Питер Аспе - Квадрат тамплиеров Страница 20

– Давайте уже, – услышал он голос Де-Ки, – выпейте виски и возьмите путевку на Тенерифе.

Ван-Ин поднялся и покинул кабинет без слов.

Как только Де-Ки остался один, он набрал номер Дегрофа.

Даниел Феарехье провел свою первую тяжелую ночь на узкой и жесткой кровати монастыря, гадая, чем таким сестры набили матрац, чтобы сделать ночлег спящего на нем невыносимым. Иголки да битое стекло, предположил он.

Ничего не было в этом месте такого, что могло бы ему понравиться.

Ужин стал для него серьезным испытанием. Он прошел в кухню в 18.30, следуя полученному у монахини-привратницы графику. По пути никого не встретил, и, когда пришел, там было пусто.

Атмосфера в маленькой кухне что-то шептала ему, пахло дешевым мылом и черствым хлебом. Убранство кухни составляли шкаф, простая газовая горелка, в углу блестела безупречно чистая раковина, монотонность белой стены украшал одинокий кран, а кухонный стол заполнял оставшееся пространство.

Тридцать пронумерованных контейнеров стояли рядом на прилавке, пять деревянных – отдельно с левого края. На одном из них – листок бумаги с его именем и другие четыре с именами других гостей, сестры не прикасались к своим, по-видимому ожидая, что прежде их заберут столующиеся. По воскресеньям все ели в своих кельях.

В каждом прямоугольном контейнере было примерно четыре дюйма в глубину, и в каждый было положено несколько кусков грубого серого хлеба, миска, простой белый сыр и бутылка минеральной воды.

Даниел подождал несколько минут, но никого не увидел, неохотно вернулся со скромной едой в свой предназначенный угол. Он бросил контейнер на кровать, но через час голод его прихватил, и он съел все до крошки. Потом он спросил себя, что за Бог послал ему эту пищу. Повалившись на спину, он выкурил пять сигарет подряд и допил из фляги виски. Потом он набросал короткое письмо и бросил его в ящик для сообщений.

Ему было интересно, ответят ли сестры сразу же.

Он шел к передней двери, ступая босыми ногами. Ответа не было, как он и подозревал. Одевшись, он нервно слушал, как маленькое окошко мучит дождь. А серые облака невдалеке покоились на вершинах сосен.

– Может ли быть хуже? – ворчал он.

Навеянный дождем холод и муки голода заставили его дрожать. Он потянул тонкое одеяло, а потом набросил его на плечи, как плащ.

Он проспал, это было ясно. Служительницы Вифлеема уже начали свой день.

Проверив их график, он обнаружил, что пропустил заутреню в 4.45, на которую все уже поднялись. Они также, получив свой завтрак, употребили его в своих кельях. В колокола звонили в 12.00. День прошел без размышлений, вечерня была в пять пополудни, проходила в часовне. День завершился после обеда вечерним богослужением.

Сестры посвятили остающиеся часы ручному труду. Они украшали фарфоровые чашки и блюдца. Доходы от своей работы они использовали, чтобы обеспечить себя.

Это было жизнью и службой монахинь Вифлеема, день за днем, в уединении и молитве.

Единственное, что прерывало эту рутину, – еда по воскресеньям, когда они ели в полдень за одним столом и гуляли в саду в течение нескольких часов. Это случалось только раз в неделю, когда они были все вместе.

Такой были жизнь сестер и их дела.

И тот, кто подумает, что все здесь должно быть пропитано ханжеством и лицемерием, будет не прав. Большинству сестер было не больше тридцати пяти лет.

Чуть ли не каждая имела университетский диплом, а то и не один. Это рассказал ему Лаурент. И почти все они были из обеспеченных семей.

Так ли безобразен мир, размышлял Даниел. Резкий звонок в коридоре заставил его подскочить. «Дерьмо, десять минут девятого, проклятье!» Даниел отчаянно надеялся, что они не убрали контейнер с завтраком. Он убил бы за чашку кофе и тост.

Коридор был столь же тихим и пустынным, как это был днем ранее.

Он крался к кухне вдоль стен, как тень, чувствуя себя виноватым. Ему очень не хотелось с кем-нибудь столкнуться.

Он осторожно открыл кухонную дверь и проскользнул внутрь. Единственный контейнер оставался на кухонном столе осуждающим свидетелем его небрежности. Такое «благодарение Бога» от монахинь, подумал он.

Завтрак состоял из ржаного хлеба, кружки молока и керамического горшка с грушевым желе. Во время его пребывания в кухне кто-то подсунул записку под дверь его кельи. «Значит, они следят за мной», – подумал он. Простым почерком на грубой бумаге были начертаны слова: «Отец, пожалуйста, будьте так любезны председательствовать в евхаристии сегодня в 17.25». Время было подчеркнуто.

«Будьте вы прокляты, Лаурент», – подумал он, когда сунул кусок мягкого ржаного хлеба в рот. Лаурент спланировал все до последней детали перед их ночным посещением Дегрофа. До настоящего момента его план был безупречным.

К своему удивлению, Даниел обнаружил более чем вкусное желе из груши, он даже облизал пальцы.

В 9.30, когда, как он думал, все находятся в своих кельях, он надел припрятанные джинсы и свитер и быстро покинул здание. К счастью, дождь прекратился. Спрятавшись в кустах, в ста ярдах от монастыря, который был хорошо виден отсюда, надел верхнюю одежду. До Марш-ле-Дам от монастыря было каких-нибудь двадцать минут ходу.

Лаурент запретил ему покидать монастырь, но Даниел собирался использовать любую возможность, чтобы отлучиться в какой-то из дней своего заточения. Его отсутствие не должны заметить, это почти невозможно, а если сестры и узнали бы, то вопросов быть не должно. Они же точно полагали, что он был священником, иначе никогда не просили бы его председательствовать на мессе тем вечером.

Начало моросить, когда он проник обратно. Он подумал, что это весьма странно так легко покидать и возвращаться в один из самых строгих женских монастырей.

Вместо одного пакета у него было три. В одном лишь джинсы и свитер. Другой содержал выпивку и всякую провизию. Он жадно поглощал виски, на ланч у него был антрекот и жаркое, к кухонному контейнеру он не притрагивался – «пусть думают, что я пощусь».

Скрываясь в своей келье, он поднес флягу с монограммой J amp;B к губам и хорошо глотнул. Конечно, нужно быть осторожным. Необходимо подавить грызущий страх перед аудиторией. Отслужить мессу перед обществом, опытным обществом. Репетируя ритуал бесконечно, он все еще был не уверен в себе, а эта мысль его страшно раздражала.

В десять минут шестого он набрал полный рот виски и, дождавшись послевкусия, закинул парочку «друзей Фишермена»[20] в рот и убрал все в пакет. Поспешив в часовню, он воспользовался боковой дверью. Сестра ризничья с большой заботой одела его.

Он натянул безупречно-белый стихарь и почувствовал слабость в коленях. Никого не было в ризнице, чтобы засвидетельствовать это, но он украдкой поцеловал крест. Он просунул голову, расправив ризу с драпировкой на рукавах и плечах, так, как его учил Лаурент.

Когда все было готово, он посмотрелся в зеркало. Настоящие священники всегда так делали. Вероятно, это единственное зеркало в женском монастыре, предположил Даниел. Мысль, что оно лишь для особого случая, для редких специальных посетителей монастыря мужского пола, вызвала у него улыбку.

Он осмотрел себя, когда пение в смежной часовне затихло. Даниел не был уверен, что это был конец вечерни, так и стоял не шевелясь, глядя на дверь, ведущую из ризницы в часовню. Он уже хотел открыть дверь, как зазвонили колокола. Он решил подождать еще немного. Ему отчаянно захотелось выпить виски и закурить.

Через пять минут дверь осторожно и бесшумно открылась. Сестра привратница провела его в ризницу.

– Добрый вечер, святой отец.

Даниел вежливо кивнул и даже попытался мягко улыбнуться, внимательно рассматривая крошечную невзрачную сестру. Монашеский головной убор скрывал большую часть ее лица.

Он изучал фотографию Бенедикты Дегроф в течение нескольких часов подряд, но непросто будет узнать ее в таком наряде. Не говоря уже о том, что эта фотография была сделана более шестнадцати лет назад.

– Пожалуйста, следуйте за мной, – сказала сестра привратница и тут же умолкла.

Даниел широко раскрыл глаза, глубоко вздохнул и последовал за ней.

В часовне было темно. У сестер не было средств на электрификацию всего монастыря, только незначительной его части. Свет проникал сюда сквозь пять готических окон, был похож на потупленный взгляд солнца, упавший на шероховатый камень.

Место походило на средневековую часовню в какой-нибудь крепости и казалось скорее сооружением пятнадцатого столетия, нежели восемнадцатого. Ребристые своды, темные неровные плиты в полу и маленький алтарь в виде куба довершали впечатление. Сестры выстроились в два ряда вдоль стены. Две монахини держались за веревку, которая была привязана к колоколу, подвешенному под сводчатым потолком.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Даниел заучил тексты наизусть на всякий случай, но он все же должен был показать, что читает по молитвеннику. Лаурент удивил его, когда сказал, что немногие, если вообще такие священники есть, могли обойтись без текста.