Алексей Яковлев - Колдунья-индиго Страница 2

— Вижу, вижу, тебе действительно следует отдохнуть и подлечить нервы. Вот и отправляйся завтра же утром в никандровское имение. Свой особняк наш босс фармацевтики построил на месте бывшего пионерского лагеря. Райское место. Вокруг чудесная подмосковная природа. Не зря раньше говорили: «Все лучшее — детям». Настоящий приют для необременительного творческого труда и отдыха! Просвечивай повнимательней никандровскую обслугу да напевай себе под нос: «Как упоительны на даче вечера…» Выйдешь на похитителей — Никандров тебя щедро отблагодарит, а не выйдешь — хороший гонорар все равно уже обговорен. Неудачи бывают у целых следственных бригад, что спрашивать с получастного детектива-одиночки!? Я же советовал Никандрову не обращать внимания на истерики жены и подключить к поискам сына полицию по полной программе, но он отказался. Что ж, хозяин — барин… Но при всем том я на тебя крепко надеюсь и даже почти уверен, что ты сможешь помочь горю безутешных родителей. Дерзай! 

Глава 2

В утренней электричке, мчавшейся из столицы, народу было немного. Зато встречные электропоезда казались набитыми под завязку. Радуясь, что, вырвавшись из давки в метро, он не угодил в новую ходынку, Панов привольно откинулся на спинку обитого дерматином сиденья и стал рассматривать мелькавший за окном архитектурный пейзаж.

Ехали уже минут двадцать, а мегаполис все не кончался. Смотреть на сменявшие друг друга многоэтажки, башни и выбитые окна мертвых заводских корпусов скоро надоело, и Глеб перенес внимание на попутчиков. Напротив него дремал интеллигентного вида лысоватый мужчина лет тридцати, в строгом черном костюме, белой сорочке с вишнево-оранжевым галстуком и с большим полиэтиленовым пакетом у ног, украшенным изображением британского флага и надписью по-английски: «Правь, Британия, морями». Из пакета торчал саженец плодового дерева. Еще усаживаясь, мужчина с отвращением огляделся вокруг и доверительно сообщил Глебу, что его «ауди» внезапно сломалась и ему волей-неволей пришлось воспользоваться общественным транспортом. Слово «общественный» лысоватый произнес с омерзением, а «транспорт» — пренебрежительно. Его социальный статус угадывался легко. «Дилер или брокер, — уверенно определил Панов. — Едет на собственную дачку. Задержался с посадкой дорогого экзотического деревца, вот и пришлось пожертвовать статусом и соприкоснуться с широкими плебейскими массами». Рядом с «дилером-брокером» подремывал кряжистый мужик лет сорока, по виду — работяга. Бывший гегемон чуток притомился после ночной смены. Третьим визави был пенсионер, клевавший носом над газетой. Сам Панов находился в прекрасном окружении: с двух сторон находились представительницы прекрасного пола. Слева меланхолически полуприкрыла глаза темноволосая девушка лет двадцати двух с журналом «Лиза» на коленях, а справа сидела заплаканная женщина предпенсионного возраста в черном платке. Глаза ее были закрыты.

Глеб уже решил, что ему всю дорогу придется пребывать в этом сонном царстве, но нашелся-таки катализатор, взбаламутивший спокойное общество. Нарушителями стали два расхристанных парня, синеющие татуировками от перстней на пальцах рук до физиономий неизвестных красавиц с обещанием любить и ждать до гроба на предплечьях. Эти и другие граффити тюремно-романтического содержания обличали в молодых людях недавних выпускников ГУИНа. Друзья по счастью праздновали обретение долгожданной свободы и по этому случаю были пьяны вдрабадан. Окропив пассажиров словесным душем, обильно сдобренным ненормативной лексикой, вольноотпущенники удалились на подкашивающихся ногах навстречу новой свободной жизни, а проснувшиеся и взбаламученные пассажиры не замедлили прокомментировать отечественную пенитенциарную систему.

— Опять навыпускали, сволочи! — возмутился пенсионер, обругав неизвестно кого: то ли мудрых законодателей, осчастлививших граждан еще одной амнистией и небескорыстно порадовавших зэков условно-досрочной благодатью, то ли самих бывших узников криминальной бессовестности, то ли всех перечисленных вместе взятых.

— Добрые люди едут на работу или с работы, а эти бугаи, молодые, здоровые, с утра водку жрут! — разделила возмущение пенсионера женщина в черном платке.

— А где им работать? — возразил работяга. — На нашем заводе раньше трудилось двенадцать тысяч человек, а сейчас дай бог если осталось человек четыреста. Станки стояли уникальные, так все отправили в металлолом, а цеха сдали индусам, вьетнамцам, китайцам и еще невесть кому под склады импортного барахла.

— На что же они пьют, если не работают?! — продолжала возмущаться женщина в платке. — Или не успели освободиться, а уже снова воруют?!

— В лагере заключенные трудятся и получают за свой труд зарплату, — разъяснил «дилер-брокер». — Это вам не бывший советский ГУЛАГ, где людей унижали и заставляли работать бесплатно. Теперь бывшие осужденные выходят на волю с солидной суммой денег в кармане.

— Трудятся?! — вдруг невесть с чего взбеленился работяга. — Варежки они шьют, шовчики строчат. Здоровенные лбы! А на Дальнем Востоке лес исполу валят корейцы и китайцы! Лесом наше государство с ними расплачивается! А миллион здоровенных обормотов тряпочки сшивают в теплых цехах!

— Действительно, — поддержал работягу пенсионер. — Текстильная промышленность развалена, про швейные предприятия нечего и говорить, сотни тысяч профессиональных швей и ткачих мыкаются без работы, а они взломщиков и бандитов сажают за швейные машинки. Идиоты!

— Россия подписала международный договор о запрещении принудительного труда! — напомнил «дилер». — Желает человек работать — работает, а не желает — его право. Права человека должны соблюдаться и в отношении осужденных. Времена ГУЛАГа прошли и канули в лету!

— Это уж точно! — неожиданно согласился с дилером пенсионер, который до того поглядывал в его сторону без особой приязни. — Поэтому теперь никто ничего и не боится. А чего бояться, если по телевизору каждый день показывают, как хорошо живется зэкам в колонии? Тут тебе и самодеятельность, и конкурсы красоты, и собственное телевидение, и обучение в школе и институте, и дите твое воспитают бесплатно… Да заключенные такой хорошей жизни на воле и в глаза не видывали!

— Вам не нравится гуманизация пенитенциарной системы? — язвительным тоном обратился к пенсионеру дилер. — Скучаете по прошлым временам? Или вам неведомо, что жестокость наказания еще никого не исправила?

— Я не про исправление, — отмахнулся пенсионер. — Я про то, что идут грабить квартиру и вырезают всю семью; отнимают подержанные «жигули», а водителя убивают; грабят на улице женщину, так нет чтобы просто вырвать у нее из рук сумку — бьют ее железной арматуриной по голове, и из-за сотни рублей человек — инвалид на всю оставшуюся жизнь или вовсе отправляется в мир иной. А в семьях что делается? Муж нажрался — пырнул жену ножом в сердце. Жена упилась — утюгом или сковородкой раскроила мужу голову. Вот скажи, — неожиданно пенсионер обратился к Панову, — если бы за умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами стопроцентно светила «вышка», а «бытовики», кто без отягчающих, не варежки бы шили в теплых комнатах, а по двенадцать часов в день валили лес на тридцатиградусном морозе вместо корейцев и китайцев, продолжали бы убивать с такой легкостью?

Панову не хотелось ввязываться в спор, потому что все разговоры на подобные темы кончаются одинаково: спорщики начинают хором поносить полицию; а на их многострадальное ведомство и так навесили всех собак. Еще хорошо, что он в штатском и соседи не догадываются о его профессиональной принадлежности. Поэтому Глеб ответил сдержанно:

— Суровость наказания, конечно, положительно влияет на криминальную обстановку в стране, иначе зачем тогда существует Уголовный кодекс? Ведь в нем сказано, что чем преступление тяжелее, тем суровее предусматривается мера наказания. И не влияй это на правонарушителей, законодатель ограничился бы общественным порицанием или штрафом — как за мелкое хулиганство, так и за тяжкое преступление. С другой стороны, есть типы, которых и смертной казнью не испугаешь, не то что какой-то суровостью наказания. Но таких, к счастью, немного. И в их отношении применение высшей меры может дать только одну гарантию: убийца уж точно никогда не выйдет на свободу и больше никого не убьет. В противном случае рецидив, как показывает статистика, очень даже возможен.

Не успел Панов завершить свою сентенцию, как тут же пожалел о сказанном: его красноречие пробудило черноволосую девицу с «Лизой» на коленях. Она не принимала участия в разговоре и только хлопала накрашенными ресницами, а теперь вдруг сообщила:

— У нас сосед — пьянь из пьяни и ворюга, каких свет не видывал. Сколько раз сидел, а последний раз — за убийство. Он с дружками ограбил и задушил таксиста. Недавно освободился условно-досрочно, опять начал пьянствовать и воровать и нажрался до того, что спьяну взял ружье и выстрелил в лицо прохожему. Выбил тому оба глаза, ну и лицо, конечно, все изуродовал. А парень хороший, только что закончил институт и стал инженером. Жена у него молодая, двадцать один год, мы с ней подружки. Она теперь плачет-убивается: муж совсем слепой, до сих пор лежит в больнице, а у нее дочка на руках, полтора годика ей всего. Живет у свекрови. Раньше свекровь ей помогала, сидела с внучкой, а сейчас от горя слегла. И что ей теперь делать, подружка не знает. А с этой пьяни как с гуся вода: «Пускай, говорит, сажают, мне там лучше».