Хеннинг Манкелль - Ложный след Страница 21

Валландер вошел в однокомнатную квартиру. В воздухе витал запах перегара. На столике у дивана стояла бутылка водки. Стакана поблизости не наблюдалось.

Ларс Магнусон был немногим старше Валландера. У него была длинная пепельная шевелюра, ниспадавшая на грязный воротничок рубашки. Лицо покраснело и опухло. Но Валландер заметил, что глаза оставались необычайно ясными. Никто не мог усомниться в интеллекте Ларса Магнусона. Ходили слухи, что однажды сборник его стихов приняло к публикации издательство «Бонниерс», но в последний момент он сам забрал рукопись и вернул небольшой аванс, который успел заработать.

— Неожиданно ты нагрянул, — сказал Ларс Магнусон. — Садись. Будешь что-нибудь?

— Нет, — ответил Валландер и, отодвинув в сторону кучу газет, уселся на диван.

Ларс Магнусон беззастенчиво отхлебнул из бутылки и сел напротив Валландера. Он приглушил музыку.

— Много воды утекло с тех пор, — сказал Валландер. — Не помню даже, когда мы виделись в последний раз.

— В винном магазине, — быстро ответил Ларс Магнусон. — Почти что ровно пять лет назад. Ты покупал вино, ну а я все остальное.

Валландер кивнул. Он вспомнил.

— Да, все-то ты помнишь, — сказал он.

— Я пока не спился, — сказал Ларс Магнусон. — Я приберег это на самый конец.

— А ты не думал о том, чтобы завязать?

— Каждый день думаю. Но ты, небось, не для этого сюда приехал? Не для того, чтобы убеждать меня вернуться к трезвому образу жизни?

— Ты, разумеется, читал в газетах об убийстве Густава Веттерстедта?

— Я по телевизору видел.

— Помнится, ты о нем как-то рассказывал. О скандалах вокруг него. То, что их всегда удавалось замять.

— На этот раз скандал стал самым громким, — перебил его Ларс Магнусон.

— Я пытаюсь понять, что он за человек, — продолжал Валландер. — Думаю, ты можешь мне в этом помочь.

— Вопрос только в том, что тебя интересует, — неподтвердившиеся слухи, или правда, — ответил Ларс Магнусон. — Не уверен, что могу их четко отделить друг от друга.

— Слух редко возникает без причины, — сказал Валландер.

Магнусон отшвырнул бутылку водки, словно внезапно решил, что она находится в опасной близости от него.

— В пятнадцать лет я был практикантом в одной из стокгольмских газет, — сказал он. — Это было в 1955-м, весной. Там работал старый ночной редактор по имени Туре Сванберг. Он тогда уже спился, примерно, как я сейчас. Но работу свою выполнял безупречно. Кроме того, он был мастером по части сочинения рекламных анонсов. Халтурных текстов он на дух не переносил. До сих пор помню, как один раз он так рассвирепел от недобросовестно сделанного репортажа, что порвал его на кусочки и съел их. Просто разжевал бумагу. А потом сказал: «Пусть переварится, вот тогда и приобретет подходящий формат для выхода в свет». Туре Сванберг сделал из меня журналиста. Он любил повторять, что есть два типа газетных писак. «Одни хотят до правды докопаться. Лезут в яму и мусор оттуда выгребают. А наверху стоят другие и этот мусор обратно кидают. Они тоже журналисты. Между ними всегда идет поединок. Ты журналист, который разоблачает и срывает покровы. А есть другие, которые бегают по поручениям власть имущих и способствуют сокрытию того, что происходит на самом деле». Так оно и было. Этому я быстро научился, несмотря на свои пятнадцать лет. Люди, находящиеся у власти, всегда держат при себе прилипал, которые отмывают их биографии и хоронят нежелательные факты. Многие журналисты без колебаний продавали свои души, чтобы устраивать их дела. Сбрасывать мусор обратно в яму. Покрывать скандалы. Создавать видимость правды, обеспечивать иллюзию непорочного общества.

Поморщившись, Магнусон потянулся за бутылкой и сделал большой глоток. Валландер почти воочию увидел, как содержимое бутылки буквально пролилось в живот Магнусона.

— Густав Веттерстедт, — произнес он. — А что, собственно, произошло?

Ларс Магнусон достал из кармана рубашки мятую пачку сигарет. Он прикурил и выпустил облако дыма.

— Разврат и притворство, — сказал он. — Многие годы все прекрасно знали, что великолепный Густав каждую неделю развлекается с девочками в своей квартире в Васастане, о существовании которой не догадывается его жена. У него была персональная служба, которая всем этим занималась. Тогда, говорят, Веттерстедт сидел на морфине, который всегда держал наготове. У него было много знакомых врачей. Развратом в высших эшелонах власти газеты не интересовались — ведь Веттерстедт не первый и не последний шведский министр, который так себя вел. Весь вопрос только в том, считать это правилом или исключением. Сложилось так, что я этим заинтересовался. И однажды дело зашло слишком далеко. Одна уличная девка взяла на себя смелость и заявила на него в полицию, обвинив в противозаконных действиях.

— Когда это было? — перебил Валландер.

— В середине шестидесятых. Он бил ее кожаным ремнем и резал подошвы ног бритвой, значилось в ее заявлении. Это переполнило чашу — бритвой по ступням… Начался скандал. Извращение вдруг заинтересовало газеты и стало достойным внимания. Но вскоре дело замяли. Полиция тогда получила распоряжение от гаранта соблюдения гражданских прав, чуть ли не от короля, который раньше никогда не интересовался проблемами правосудия. Словом, заявление исчезло.

— Исчезло?

— Оно буквально испарилось.

— А девушка, которая его подавала? С ней-то что?

— Она внезапно стала обладательницей прибыльного бутика в Вестеросе.

Валландер покачал головой.

— Как ты об этом узнал?

— Я в то время был знаком с журналистом по имени Стен Лундберг. Он решил разобраться в этом деле. Но когда прошел слух, что он собирается выведать правду, его сделали изгоем — он получил запрет на журналистскую деятельность.

— И он смирился?

— У него не было выбора. К несчастью, у него было слабое место, которое не скроешь. Он играл. У него были большие долги. Говорят, они вдруг исчезли. Точно так же, как заявление проститутки о противозаконных действиях. Все вернулось на круги своя. А Густав Веттерстедт по-прежнему посылал морфинистов добывать для него девочек.

— Ты сказал, что было что-то еще, — напомнил Валландер.

— Говорят, он был замешан в кражах предметов искусства, которые ввозились в Швецию в то время, когда он был министром юстиции. Эти картины теперь висят на стенах у коллекционеров, и никто не собирается показывать их людям. Как-то раз полиция поймала укрывателя краденого, посредника. Он клялся, что в деле замешан Густав Веттерстедт. Но, разумеется, это так и не было доказано. Все замяли. Тех, кто закапывал яму, было больше, чем других, которые пытались докопаться до правды.

— Да, ничего себе картину ты нарисовал, — сказал Валландер.

— Вспомни, о чем я тебя спросил. Хочешь ты слышать правду или слухи? К слухам относится то, что Густав Веттерстедт был опытным политиком, лояльным партийным боссом, любезным человеком. Умелым и образованным. Это то, о чем будет говориться в его некрологе. Если только какая-нибудь девушка, которую он выпорол, не скажет то, что ей известно.

— Что случилось после его отставки? — спросил Валландер.

— Не думаю, что он поддерживал отношения со своими преемниками. Особенно с преемницами. Тогда произошла глобальная смена поколений. Я думаю, он чувствовал, что его время прошло. И мое тоже. С журналистикой я покончил. После того, как Веттерстедт приехал в Истад, я ни разу не думал о нем. До сегодняшнего дня.

— Ты можешь представить себе человека, который по прошествии стольких лет хотел бы убить его?

Магнусон пожал плечами.

— Невозможно знать наверняка.

У Валландера остался только один вопрос.

— А ты никогда не слыхал, чтобы в Швеции происходило убийство, при котором с жертвы сняли бы скальп?

Магнусон внимательно прищурился. Он посмотрел на Валландера с внезапно проснувшимся интересом.

— А Веттерстедта скальпировали? По телевизору об этом не было ни слова. Если бы они знали, то сообщили бы наверняка.

— Это между нами, — сказал Валландер, и Магнусон кивнул.

— Мы не хотели разглашать это сейчас, — продолжал он. — Ведь всегда можно сослаться на то, что мы не можем раскрывать некоторые факты в интересах следствия. У полиции всегда в запасе есть предлог, чтобы сообщить лишь половину правды. Но сейчас это действительно так.

— Я тебе верю, — сказал Ларс Магнусон. — А может, и не верю. Это не имеет значения, потому что я больше не журналист. Но убийцы, который снял бы скальп со своей жертвы, я не припоминаю. Такое, несомненно, прекрасно подошло бы в качестве анонса. Туре Сванберг это любил. Вы позаботились о том, чтобы избежать утечки информации?

— Не знаю, — искренне признался Валландер. — Печальный опыт, к сожалению, уже был.