ссы, братишка.

— Я просто пытаюсь тебе кое-что объяснить.

Гаскинс выщелкнул обойму и большим пальцем нажал на верхний патрон, пружина не поддалась, магазин был полон. Он вставил обойму и поставил пистолет на предохранитель, потом засунул за пояс джинсов, поправив рукоятку, чтобы ствол можно было легко выхватить. От знакомого прикосновения по коже поползли мурашки.

— Готов? — спросил Гаскинс.

— Вот это другой разговор, — оскалился Брок.

Айвана Льюиса из-за его способности не поворачивая головы видеть большими навыкате глазами все вокруг называли Рыбьей Головой. Он не то чтобы был похож на рыбу, скорее походил на ее карикатурную версию. Даже мать до самой своей смерти называла его Рыбой.