Чарльз Тодд - Крылья огня Страница 2

Даньел сказал:

– Я всегда думал, что наследники должны будут продать его.

Он оглядел остальных. Сюзанна. Рейчел. Стивен. Он сам. После того как Даньел женился на Сюзанне, с ним обращались как с членом семьи, чем он всегда очень гордился. В связи с накалом страстей из-за тревожных лет [1] его могли бы… скажем, не так хорошо принимать в обществе, если бы за ним не стояли Тревельяны со своими обширными связями. Правда, семью нельзя назвать ни особенно высокопоставленной, ни особенно влиятельной, но род Тревельянов старый и почтенный… Взгляд Даньела переместился на Кормака. Оливия и Николас не включили его в число наследников. Иногда Даньел ловил себя на мысли о матери Кормака. Кем она была? Скорее всего, ирландка… Хотя какое это имеет значение? Фамилия Кормака – Фицхью, а не Тревельян. Он не сын Розамунды. И не женат на одной из дочерей Розамунды. И не кузен по линии Марлоу, как Рейчел.

– Да, так они и мне говорили, – подала голос Рейчел. – Если только Оливия и Николас не передумали… под конец. – Как они передумали жить дальше. Как будто можно расхотеть жить дальше!

Рейчел глубоко вздохнула и покачала головой. И снова, неожиданно для себя, начала прислушиваться к звукам дома. С тех самых пор, как она приехала сюда два дня назад, звуки не давали ей покоя. Они поглощали все ее внимание, высасывали из нее силы. Она боялась здешней тишины, лишенной безмолвия…

– Ну а я знаю, как нам нужно поступить, – сказал Стивен, водя тростью по узору из переплетенных медальонов на персидском ковре. – Мы превратим Тревельян-Холл в музей. В память Ливии.

Сюзанна с изумлением посмотрела на брата, а Кормак сказал:

– Не валяй дурака! Вот уж чего она бы хотела меньше всего! Оливия всю жизнь пряталась от людей. Думаешь, она обрадуется, если по ее дому начнут бродить чужие люди? Особенно сейчас… – Он принялся мерить комнату шагами – высокий, очень красивый и очень мужественный.

– Не тебе решать, – парировал Стивен. Ему больших трудов стоило, глядя на Кормака, не испытывать обиды за то, что не ему дарована такая красота. На войне Стивен оставил половину ступни. И теперь он вынужден ходить с тростью, будь она проклята! Иммерсионное обморожение, так называемая «траншейная стопа», а потом гангрена… Такими ранами не похвастаешь в обществе. Не будет больше долгих прогулок по холмам, не будут тенниса, танцев и поездок верхом! Он, правда, по-прежнему может подавать в крикете, но неуклюже, потому что все время боится потерять равновесие и шлепнуться ничком на траву.

– А по-моему, Кормак прав, – сказала Рейчел. – Трудно представить, что здесь будет музей. Сама Ливия наверняка решила бы, что мы ее предали!

– И о деньгах подумай, – посоветовал Даньел. – Музей нужно содержать в порядке, регулярно ремонтировать, нанимать персонал. Придется брать кредит… Пусть Оливия и прославилась, все же ее трудно назвать богачкой… Я имею в виду – на себя ей, конечно, хватало…

– Зато нам такое вполне по карману, – не сдавался Стивен. – А может быть, музеем заинтересуется Национальный трест [2].

– Без солидного взноса не заинтересуется, – возразил Кормак и остановился у окна, отвернувшись ото всех. – Придется выложить три четверти вашего наследства.

– Что вы такое говорите? Вы что, хотите поделить мебель – буфет мне, пианино тебе, а кто возьмет напольные часы? А дом и парк продать и сделать вид, что Николаса и Оливии никогда и не было, что родственникам – тем, кто остался в живых… все равно?! – Стивен на глазах терял самообладание.

– Музей тебе нужен для тебя самого, а не ради их памяти, – вдруг заметила Сюзанна. – Ты зациклен на увековечивании твоей памяти, а не памяти Оливии! И не делай вид, будто это не так!

– Моей памяти?!

– Да, твоей! Стивен, война изменила тебя – и не в лучшую сторону. Да, я много раз слышала, как ты хвастал на званых ужинах после того, как Оливию «открыли». Ты прямо из себя выходил, стоило кому-то спросить, кто герой ее любовной лирики. Тебе кажется, что ты, ведь ты был ее любимчиком! – В негромком голосе Сюзанны слышалось откровенное злорадство. Стивен был любимцем не только Оливии, но и их матери. Хотя они с Сюзанной близнецы, относились к ним неодинаково.

– Ну и что такого, если стихи написаны обо мне? Я, так же как любой из вас, имею право думать что хочу. Вы просто жадничаете! Вам только деньги нужны, вы стремитесь выжать из наследства все до последнего пенни. Потому-то Оливия и завещала мне права на все свои произведения… Жаль, что она не подумала и о доме!

– Кто из них умер последним? – робко спросила Рейчел, не уверенная в том, что ей на самом деле хочется знать ответ на свой вопрос. – Если Николас, значит, мы сейчас спорим о его, а не ее последней воле.

– Там все одинаково. Оливия и Николас все завещали друг другу, а если ни один из них не переживет другого, то стихи – Стивену, а дом четверым оставшимся в живых наследникам в совместную собственность, – ответил Кормак, обернувшись. Говорил он ровным тоном, ничем не выдавая обиды – его в число наследников не включили.

– Не хочется даже представлять, как по Тревельян-Холлу будут бродить туристы, – сказала Сюзанна, – а потом выйдут в парк и будут поедать пироги, пить сидр и любоваться морем… – Ее передернуло. – Ужас!

– Еще ужаснее, если поместье придет в запустение, – возразил Стивен. – Не забывайте, она – известная английская поэтесса!

– Когда ты в последний раз был в Стратфорде? Или в доме Вордсворта в Грасмире? – спросила Рейчел. – Там сплошная пустота, плесень! Не дома-музеи, а карикатуры. Они похожи на мумифицированные трупы; их выставляют на обозрение вульгарной толпе. Не хочу, чтобы Тревельян-Холл искусственно поддерживали, как восковую фигуру, в которой нет никакого проку, не хочу видеть, как он разрушается… Нет, мы должны покончить с ним.

– А может быть, не я, а ты сейчас думаешь о себе? – язвительно поинтересовался Стивен. – Боишься, как бы туристы, которые будут здесь бродить, не выведали твои тайны?

Рейчел смерила его холодным взглядом:

– На что ты намекаешь?

– На то, что у каждого из нас есть личная жизнь и когда-нибудь в ней начнут рыться биографы, предавая все огласке якобы во имя науки, желая больше узнать об Оливии, о том, как она жила, кем были ее родные – то есть мы все – и, самое главное, как она стала поэтом.

– Ужас какой! – воскликнул Даньел, думая о скелетах в шкафу своего семейства, которые конечно же там припрятаны, как и в других ирландских семьях. Он не хотел бы, чтобы их извлекли на всеобщее обозрение…

– За все надо платить, и за славу тоже, – хмыкнула Сюзанна, и ее красивое лицо слегка скривилось. – Вот еще более веская причина похоронить эту идею! Дом надо продать! Все равно никто из нас не собирался здесь жить. И Оливия это знала. Она наверняка оставила бы подробные распоряжения, если бы хотела устроить в Тревельян-Холле свой музей. Но ведь она этого не сделала.

Все снова замолчали. Тишину нарушил Кормак, привыкший председательствовать на заседаниях, добиваться согласия других и все решать:

– Итак, насколько я понимаю, вас трое против одного? Трое за то, чтобы продать Тревельян-Холл. С архивом Оливии – рукописями, письмами, контрактами и тому подобным – Стивен может поступать как хочет. Архив наверняка удовлетворит любопытных биографов. К сожалению, Оливия оставила после себя не так уж много. Она умерла молодой. А поэты… как правило, не слишком плодовиты.

«Вот именно, – подумала Рейчел, глядя на Кормака. – Ты наверняка уже порылся в ее бумагах! Ты ведь первый сюда примчался… Может быть, кое-что и изъял из архива. Боялся, что пострадает твоя репутация в Сити? Или тебя просто интересовали тайны сводной сестры?»

Вслух она сказала другое:

– Насколько мне известно, Ливия редко писала кому-то из нас… да и вообще кому бы то ни было. Может быть, ты, Стивен, возьмешь себе ее письма, которые у нас сохранились – для коллекции? – «Но только не письма Николаса!» – добавила она про себя.

– Оливия вела дневник? – спросил Даньел и, когда все повернулись к нему, пояснил: – Просто диву даешься, когда узнаешь, что сейчас все поголовно ведут дневники! Особенно одинокие люди, инвалиды… – Он осекся.

– Нет, – сухо ответил Стивен. – Оливия почти наверняка не вела дневник.

– Ты знал ее не лучше, чем мы, – заметила Сюзанна. – В детстве – да, но потом… Оливия могла вести целую дюжину дневников, и никто ничего об этом не подозревал бы!

– Я приезжал в Тревельян-Холл чаще, чем все остальные!

– Чаще? Сколько – раза четыре в год? В лучшем случае пять? Здесь становилось как-то… не по себе, и не пытайся сделать вид, будто ты ничего не чувствовал. Оливия сама не хотела, чтобы мы приезжали. Она… да, она по доброй воле стала затворницей, и Николас тоже, он ведь был таким же упертым, как Оливия. А ведь оба совсем недавно разменяли всего лишь четвертый десяток! Для таких молодых людей это неестественно!