Карин Фоссум - Не оглядывайся! Страница 22

— На что вы сейчас живете?

Бьёрк бросил на Сейера мрачный взгляд.

— Вы наверняка уже знаете. Я работаю в частном охранном предприятии. Хожу кругами с собакой и карманным фонариком. Неплохая работа. Маловато движения, конечно, зато прежде его было в избытке.

— Когда девочки были здесь в последний раз?

Аксель Бьёрк потер себе лоб, как будто хотел физически извлечь информацию из глубин памяти:

— Прошлой осенью. С ними был и друг Анни.

— Значит, вы не видели девочек с тех пор?

— Нет.

— Вы приходили к дверям дома Холландов и просили ее выйти?

— Много раз. И каждый раз Ада звонила в полицию. Утверждала, что я вламываюсь. Стою в дверях и угрожаю. У меня начались проблемы на работе, когда вокруг поднялась слишком большая шумиха, так что мне пришлось сдаться.

— А что с Холландом?

— С Холландом все в порядке. Вообще-то я думаю, что вся эта ситуация ему чертовски неприятна. Но он же тряпка. Ада держит его под каблуком, вот что она делает. Он делает только то, в чем разбирается, поэтому они никогда не ссорятся. Вы же говорили с ними и наверняка поняли ситуацию.

Он внезапно поднялся, встал у окна спиной к гостям и выпрямился.

— Я не знаю, что произошло с Анни, — тихо сказал он. — Но я бы скорее понял, если бы что-то случилось с Сёльви. Как будто вся история была одной большой ошибкой, и Анни убили по недоразумению.

— У вас есть мотоцикл, Бьёрк?

— Нет, — ответил Аксель удивленно. — Был в молодости. Он стоял в гараже у знакомого, а потом я его продал. «Хонда» шестьсот пятьдесят. У меня остался только шлем.

— Что за шлем?

— Он висит в коридоре.

Скарре выглянул в коридор и увидел черный шлем с закопченным смотровым стеклом.

— Автомобиль?

— Я езжу только на «Пежо» охранного предприятия. У меня большой опыт, — вдруг сказал он и посмотрел на Сейера в упор. — Я видел вблизи феномен матери и ребенка. Это своего рода священный пакт, который никто не может нарушить. Разделить Аду и Сёльви было бы сложнее, чем разорвать сиамских близнецов голыми руками.

Эта картина заставила Сейера сморгнуть.

— Я буду с вами честен, — продолжал Бьёрк. — Я ненавижу Аду. И я знаю, чего она боится больше всего. Что Сёльви когда-нибудь повзрослеет и поймет, что случилось. Что она рано или поздно осмелится ослушаться Ады и придет сюда, и мы снова станем отцом и дочерью, как и должно было быть и на что мы имеем полное право. Что между нами будут настоящие отношения. Тогда бы она страдала.

Он вдруг показался Сейеру очень изможденным. Внизу на улице прогрохотал и прозвенел трамвай, и Сейер снова посмотрел на фотографию Сёльви. Он представил себе свою собственную жизнь, которая могла ведь сложиться иначе. Элисе возненавидела его, съехала и взяла Ингрид с собой, а потом заручилась поддержкой суда, чтобы они никогда больше друг друга не увидели. У него закружилась голова. У Конрада Сейера было хорошо развитое воображение.

— Другими словами, — тихо сказал он, — Анни Холланд была такой девочкой, которой вы бы хотели видеть Сёльви?

— Да, в каком-то смысле. Она самостоятельная и сильная. Была, — вдруг добавил он и вздохнул. — Это ужасно. Ради Эдди, я надеюсь, вы найдете того, кто это сделал, действительно надеюсь.

— Ради Эдди? Не ради Ады?

— Нет, — ответил он с чувством. — Не ради Ады.

— Красноречивый мужчина, не так ли?

Сейер тронулся с места.

— Ты ему веришь? — спросил Скарре, показывая рукой: поворот направо возле «Рундинген».

— Не знаю. Но его отчаяние показалось мне настоящим. Безусловно, в мире есть плохие, расчетливые женщины. И матери имеют преимущественное право на ребенка. Это наверняка больно — остаться без дочери. Может быть, — сказал он задумчиво, проезжая между трамвайными рельсами, — может быть, это биологический феномен, который призван защищать детей. Неразрывная связь с матерью.

— Ужас! — Скарре слушал и качал головой. — У тебя же есть дети! Ты сам-то веришь в то, что сейчас сказал?

— Нет, я просто думаю вслух. А ты как считаешь?

— У меня же нет детей!

— Но у тебя есть родители, верно?

— Да, у меня есть родители. И я боюсь, что я неизлечимый маменькин сынок.

— Я тоже, — задумчиво сказал Сейер.

Эдди Холланд закрыл за собой дверь финансового отдела, дал короткие указания секретарю и уехал. Через двадцать минут его зеленая «Тойота» въехала на большую стоянку. Он заглушил двигатель, закрыл глаза и продолжил сидеть, словно ожидая какого-то события, которое заставит его уехать назад, не окончив дела. Ничего не произошло.

Наконец он открыл глаза и осмотрелся. Здесь было красиво. Большое здание напоминало огромное каменное плато, окруженное яркими зелеными лужайками. Могилы располагались симметричными рядами. Пышные деревья с нависающими кронами. Успокоение. Тишина. Ни человека, ни звука. Помедлив, он выбрался из автомобиля, громко хлопнул дверью, испытывая слабое желание, чтобы кто-нибудь услышал его и, может быть, вышел из двери крематория и спросил что он хочет. Ему стало бы легче. Никто не вышел.

Он поплелся по проходу, читая имена на памятниках, но в первую очередь обращал внимание на годы жизни, как будто искал ровесников Анни — и нашел многих. Он наконец понял, что многие прошли через это до него. Им тоже пришлось принимать решения, например, о том, чтобы дочь или сына кремировать, какой камень поставить над урной, что посадить на могиле. Им приходилось выбирать цветы и музыку для погребения, рассказывать священнику о талантах и увлечениях ребенка, чтобы надгробная речь носила как можно более личный характер. У него затряслись руки, и он спрятал их в карманы старого пальто с порванной подкладкой. В правом кармане он нащупал пуговицу, и ему в ту же секунду пришло в голову, что она лежит там долгие годы. Кладбищенская роща была довольно большой, и в самом ее конце он заметил человека в темно-синем нейлоновом халате, который бродил вдоль могил. Наверняка служитель. Холланд направился к человеку в надежде на его разговорчивость. Сам он не мог начать разговор, но, может быть, человек остановится и скажет что-нибудь о погоде. У них всегда хорошая погода, подумал Эдди. Он взглянул на небо и увидел, что оно покрыто редкими облаками: воздух был мягким, и дул легкий ветерок.

— Добрый день!

Человек в темно-синем халате действительно остановился.

Холланд откашлялся.

— Вы здесь работаете?

— Да. — Человек кивнул в сторону крематория. — Я здесь, что называется, за старшего. — Он улыбнулся открытой улыбкой, как будто не боялся ничего на свете, видел всю человеческую несостоятельность и возвышался над ней. — Я работаю здесь уже двадцать лет. Красивое место, вам не кажется?

Холланд кивнул.

— Точно. Я тут хожу и размышляю, — пробормотал он, — о прошлом и все такое. — Он нервно хихикнул. — Рано или поздно каждый ляжет в землю. Неизбежно. — Рука в кармане ощупывала пуговицу.

— Неизбежно. У вас здесь родственники?

— Нет, не здесь. Они похоронены дома на кладбище. Мы никогда не кремировали покойников. Я даже не знаю, что это такое, — смущенно сказал он. — Я имею в виду кремацию. Но, наверное, это не так уж важно, когда прах идет к праху. Хоронить или кремировать. Однако, сделать нужно. Не то чтобы я собрался помирать, но решил, что пора определиться. В том смысле, хочу ли я, чтобы меня похоронили или кремировали.

Улыбка сошла с лица служителя крематория. Он внимательно смотрел на полного мужчину в сером пальто и думал, сколько сил ему стоило прийти сюда и исполнить свой долг. Люди по многим причинам бродят здесь среди могил. Он научился распознавать их и никогда не ошибался.

— Это важное решение, я считаю. Его надо принять обдуманно. Люди вообще должны больше думать о собственной смерти.

— Правда?

Холланд явно испытывал облегчение. Он вынул руки из карманов.

— Но люди часто боятся спрашивать о похоронах. — Он запнулся. — Боятся, что о них плохо подумают. Что они не в своем уме, если хотят узнать о процессе кремации, о том, как это происходит.

— Каждый имеет право это знать, — ответил служитель крематория умиротворяюще. — Просто мало кто отваживается спросить. Есть люди, которые не хотят этого знать. Но если кто-то хочет, я очень хорошо его понимаю. Мы можем пройтись немного, и я вам расскажу.

Холланд благодарно кивнул. Он чувствовал покой рядом с этим дружелюбным человеком. Человеком его возраста, худым, с поредевшими волосами. Они побрели рядом по тропинке. Галька тихо потрескивала под их ногами, а легкий ветерок гладил Холланда по лбу, словно утешающая рука.

— Все это на самом деле очень просто, — начал служитель крематория. — В печь ставится гроб с телом. У нас собственные гробы для кремации, деревянные, ручной работы, все как положено. Так что не думайте, будто мы вынимаем покойников из гробов и кладем в печь.