Хокан Нессер - Возвращение Страница 23

– Что-то, о чем знал Верхавен, – продолжал Роот, – и что он мог использовать против убийцы, выйдя на свободу. Или, по крайней мере, убийца предполагал, что он это использует…

– Что? – повторил Рейнхарт.

– Этого мы не знаем. В любом случае, для убийцы было жизненно важно, чтобы это не стало известно.

– Если вернуться к тому, что это убийство связано с двумя предыдущими, то остается только один вариант, – сказал Мюнстер.

– Вы хотите сказать?.. – начал Рейнхарт.

– Да, – ответил Роот, – именно. Если мы правы, то велика вероятность того, что Верхавен невиновен в убийствах, за которые был осужден… и что он каким-то образом узнал, кто настоящий убийца. Вот так. Хотя, конечно, это очень тонкая нить.

В комнате снова стало тихо. Слышались только монотонный шорох магнитофона и потрескивание в трубке Рейнхарта.

– Как? – продолжил Мюнстер через полминуты. – Как он мог это узнать?

Он ясно чувствовал, что и у него самого, и у всех остальных данная идея вызывает сильное неприятие. И спасибо за это дьяволу. Хотя ни один из них лично не участвовал в расследовании, двадцать четыре года Верхавен отсидел благодаря работе их предшественников. Это естественно.

Коллективная вина? Унаследованное чувство вины? Не это ли чувство можно было уловить в дымном воздухе комнаты? По крайней мере, Мюнстер чувствовал в воцарившемся молчании сопротивление.

– Да, – спохватился Роот. – У нас есть та женщина.

– Женщина? – спросил Рейнхарт.

– К нему приезжала женщина. Пожилая женщина, которая передвигалась при помощи палочки… Это произошло примерно за год до освобождения. Они запомнили ее, потому что она была его единственной посетительницей за весь срок.

– За двенадцать лет, – уточнил де Брис.

– Кто она? – спросила Морено.

– Мы не знаем, – ответил Роот. – Нам не удалось ее найти. Она позвонила за несколько недель до приезда и договорилась о визите… в мае девяносто второго. Она назвалась Анной Шмидт, но, вероятнее всего, имя вымышленное. Мы поговорили с десятком Анн Шмидт, но, честно говоря, бесполезно.

Мюнстер кивнул:

– Ну да. Похоже, Верхавен относится к тому типу людей, которые могут сколь угодно долго молчать о том, что знают. Неудивительно, что он ничего не рассказал ни тюремщикам, ни полиции. Кажется, он за все это время не поговорил ни с одним человеком.

– Так и есть, – согласился Роот. – Удивительный дьявол, но это мы уже поняли.

– Друзья и родственники? – продолжил Мюнстер. – Я имею в виду жертв.

Ассистент Юнг открыл свой блокнот:

– Боюсь, что и здесь ничего особенно ценного. Мы со Стауфом нашли большинство из них. У Беатрис Холден в живых только дочь, если не считать владельца магазина, но он приходится ей троюродным братом или кем-то в этом роде, и они никогда не были близки. Дочери тридцать пять лет, у нее четверо собственных детей, которые, кажется, и не подозревают, кто их бабушка… да и необязательно их в это посвящать, как мне показалось.

– А по второй что? – спросил Мюнстер. – По Марлен Нитш?

– Есть брат и бывший любовник. Оба не сильно симпатизируют Верхавену. И оба сами очень скользкие типы. Карло Нитш пару раз сидел… Скупка краденого и кражи со взломом. Мартин Кунтце, бывший любовник, алкоголик и вдобавок инвалид.

Рейнхарт помрачнел:

– Я его знаю. Пытался использовать его как наживку в паре дел наркоторговцев несколько лет назад, и должен сказать, безуспешно.

– Они живут здесь в городе, – продолжал Юнг, – и мне не кажется, что они связаны с убийством. У Марлен Нитш были связи с мужчинами, но жила она только с Кунтце и еще с одним. Его зовут Педлеки. Обитает в Линзхаузене и, кажется, не сильно горюет. Да и когда ее убили, тоже не печалился. – Он перевернул страницу блокнота. – То же можно сказать и обо всех остальных, с кем мы говорили. Марлен Нитш явно была женщиной своеобразной.

– Еще есть родственники? – спросил Рейнхарт.

– Есть, – ответил Юнг. – В том числе одна сестра в Одессе.

Мюнстер вздохнул.

– Никто не хочет искупаться в Черном море? – спросил он и добавил: – Может быть, сделаем перерыв, чтобы размяться? Кстати, мне надо поменять кассету.

– Разве что маленький, если можно, – попросил Рейнхарт. – Мне нужно сбегать к Хиллеру за несколькими санкциями до того, как он уйдет.

– Пять минут, – объявил Мюнстер.

– Ну, а что можно сказать о деревне? – спросил Мюнстер.

– Гадюшник, – ответил де Брис. – Ассистент Морено и я провели там два полных дня, и мы оба убеждены, что это редкостная дыра.

– Я родилась в похожем местечке, – продолжила Морено. – Боссенвюле в окрестностях Рейнау. Должна сказать, что мне там многое показалось знакомым. Все друг друга знают. Каждый в курсе того, чем занимаются соседи. Никакой свободы в личной жизни. Нужно быть как все, не выделяться, не оступаться… Это трудно описать, но думаю, все понимают, о чем речь.

– Конечно, – согласился Мюнстер. – Я тоже родился в деревне. В детстве так жить еще можно, а для взрослого человека может стать невыносимо. Как в гетто. Но в Каустине вы не заметили ничего особенного… что как-то отличало бы его от подобных местечек?

Морено заколебалась:

– Ну да. – Она осторожно прикусила нижнюю губу. – Я не знаю. Тень Верхавена, конечно, там витает, и это неудивительно. Говорят, что после второго убийства делегация жителей ходатайствовала о переименовании деревни.

– Переименовании? – удивился Роот.

– Да. Они хотели отказаться от названия «Каустин». Видимо, считали, что все его связывают с Верхавеном и судебными процессами… чувствовали, что живут в деревне убийц. В магазине есть список подписавшихся под петицией.

– Их можно понять, – сказал Мюнстер. – Но если все же немного конкретизировать… Что мы имеем?

– Ну, – начал де Брис, – мы опросили примерно двадцать человек. Большинство из них старики. Они прожили всю жизнь в этой деревне и хорошо помнят обе истории. Вообще оттуда немногие уезжают, да и приезжают тоже, в целом, можно сказать, там живет человек шестьсот. Хотя расположена деревня, без сомнения, очень живописно… озеро, лес, красивый вид и все такое.

– Многие говорили о Верхавене неохотно, – продолжила Морено. – Казалось, что им хочется обо всем забыть, как будто для них в этой истории есть что-то постыдное… как-то так.

– А что-то большее есть? – перебил Рейнхарт.

– Что ты хочешь сказать?

Рейнхарт поковырял спичкой в трубке.

– У вас не появилось ощущение, что они… что-то скрывают? Хотя это ничего не объясняет, просто вопрос об атмосфере, ничего больше. Во всяком случае, женщина бы почувствовала.

– Спасибо, – сказал де Брис.

«Прекратили бы вы ругаться», – подумал Мюнстер. Ему совершенно не хотелось стирать часть записи на кассете.

– Возможно, – сказала Морено после короткой паузы. – Но тогда это очень смутное ощущение. Как будто у каждого по скелету в шкафу, образно говоря, конечно, и все как бы боятся друг друга. Это тоже часть синдрома, так? Нет, я не уверена.

Мюнстер вздохнул:

– Должно быть, вы на них слегка надавили?

– Естественно, – ответил де Брис. – Мясник очень скользкий тип, например. У него в деревне не меньше двух любовниц. По крайней мере, так было в прошлом. Кажется, он пару раз встречался с Беатрис Холден до того, как она запала на Верхавена, но это не точно. Она была красива. И не так чтобы недоступна.

– У них были бурные отношения с Верхавеном, если я правильно понял? – спросил Рейнхарт.

– Да, можно и так сказать, – ответила Морено. – В их отношениях было что-то от дружбы кошки с собакой. Время от времени они ссорились. Как раз за неделю до убийства она среди ночи постучала в дверь к соседям и попросила защиты. Явно после хорошей взбучки… Она пришла голой, просто завернувшись в одеяло.

– Они ее пустили?

– Конечно. Уложили спать на диван. Она была пьяна и утверждала, что утром заявит на Верхавена в полицию. За побои и все остальное.

– А утром она, как ни в чем не бывало, завернулась в одеяло и вернулась к нему, – закончил де Брис.

– Тьфу, черт, – сказал Рейнхарт. – Вот она, болезненная бледность лишних раздумий.

– Непостоянство имя тебе, женщина. – Морено слегка улыбнулась.

– Хм… – задумался Мюнстер. – Есть еще что-нибудь ценное?

– Множество рассказов о его детстве и школьных годах. Школьный сторож до сих пор жив. Ему почти девяносто, но он в удивительно здравом уме и не против поговорить. Верхавен всегда был белой вороной, по всем свидетельствам. Одинокий. Необщительный. Но сильный духом. Товарищи его уважали… Это многие подтверждают.

Мюнстер кивнул.

– Есть такие, кто считал его невиновным, – сказал де Брис. – Но встать посреди магазина и сказать, что Верхавен невиновен, это примерно то же самое что приехать в Тегеран и во всеуслышание заявить, что аятолла наделал в штаны.

– У аятоллы нет штанов, – поведал Юнг, – у них такие черные балахоны, как они там называются…