Жан-Клод Иззо - Мертвецы живут в раю Страница 22

У меня на лбу лежала рукавица, смоченная в холодной воде. Я ощутил ту же свежесть на глазах, на щеках, потом на шее и на груди. Несколько капель воды скатились на лопатки. Я вздрогнул. Открыл глаза. Мари-Лу улыбнулась мне. Я лежал голый. На моей кровати.

- Лучше?

Я кивнул головой в знак согласия, закрыл глаза. Несмотря на слабое освещение, мне было больно держать глаза открытыми. Она сняла рукавицу с моего лба. Потом опять ее положила. Холодную. Это было приятно.

- Сколько времени? - спросил я.

- Двадцать минут четвертого.

- Сигарета есть?

Она прикурила сигарету и вложила ее мне в губы. Я затянулся, потом поднял левую руку, чтобы вынуть сигарету изо рта. От этого движения живот пронзила резкая боль. Я открыл глаза.

- Ты что здесь делаешь?

- Мне было необходимо тебя увидеть Увидеть хоть кого-нибудь. Я вспомнила о тебе.

- Где ты нашла мой адрес?

- В Минителе.

Минитель. Вот бардак! Пятьдесят миллионов людей могли запросто попасть ко мне, благодаря этому Минителю. Бредовое изобретение! Я снова закрыл глаза.

- Я сидела под дверью. Соседская дама, Онорина, предложила мне подождать у нее. Мы разговорились. Я сказала, что твоя подруга. Потом она открыла мне твой дом. Было уже поздно. Так будет лучше, решила она. Онорина мне сказала, что ты поймешь.

- Что пойму?

- Что с тобой произошло?

Я ей рассказал. Коротко. С минимумом слов. Прежде чем Мари-Лу спросила меня, почему, я перевернулся на бок и сел.

- Помоги мне. Мне надо принять душ.

Я обхватил ее правой рукой за плечи и с огромным трудом поднял свои семьдесят килограммов. Это было тяжелее подвигов Геракла! Я по-прежнему не разгибался. Из страха разбудить боль, которая пряталась внутри меня, затаившись где-то в желудке.

- Обопрись на меня.

Я прислонился к стене. Она открыла краны.

- Теплую, — сказал я.

Она сняла майку, стянула джинсы, потом ввела меня под душ. Я чувствовал слабость От воды мне сразу стало легче. Я прижимался к Мари-Лу, мои руки обхватывали ее шею. Стоял с закрытыми глазами. Следствие не заставило себя ждать.

- Вот это да! Ты еще не умер, мой грязнуля! - воскликнула она, чувствуя, как твердеет мой член.

Я невольно улыбнулся. Хотя я все слабее держался на ногах. Меня трясло.

- Хочешь погорячее?

- Нет. Холодную Посторонись (Я уперся руками в выложенный плиткой пол Мари-Лу вышла из-под душа.) Давай!

Она открыла кран до упора. Я заорал. Она выключила воду, схватила полотенце и растерла меня Я доплелся до раковины. Мне надо было взглянуть на свою рожу Лицо у меня разбито не было. Но за мной виднелось лицо Мари-Лу. Левый глаз у нее заплыл, почти сплошной синяк. Я медленно повернулся, держась за раковину.

- Это еще что?

- Мой «кот»

Я привлек ее к себе На плече у нее были два синяка, на шее красное пятно. Она припала ко мне и тихо заплакала Ее теплый живот прижался к моему животу. От этого мне было невероятно приятно. Я погладил ее по волосам.

— Мы с тобой в жалком виде. Сейчас ты мне все расскажешь. - Я отстранился от нее, открыл аптечку и достал пачку долипрана. Боль пронизывала меня.

— Принеси с кухни два стакана. И бутылку «лагавюлен», которая там должна быть.

Я снова вернулся в комнату, но не разгибался. Я рухнул на постель, потом поставил будильник на семь.

Пришла Мари-Лу. У нее было чудесное тело. Она уже не была проститутка. А я легавый. Мы были два убогих человека, покалеченных жизнью. Я проглотил две таблетки долипрана, запив их глотком виски. Я предложил таблетку ей. Она отказалась.

— Рассказывать нечего. Он меня избил потому, что я была с тобой.

— Со мной?

— Ведь ты легавый

— Как он узнал?

— В «О'Стоп» все известно.

Я посмотрел на часы. Допил свое виски.

— Оставайся здесь. До тех пор, пока я не вернусь. Не двигайся с места. И...

По-моему, я не закончил свою фразу.

Муррабеда, как и следовало ожидать, мы взяли. Прямо с постели, с опухшими от сна глазами, с растрепанными волосами. С ним спала девочка, которой еще не исполнилось восемнадцать. На нем были трусы в цветочек и майка с надписью «Еще». Мы никого не поставили в известность. Ни отдел по борьбе с наркотиками, который попросил бы нас не вмешиваться. Брать посредников значило мешать их операции против крупных торговцев. Это выводило их из себя. Ни отделение комиссариата, которое сразу оповестило бы все кварталы, чтобы нам помешать. Такое случалось все чаще.

Мы забрали Муррабеда как обычного правонарушителя. За побои и самоуправство. А теперь и за совращение малолетней. Погрузили его в фургон как есть, не разрешив одеться. Ничем не мотивированное унижение. Он начал орать. Обзывал нас фашистами, нацистами, французскими подонками, ублюдками. Это нас забавляло. На лестничных площадках распахивались двери, и каждый мог любоваться Муррабедом в трусах и в майке, но с наручниками на запястьях.

На улице, прежде чем посадить его в фургон, мы позволили себе выкурить по сигарете. Чтобы дать всем, кто уже высунулся из окон, поглядеть на него. Информация распространится во всех кварталах. Муррабед в трусах — эта картинка будет вызывать улыбку, запомнится. Это совсем другое дело, нежели попасться в украденной машине, за которой полиция гоняется по всем кварталам.

Мы заявились в комиссариат Эстака без предупреждения. Наше появление не вызвало там восторга. Они уже видели себя осажденными сотнями арабских парней, вооруженных до зубов. Они хотели отправить нас обратно. В наше отделение комиссариата.

- Жалоба была принята здесь, - пояснил Пероль. - Поэтому мы и приехали сюда уладить это дело. Логично, да? (Он толкал перед собой Муррабеда.) Скоро получим еще одну клиентку. Малолетку, которую мы взяли вместе с ним. Сейчас она одевается.

На месте мы оставили Черутти с десятком парней. Я хотел, чтобы они сняли показания с девушки. Чтобы они тщательно обыскали и квартиру, и машину Муррабеда. Потом они сообщат родителям и доставят ее сюда.

- Уверен, народу будет много, как я и говорил.

Муррабед сидел и слушал нас. Он почти смеялся над нами. Я подошел к нему, схватил его за шею и поставил на ноги, не отпуская.

- Почему ты здесь? Сечешь?

- Угу. Вчера вечером я дал в морду какому-то хмырю. Пьяный был вдрызг.

- Хорошо. У тебя, кажется, было лезвие от бритвы. Верно?

Потом я совершенно обессилел. Мертвенно побледнел. Ноги у меня задрожали. Я мог запросто упасть и меня сильно тошнило. Я не знал, что произойдет раньше.

- Фабио! - сказал Пероль.

- Отведи меня в сортир.

С утра я проглотил шесть таблеток долипрана, три таблетки гюронсана и литры кофе. Бодряком я не был, но на ногах держался. Когда зазвонил будильник, Мари-Лy что-то пробормотала и повернулась на другой бок. Я заставил ее принять таблетку лексомила, чтобы она спала спокойно. У меня разламывались плечи, спина. И не отпускала боль. Как только я ступил на пол, она охватила все тело. Казалось, что в желудке у меня стрекочет швейная машинка. Боль пробудила во мне ненависть.

- Батисти, - сказал я, едва он снял трубку. - Твои дружки должны были меня прикончить. Но ты всего-навсего старый мудак с забитой дерьмом дырой в жопе. Тебе в твоей сволочной жизни будет совсем хреново.

- Монтале! - проорал он в трубку.

- Ну что? Я слушаю.

- Что ты несешь?

- То, что я попал под дорожный каток, мудила! У тебя встанет, если я сообщу тебе подробности?

- Монтале, я здесь ни при чем. Клянусь тебе!

- Не клянись, педераст поносный! Ты мне объяснишь?

- Я здесь ни при чем.

- Не повторяйся.

- Я ничего не знаю.

- Послушай, Батисти, для меня ты лишь гребаный педераст. Но я очень хочу тебе верить. Даю тебе сутки, чтобы ты все выяснил. Я тебе позвоню завтра. И скажу, где мы встретимся. В твоих интересах получить точную информацию.

Пероль отлично понимал, что я не в себе, когда снова меня увидел. Он беспрестанно бросал на меня встревоженные взгляды. Я его успокоил, сославшись на застарелую язву.

- Ну да, понимаю, она снова дала себя знать.

Он прекрасно все понимал. Но мне не хотелось рассказывать про избиение. И про все остальное, про Маню, Уго. Для кого-то я стал мишенью Предупреждение было ясное. Ничего в этом не соображая, я попал в переделку. Я понимал, что я могу в ней погибнуть. Однако я, Фабио Монтале, был одинок. У меня не было ни жены, ни детей. Никто по мне не заплачет. Поэтому Пероля я не хотел втягивать. Я его довольно хорошо знал. Ради дружбы он был готов погрузиться в любое дерьмо. И было очевидно, что там, куда я ввязывался, стояла ужасная вонь. Хуже, чем в сортире этого комиссариата.

Запах мочи, казалось, пропитывал стены. Я сплюнул. Слюной кофейного цвета. В моем желудке каждые полминуты прилив сменялся отливом. В промежутке проносился циклон. Я еще шире разинул пасть. Мне полегчало бы, если бы меня вырвало, со всеми потрохами. Но с середины вчерашнего дня у меня в желудке было пусто.