Карло Шефер - Немой свидетель Страница 23

— Да-да, замечательно, — перебил ее Тойер. — Я иду в полицию. Это связано с Фредерсеном и Зенфом…

— Что? Кто такой Фредерсен?

— Ах, потом, пока. Нет! Постой!.. Надеюсь, ты не будешь возражать, я пригласил ребят к тебе на половину десятого, и тогда Зенф объяснит, что все это значит… Для тебя это не…

— Нет. — Ее голос мог бы заморозить крупную свеклу. — Я категорически против.

Он отключил свой мобильный.

Центральное отделение полиции он нашел вблизи улицы с фривольным названием Репербан — как тут не вспомнить гамбургский Репербан, получивший прозвище «греховная миля»? После некоторых хождений он смог, наконец, поговорить с гаупткомиссаром Бонгартцем — светловолосым, голубоглазым, широкоплечим; Тойер чуть не козырнул ему в качестве приветствия.

— Присаживайтесь. — Бонгартц небрежно показал на стул.

Тойер начал довольно сбивчиво, глуповато извинился за это, сославшись на влияние местного сырого климата — на что Бонгартц кивнул, подняв брови, — но взял себя в руки и изложил проблему, по его мнению, более-менее сносно.

Когда он закончил, коллега предложил ему с дружеской улыбкой кофе, и Тойер с благодарностью его принял.

— Итак, — сказал Бонгартц и глотнул из своей кружки с узором в виде морских узлов, — вы приехали сюда в отпуск, и теперь я должен ради вас или ради вашего коллеги, который здесь тоже в отпуске, начать слежку за преподавателем?

— Я этого не говорил, — вздохнул Тойер. — Нет, все-таки говорил.

— Пожалуй, мне целесообразней обратить внимание на вашего коллегу, раз он здесь на свой страх и риск баламутит людей. Согласны? С вами приехали и другие гейдельбержцы?

Тойер уставился в кофе:

— Нас четверо. Наш товарищ пригласил нас сюда.

— Меня ваши дела не касаются, согласны?

— Интересно, что вас вообще касается! — возмутился Тойер и тут же спохватился: он не хотел наделать новых глупостей. — Скажите, а в прошлом учитель Фредерсен был замешан в каких-нибудь темных делах?

Бонгартц усмехнулся:

— Я не могу утверждать, что у меня на него есть нечто конкретное, помимо смутных подозрений. — Тойер почувствовал, что неприятностей не избежать. — Вы явились ко мне, отнимаете у меня время, поскольку ваш сотрудник якобы обманом завлек вас в наш город. А вам бы понравилось, если бы у вас в Гейдельберге неожиданно возникла парочка коллег с Севера и начала нести околесицу по поводу дела, которое они давно расследовали и закрыли?

— Да, дерьмовая ситуация, — согласился Тойер. — Но такого не случится, они просто не получат визу. — Он сам понимал, что шутка получилась так себе, однако последнее слово все-таки осталось за ним!

Огорченный гаупткомиссар шагал по городу, где-то выпил кофе, где-то съел колбаску. Уже стемнело, но идти к фрау Шмидт было пока слишком рано. Паршивец Зенф, с ним еще надо разобраться! Он позвонил Лейдигу. Да, тот позаботится обо всем.

Он еще выпил кофе, сосчитал удары своего подстегнутого кофеином сердца и стал терпеливо ждать.

— Кёниг у телефона.

— Что такое, папа?

— Ах, Корнелия, я не видел, как ты спустилась. Кто-то позвонил и тут же положил трубку. В чем дело, что ты стоишь с таким видом?

— Может, позвонят еще раз. — Она шагнула к телефону.

Отец отошел на пару шагов и сел на сундук:

— Порой ты меня пугаешь. Вот и сейчас — ты шла как слепая.

Новый звонок. Корнелия подняла трубку:

— Да?

— Это Фредерсен. Гейдельбергские полицейские приехали, ходят за мной. Делай так, как мы уговаривались.

— Да. — Она положила трубку. Выдавила с трудом улыбку, но поскольку на ее лице улыбка бывала редкой гостьей, отца это никак не успокоило.

— В чем дело?

— Мне нужно сейчас уйти, папа. Иначе опоздаю.

— Ты никуда не пойдешь. — Кёниг встал. — Куда ты собралась в такой поздний час? Да еще одна. Ведь ты еще почти ребенок.

— Я возьму твою тачку. — Она заметила, что ей доставляет удовольствие дразнить отца.

— Что?! Вот так просто, не спрашивая меня, ты возьмешь мою машину?

— Я умею ее водить, ты в Дании меня…

Кёниг истерично мял свою окладистую бороду.

— Дело не в том, что ты там ловко ездила! Дело в том, что ты еще не имеешь права садиться за руль!

— Там я тоже не имела права.

— Там был безлюдный остров, Корнелия. Что все-таки творится? Что за записки валялись в золе? Кто их писал, ведь это не твой почерк!

В течение целой секунды — первый раз за эти ужасные недели! — Корнелия чувствовала потребность выговориться. Да, это была я. Твоя дочка тире мешок картофеля.

— Я… — Остальное она удержала в себе — едва не схватила себя за горло. — Я пойду. Утром вернусь, но не знаю, во сколько.

— Ты никуда не пойдешь. — Кёниг в самом деле встал между ней и дверью. — Я еще имею право тебе запрещать. Кто звонил?

— Пропусти.

— Кто написал тебе то, что нужно сжигать? Тут она закричала. Закрыла глаза и закричала изо всех сил, так, словно она родилась лишь для того, чтобы криком вышвырнуть в мир всю свою боль. Она почувствовала руки отца, он схватил ее за запястья. Что-то сказал, она не разобрала, высвободила правую руку и ударила, еще раз ударила, жгучая боль — это он ударил в ответ, пронзительный свист в ухе, она открыла глаза. Он стоял прямо перед ней; бровь распухла, губа кровоточила.

Он был ниже, чем она. Значит, она выросла еще. На его лице она прочла ужас, увидела морщины, перекрещивающиеся под водянистыми глазами, крошки пищи в бороде. Все расплылось. Свист утих.

— Карате в самом деле полезно для моего самоощущения. Это я писала записки.

— Почерк не твой.

— Не мой. Это почерк Анатолия. — Неожиданно ей стало смешно. — Я ударила его и услышала треск кости. Он умер. — Она с интересом наблюдала, как у него подкосились ноги. Отец медленно сползал по дверному косяку на пол, как будто ее удары подействовали лишь теперь.

— Нет.

— Да. — Она села рядом с ним, истерически хихикая. — Почти как в твоем младшем классе. Все садятся на пол и рассказывают друг другу занимательные истории. — Она никак не могла унять смех. — Давай, мой замечательный папа, я расскажу тебе кое-что, я расскажу тебе историю про маленькую девочку-воробышка, которая выросла очень большая и умела хорошо считать… А потом ты пойдешь со мной. Иначе жизнь закончится.

Кёниг со стоном схватился за голову. Его била лихорадочная дрожь.

— Я не понимаю…

— Я попаду в тюрьму… — Она испытывала извращенную радость, оттого что теперь — играла. Как раньше, когда наибольшим счастьем было строить из «Лего» смелые сооружения. — Скажу, что ты меня прикрывал. С самого начала. Я позвонила тебе — как быть? И ты давал советы мне и Фредерсену. Как тебе такой оборот? Я возьму тебя с собой, только без Беаты…

— При чем тут Фредерсен?

— Он любил совать свой хрен в рот Анатолию. Поэтому и он немножко замешан в этой истории. Давай! — Она дотронулась указательным пальцем до холодного кончика отцовского носа; отец в ужасе отпрянул и ударился затылком о косяк.

— Как все это понравится твоей подружке? — тихо спросила она.

Он неуклюже занес руку. Она даже не пыталась увернуться. Удар, снова свист в ухе, но не такой сильный.

— Ой-ой-ой! Раньше у тебя лучше получилось. — Она встала. — А теперь пойдем. Я могу сделать это и одна, но с машиной удобней.

Тойер устало топал по темному городу.

Нордерштрассе, тринадцать, несчастливое число, между прочим. Гаупткомиссару пришлось несколько раз спрашивать дорогу, так как он тут же забывал очередное объяснение.

Что принесет это посещение? Намек, идею, ассоциацию? И уж наверняка новую боль для матери; впрочем, сострадание он испытал лишь тогда, когда уже нажал на кнопку домофона. Дверь подъезда открыли, не спрашивая.

Убитая горем, но ухоженная блондинка стояла в дверях квартиры.

— Домофон неисправен. Что вы желаете?

Хороший немецкий, хотя слышен еле заметный акцент. Тойер представился, тяжело дыша и стесняясь.

Они сели в гостиной за стол, мать Анатолия заварила чай. Не какую-то там русскую экзотику, а нормальный, в фризском чайнике со специальной крохотной печуркой для подогрева воды. Тойер вдруг вспомнил, что по профессии она ветеринар.

Было заметно, что семье приходится экономить, но в квартире было чисто и аккуратно. На стенах висели фотографии животных.

— Вы любите животных? Ну да, ведь это ваша специальность. — Он показал на стену и лишь после этого вспомнил о страсти Анатолия.

— Эти снимки висели при старшем в его комнате, — печально сказала она. — Он очень любил зверей, больше, чем я. В России я работала ветеринаром при бойне.

Тойер кивнул, но никак не мог представить себе эту миниатюрную женщину на бойне.