Карен Фоссум - Глаз Эвы Страница 23

Годы безденежья сделали ее изобретательной. Она могла бы потребовать деньги, а не менять спрей на новый. Тогда у нее будет сто две кроны на еду. Правда, получится не совсем удобно: она же художник, ей нужен фиксатор, и владелец магазина об этом знает. Может, стоит ворваться в магазин, устроить там настоящий скандал, изобразить капризную покупательницу, пригрозить им Советом по защите прав потребителей, ругаться и выпендриваться, и он отдаст ей деньги. Он симпатичный человек, этот хозяин магазина. Такой же, каким был папаша Тангу, который вырезал розовую креветку из холста Ван Гога в уплату за краски. Только Ван Гог купил тогда тюбик краски, на еду ему было плевать. Эве, по правде говоря, тоже, но у нее был ребенок с неуемным аппетитом, а у голландца детей не было. Она перешла улицу, всячески себя подбадривая, и вошла в магазин. Там было теплее, чем на улице, приятная комнатная температура, и пахло так же, как в студии у нее дома. За прилавком парфюмерного отдела стояла девушка, она листала каталог красок для волос. Самого владельца магазина нигде видно не было.

– Я пришла вернуть вам это, – решительно заявила Эва. – Механизм распылителя не действует. Верните мне деньги.

Девица скорчила кислую мину и взяла пакет.

– Вы не могли это здесь купить, – сказала она недовольно. – Мы вообще не продаем такой спрей для волос.

Эва широко распахнула глаза.

– Это не спрей для волос, – сказала она с отчаянием в голосе.

Девица покраснела, взяла баллончик и сделала попытку выпустить струю над головой Эвы. Ни капли.

– Я вам дам другой, – сказала она.

– Деньги, – упрямо повторила Эва. – Я знаю вашего шефа, он всегда отдает мне деньги.

– Почему это? – спросила девица.

– Потому что я об этом прошу. Это входит в понятие хорошего обслуживания, – заявила Эва.

Девица вздохнула; она работала здесь совсем недолго, к тому же была на двадцать лет моложе Эвы. Она открыла кассу и выудила сотенную бумажку и две монетки по кроне.

– Распишитесь здесь.

Эва расписалась, взяла деньги и вышла на улицу. Она постаралась расслабиться. Теперь она сможет продержаться еще несколько дней. У нее есть сто сорок одна крона, так что она даже может позволить себе чашечку кофе в кафе в «Глассмагасинет». Если только там не придется заказывать еще что‑нибудь из еды. Она перешла на другую сторону улицы, вошла в двойные стеклянные двери, распахнувшиеся перед ней, словно приглашая. Быстро забежала в отдел, где продавались книги и канцтовары, направилась к эскалатору и вдруг заметила женщину, стоявшую у одного из стеллажей спиной к ней. Полная, темноволосая, с короткой стрижкой женщина листала какую‑то книгу. И тут она немного повернулась, оказавшись к Эве вполоборота. Прошло много лет, но Эва узнала ее. Эва остановилась, как вкопанная, она не верила собственным глазам. Вдруг она перенеслась мыслями на много лет назад, в те дни, когда ей было пятнадцать лет. Все их имущество было упаковано в коробки и погружено в грузовик. Она стояла и смотрела на него, никак не могла понять, как это все поместилось в небольшую машину, ведь и в доме, и в гараже, и в подвале было полно вещей. Они переезжали. Возникло странное ощущение, что они вообще нигде не живут. Состояние было не из приятных. Переезжать Эва не хотела. Отец ходил вокруг, у него был какой‑то бегающий взгляд, он словно боялся, что они что‑то забыли. Он наконец‑то нашел работу. Но смотреть в глаза Эве он не мог.

Тут послышались шаги по гравию, и из‑за утла показалась знакомая фигурка.

– Я пришла попрощаться, – сказала Майя.

Эва кивнула.

– Но мы же можем переписываться! У меня еще никогда не было никого, кому я могла бы писать письма. А ты приедешь на летние каникулы?

– Не знаю, – пробормотала Эва.

У нее никогда не будет новой подруги, в этом она была уверена. Они выросли вместе, делились друг с другом всем. Будущее представлялось ей унылым серым пейзажем, хотелось плакать. Девочки быстро, немного смущенно обнялись на прощание, и Майя исчезла. Это было почти двадцать пять лет тому назад, с тех пор они не виделись. До сегодняшнего дня.

– Майя? – позвала она неуверенно и замерла. Женщина обернулась, не понимая, кто ее окликнул, и увидела Эву. Глаза ее удивленно распахнулись, а потом она быстро пошла, почти побежала к ней.

– Господи, глазам своим не верю! Эва Мария! Ничего себе, ты и вымахала!

– А ты, наоборот, стала меньше, чем я помню.

Они замолчали, внезапно смутившись, разглядывая друг друга, пытаясь рассмотреть все морщинки; они увидели, как обе постарели, а потом стали искать прежние, неизменные черты. Майя сказала:

– Пойдем посидим в кафе. Должны же мы поболтать, Эва. Значит, ты по‑прежнему живешь здесь?

Она обняла Эву за талию и потащила за собой, все еще удивленная, но решительная, какой Эва ее и помнила, быстрая, разговорчивая и решительная, неизменно жизнерадостная, – другими словами, полная противоположность ей самой. Они отлично дополняли друг друга. Господи, как же им не хватало друг друга!

– Так никуда и не перебралась, – ответила Эва. – Это какое‑то несчастливое место, не надо было мне сюда переезжать.

– Ты точно такая же, как была, – ухмыльнулась Майя. – Унылая. Пошли, сядем у окошка.

Они быстро двинулись к окну, чтобы никто не смог их опередить, и плюхнулись на стулья. Майя тут же вскочила.

– Сиди здесь и держи места, а я пойду что‑нибудь возьму. Ты что будешь?

– Только кофе.

– Тебе нужен большой кусок пирога, – запротестовала Майя. – Ты еще худее, чем раньше.

– У меня нет денег.

Это вырвалось у нее автоматически, прежде чем она успела подумать.

– Что? Неважно, у меня есть.

И она убежала.

У стойки Майя принялась со знанием дела накладывать на тарелку пирожные. Эве было немного стыдно, ведь она сказала Майе, что у нее нет денег даже на пирожное, но она не привыкла лгать подруге. Правда вырвалась как бы сама собой. Ей на самом деле с трудом верилось, что это Майя, что она действительно стоит там и наливает кофе. Как будто не было этих двадцати пяти лет – она смотрела на Майю издали, та по‑прежнему выглядела как молоденькая девушка. Хорошо полным, кожа у них гладкая и молодая, подумала Эва не без зависти и стащила с себя плащ. Сама она не особо думала о еде. Она ела только тогда, когда начинала физически ощущать голод, когда от этого становилось неприятно и было труднее сосредоточиться. А в основном питалась кофе, сигаретами и красным вином.

Вернулась Майя. Она поставила поднос на стол и пододвинула блюдце к Эве. Венгерская ватрушка и пирожное «Наполеон».

– Мне это никогда не съесть, – жалобно протянула Эва.

– Надо себя заставлять, – заявила Майя решительно. – Это дело тренировки. Чем больше ешь, тем больше у тебя растягивается желудок и тем больше ему надо еды, чтобы заполниться. Всех дел‑то на несколько дней. Сама знаешь, тебе уже не двадцать лет; когда женщине ближе к сорока, надо, чтобы на костях было побольше мяса. Господи, нам скоро сорок!

Она воткнула вилку в «Наполеон», крем потек во все стороны. Эва смотрела на нее, чувствуя, что Майя, как всегда, начинает командовать, а она может расслабиться и делать только то, что ей говорят. Так было, когда они были девчонками. Но в то же время она обратила внимание и на пальцы подруги, унизанные золотыми кольцами, и на браслеты, звеневшие на запястьях. Видно было, что Майя – женщина обеспеченная.

– Я здесь полтора года живу, – сказала Майя. – Ужасно глупо, что мы не встретились раньше!

– Да я в городе почти не бываю. Мне здесь и делать особо нечего. Я живу в Энгельстаде.

– Ты замужем? – осторожно поинтересовалась Майя.

– Была. У меня маленькая дочка, Эмма. На самом деле не такая уж маленькая. Она сейчас у своего отца.

– Значит, одна с ребенком.

Эва почувствовала, что внутренне съеживается. Майя сказала это так, что все стало выглядеть исключительно жалким. А то, что ей нелегко живется, и так было видно с первого взгляда. Одежду себе она покупала в магазинах «секонд‑хэнд», а Майя, наоборот, выглядела шикарно. Кожаная куртка и кожаные сапоги, «Левис». Такая одежда стоит целое состояние.

– А у тебя есть дети? – спросила Эва, подставляя ладонь под ватрушку, с которой сыпалась сахарная пудра.

– Нет. А зачем они мне?

– Ну, они бы заботились о тебе, когда ты состаришься, – объяснила Эва просто. – И стали бы твоим утешением и радостью на закате жизни.

– Эва Мария, ты ничуть не изменилась. Значит, в старости? Да брось, неужели ты думаешь, что люди заводят детей именно поэтому?

Эва невольно рассмеялась. Она снова чувствовала себя девчонкой, она как бы вернулась в детство, когда они были вместе каждый божий день, каждую свободную минуту, за исключением летних каникул, когда ее отправляли на каникулы к дяде в деревню. Ох, эти каникулы были просто невыносимыми, такими скучными, ведь рядом не было Майи.